— Так какой же ты будешь священник? Ты еще совсем не готов…
— А может, я им не буду.
— А если я умру, что ты будешь делать?
— Уйду в монахи…
Эльза задумалась.
— О чем ты думаешь? — спросил Герберт.
— Как бы тебя поскорее развязать… чтобы ты смог уйти в монахи. — Эльза вовсе не шутила и не говорила со зла.
Герберт поморщился.
— Дура ты, — сказал он. Я тебя люблю. Не надо никогда меня развязывать.
Наступало время католического Рождества. Несмотря на то что обычный бизнес Герберта очень страдал, вдруг неожиданно появилась надежда получить деньги не откуда–нибудь, а из Зимбабве. Два года назад Герберт оказал услугу одной африканке из этой страны бесплатно, и вот теперь она привела несколько клиентов, которые были готовы заплатить. Перевод был отправлен, но на счет компании Герберта никак не поступал. Он рассчитывал на эти деньги, и ему пришлось очень попотеть, чтобы выкроить зарплаты и бонусы. Но когда всё было уплачено, вдруг позвонили из банка.
— Вы знаете, что против Зимбабве существуют экономические санкции? — спросила заведующая отделением.
— Так что же, мы не получим денег? — подавленным голосом спросил Адлер.
— Ну почему, просто нужно будет пояснить, что ваши услуги не связаны с разработкой оружия…
— Фантасмагория какая–то, — пробурчал Герберт и принялся объяснять, что он не торгует оружием.
На следующий день деньги наконец пришли и Герберт смог дать Энжеле тысячу долларов на дорогу. В эти выходные она должна была лететь к Альберту.
— Ты не говори ему, что я дал тебе денег, а то он у тебя их выпросит и всё спустит… Лучше спрячь…
— Куда? — засмеялась Энжела. Хорошо, я спрячу в трусы…
— Как раз там он скорее найдет, — вздохнул Герберт, но Энжела пропустила скабрезность мимо ушей. Казалось, она невинна, как десятиклассница.
Герберт с удивлением заметил, что его романы не прошли незамеченными. Несмотря на то что он буквально документально записывал свою жизнь, все единодушно считали, что всё в его повествованиях сущая выдумка… Более того, осуждали главного героя и хвалили автора, который так беспощадно выписал все его недостатки. Герберт и не подозревал, что он писал столь исповедально и самокритично…
— Милости просим пригулять славу, — мурлыкал Герберт, обнаружив в Интернете более пятисот различных цитат и отзывов на его произведения. Один читатель даже написал:
«Может быть, многие не согласятся с моим мнением, но я думаю: Герберт Адлер для мировой литературы — такое же открытие, каким, в той же самой традиции (постмодернистов прошу не волноваться!) в том же самом мироощущении, в том же самом ощущении времени был (почему был? есть) Марсель Пруст. Еще раз повторяю — очень субъективно. Но мне очень нравится. Я не один. Поговаривают, что его роман номинировали на Букера…»
И чего этому Андрею от меня надо? Что он меня все в аналфабетизме уличает… В своем ли он уме?
Заканчивается мой первый год в Москве, который должен был стать единственным, если бы судьба в очередной раз не пренебрегла спецэффектами и не доверилась чудесам. — Андрей Виригин по–прежнему был в отвратительном настроении. — Весь год я работал создателем иллюзий, надувателем мыльных пузырей с радужно–переливающимся солнечным бликом на боку.
Сперва я пытался создать иллюзию того, что Герберт Адлер — это не невежественный бородатый быдлохуй, не способный написать две строчки без грамматической ошибки, а изысканный писатель бунинско–набоковской школы, чья ажурная, как чулок дорогой проститутки, проза способствует умягчению людских сердец.
А затем, работая в «Рогах и копытах консалтинг», я регистрировал несуществующие фирмы, создавая видимость того, что Россия держится не только на оптовой продаже самой себя.
Ладно, хватит рассуждений, пора идти за чудесным пивом «Лювенбрау», которое на время примиряет меня с действительностью. «Алкоголь временно примиряет меня с действительностью», — эта фраза принадлежит Довлатову, но я придумал ее до того, как познакомился с его прозой, в ответ на вопрос девушки одного моего друга: «Андрюш, а почему ты пьешь?»
— Я пью, потому что пытаюсь покинуть инкубатор своего тщедушного тела. Воспарить над брызжущей слюной обыденностью, преодолеть ежедневное закармливание самого себя иллюзиями. Я пью — потому что пришел черед пить, потому что невыносимо думать о предстоящем, потому что необходимо заполонить свой позументовый грушевидный мозг чем–нибудь еще, кроме анфилады ярко освещенных нечистых пустот, или пустых нечистот… Это уж кому как больше нравится. И я буду раскисать еще лютее прежнего; буду метаться на обрыганной постели, и даже сны, сопровождаемые легкой качкой, не освободят меня от ежедневных послеполуденных воспеваний простоты и естественности моего бытия. Я буду пьянствовать и беспокоить окружающих… И когда я окончательно допьюсь и уже не смогу принять внутрь твердую пищу, я увижу Ветины глаза, к величайшему моему удивлению покрытые росой, я потяну руку, чтобы снять фигуру противника с доски, заместив ее на свою, но всё, что мне будет нужно, это только видеть ее фигуру, гибкую, не вызывающую размышлений. И ее спотыкающаяся биография, и мое оставленное в прошлом учрежденческое паникерство… Кажется, Паниковский тоже служил курьером?
Я пью, чтобы оставаться полюсным персонажем, чтобы моя речь вызывала волнение по комнате. А Вета не идет за мной, в то время как весь мир идет за Ним. Я — Его прямая противоположность. А Вета пусть расскажет всё своему папе (как она советовалась, ехать ко мне пьяному или нет, и папа отсоветовал). Правильно, что за манера русской лесбийской барышне иметь секреты от отца? «Папа, я лесбиянка!» — «Ничего, доченька, а я в беззакониях зачат есмь!»
Вон как Адлеру плевать, кому он доверяет. Ему хорош первый встречный. Он хоть и живет в миру, давно заперся в свой домашний монастырь. А я пьян пуще прежнего и равнодушно–задумчив. Умственный труд — это восхитительноКогда полупьяные, полусумасшедшие мысли улыбаются друг другу своей покорной рассеянной улыбкой…
Проснулся сегодня от звуков похмельного соития Антона и Люды. Ахам–вздохам вторил богатырский храп третьего соседа, чей тембр меняется в зависимости от степени его опьянения. Накануне он изрядно выпил и звучал зловеще. В общем, начиналась обычная жизнь бомжатника, оказавшаяся не такой уж и обычной.
Заявившись почти в пять вечера в офис с «Биг ланчем» в руках (мне нужно было забрать кое–какие вещи), я обнаружил там несколько очень молодых и очень наглых людей с пистолетами на боку. Выяснилось, что мусора накрыли нашу контору. Офис опечатан, оргтехника изъята. Всех девчонок увезли на допрос к следователю. Между прочим, сегодня я должен был получить последнюю зарплату. Сдается мне, что этих денег я не дождусь никогда. У меня изъяли все документы, а заодно с ними корректуру детектива, мне ее в понедельник сдавать в издательство. Корректуру, правда, вернули. Хорошо, что меня не обыскивали. В этом случае нашли бы электрошокер. Я с самого начала знал о том, что творилось в нашей фирме, однако мне, наивному, не приходил в голову такой финал.
Я был удивлен в той же мере, как когда Герберт Адлер неожиданно выслал моей матери большую часть суммы, которую был мне должен. Оставшуюся часть пообещал отправить в ближайшее время. Удивительно! Я ведь от этих денег отказался, написав ему об этом еще в июне. Дескать, от такого человека, как ты, мне не нужно ни копейки. Он оказался все–таки лучше, чем я думал…
В прошлые выходные ездил на родину. Копаясь там в компьютере, наткнулся на постановление мирового судьи, обязавшее меня выплачивать алименты в фиксированном размере. К моему удивлению, он носит ту же фамилию, что и Вета. А ведь они не Ивановы и не Кузнецовы… В общем, судьба чертила предостерегающие знаки задолго до моего с ней знакомства. Документ поистине шедевральный, все слова моей бывшей жены приводятся как доказанные факты: «Истец обратилась в суд с указанным иском, ссылаясь на то, что она вступила в зарегистрированный брак с ответчиком. Ответчик в течение совместного проживания не работал, злоупотреблял спиртными напитками, оскорблял и избивал ее». Чудовище он, этот Андрей Виригин, беременную жену избивал. Недаром дядя Митя Набоков, сын великого писателя, назвал его «аморальной личностью», а Герберт Адлер — «одержимым гордыней эгоистом».
«Idite nah…» — отвечу я им, как лесбиянка Вета по латыни, упреждая экзальтированное охмеление гортани. Скоро меня не станет. И какая разница, завтра или через вечность? Все равно…
На своем пути Первозванный апостол Андрей претерпел много печалей и мук от язычников: его изгоняли из городов, избивали. В Синопе его побили камнями, но, оставшись невредимым, верный ученик Христов неустанно нес людям проповедь о Спасителе. По молитвам апостола, Господь совершал чудеса.
