Потому, что в аптеке, где я покупала лекарства в течение года, делали вид, что не знают моего имени.
Потому, что в овощном магазине кассирши, ехидно улыбаясь, глядели на меня и на него, повисшего на моей руке и заливавшегося слезами.
Потому, что они шептались и смеялись за моей спиной, а я слишком гордая, чтобы реагировать.
Потому, что в такие моменты он был со мной, он был свидетелем.
Потому, что у него никого не было, кроме мамочки, а у его мамочки не было никого, кроме него. А это так тоскливо.
Потому, что с прошлого воскресенья я поправилась на семь фунтов, и брюки на мне не сходятся.
Потому, что я ненавижу свое сало.
Потому, что глядя на меня, ты отвернешься от отвращения.
Потому, что красивой я была только для тебя. Почему этого недостаточно?
Потому, что в тот день небо заволокло облаками цвета сырой печенки, но дождя не было. От жары бесшумно сверкала молния, пугая меня, но дождя не было.
Потому, что его левый глаз плохо видел. Так будет всегда, пока не сделают операцию по укреплению мышцы.
Потому, что я не хотела причинить ему боль или напугать его во сне.
Потому, что ты за это заплатишь. Чек от адвоката и больше ничего, ни слова.
Потому, что ты ненавидел его — своего сына.
Потому, что ты уехал. В дальний конец страны, и у меня есть основания верить в это.
Потому, что, перестав плакать, он лежал у меня на руках так тихо, и только одно сердце билось между нами.
Потому, что я знала, что не смогу избавить его от боли.
Потому, что шум на игровой площадке ранил наши уши, а назойливая красная пыль лезла в глаза и рот.
Потому, что я так устала отмывать его: между пальцами, под ногтями, в ушах, шею и во многих других интимных местах.
Потому, что я испытывала боль от спазмов в животе. Я была в панике: менструация началась так рано.
Потому, что я не могла избавить его от насмешек более старших детей.
Потому, что после первой ужасной боли он больше никогда ее не почувствует.
Потому, что в этом состоит милосердие.
Потому, что Божье милосердие для него, а не для меня.
Потому, что не было никого, кто мог остановить меня.
Потому, что у соседей был громко включен телевизор, и я знала, что они не услышат, даже если он сумеет закричать с мочалкой во рту.
Потому, что тебя не было рядом со мной, чтобы остановить. Не было.
Потому, что, в конце концов, никто не может спасти нас.
Потому, что моя собственная мать предала меня.
Потому, что во вторник снова надо платить за жилье, а это первое сентября. И к тому времени меня уже не будет.
Потому, что его тельце, завернутое в стеганое одеяло, было нетяжелым, ты помнишь это одеяло, я знаю.
Потому, что мочалка у него во рту намокла от слюны, а потом высохла по краю, не показывая признаков дыхания.
Потому, что, чтобы выздороветь, необходимо беспамятство и забвение.
Потому, что он плакал, когда не надо и не плакал, когда было надо.
Потому, что вода в большом котле на первой конфорке закипала медленно, вибрируя и шумя.
Потому, что кухня была влажная от пара, а окна плотно закрыты. Температура должна была быть сто градусов.
Потому, что он не сопротивлялся. А когда засопротивлялся, то было уже поздно.
Потому, что я надела резиновые перчатки, чтобы не ошпариться.
Потому, что я знала, что не надо паниковать, и я была спокойна.
Потому, что я любила его. Потому, что любовь так сильно ранит.
Потому, что я хотела рассказать тебе все это. Просто так.
Это случилось в начале второго года после Указа, когда прокатилась первая волна арестов, штрафов и заключений в тюрьму. Своим чередом происходили частые смерти. И только самые отчаянные женщины могли принять новые условия и завести детей, как предписывал государственный Закон «О морали».
У нее просто не было выбора: студентка, без денег и без надежды найти работу после окончания учебы. Ее мать, разведенная и нищая, будет просто разорена. Она никак не могла иметь ребенка, и у нее его не будет.
— Я знаю, что делать.
Решение это наполнило ее отчаянной и уверенной отвагой, заглушив страх.
Но проходили недели, а она продолжала боязливо и осторожно выведывать, где найти врача, готового сделать противозаконную операцию. Она говорила об этом только с теми подругами, кому доверяла.
По Закону «О материнстве» даже такие расспросы рассматривались как судебно наказуемый проступок. Ее могли оштрафовать на тысячу долларов и выгнать из колледжа.
Не могла она доверять и молодому человеку, от которого забеременела, своему любовнику. Вернее, он был не совсем ее любовником, а так, знакомым. Теперь она его даже избегала. Он ничего не знал про ее жизнь. Их общую ошибку она полностью возьмет на себя.
Ходила также слухи о мужчинах, ставших доносчиками «Бюро медицинской этики», которые предавали даже своих жен, просто так, от злости. И еще из жадности: информаторам платили до пятисот долларов за каждый арест.
Даже с друзьями, скрывал свое отчаяние, она говорила осторожно, употребляя определенные термины.
— У меня есть подруга, которая совершила ошибку, и ей очень нужна помощь…
Таким образом, в начале второго триместра она пришла к доктору Найту.
«Я не могу оставить все как есть, нет, через час это закончится, и я свободна», — думала она, взбираясь по шатким деревянным ступенькам в кабинет доктора Найта с черного хода многоэтажного дома на улице Сауф Мейн. Был рабочий день, половина десятого вечера. В сумке у нее лежали гигиенические салфетки, смена белья и восемьсот долларов наличными. Одолжила у всех, кого знала.
Она позвонила, через минуту дверь приоткрылась и появился доктор Найт.
— Входите. Быстрее. Деньги принесли?
Она шагнула внутрь. Доктор Найт захлопнул дверь и запер ее. Он курил. От табачного дыма у нее начало резать глаза. Воздух в кабинете был спертый, затхлый, слегка попахивало чем-то сладковатым, тухлым, мусором и забитой канализацией.
К своему удивлению, она увидела, что у него не было комнаты ожидания, ни медсестры или ассистента. Нечто похожее на кухонный стол стояло посередине холодной и плохо освещенной комнаты под мощным светильником, свисавшим с потолка. В углу на линолеуме грудилась куча мокрых грязных полотенец. Доктор Найт был высокий, слегка полноватый, спортивный мужчина, его черные блестящие волосы казались крашеными, верхнюю часть лица скрывали тонированные, в толстой оправе, очки, а нижнюю — марлевая повязка. На нем был длинный белый фартук, сильно испачканный кровью, а на руках тонкие обтягивающие хирургические перчатки.
— Здесь. Раздевайтесь и наденьте вот это. Скорее.
Доктор Найт протянул ей хлопчатобумажную рубашку и отвернулся, чтобы пересчитать деньги. Она сделала, как он велел. Испуганная, с трясущимися руками, она едва сумела раздеться, но нет, она готова, она приняла твердое решение и считала, что ей повезло: «Через час я свободна».
Она старалась не задохнуться от вони и не замечать кляксоподобные темные пятна на линолеуме, пыталась не слушать, как доктор Найт тихо напевает себе под нос, быстро моя руки в резиновых перчатках.
Кивком он пригласил ее к столу, побитая керамическая поверхность которого тоже была в пятнах. На одной его стороне были установлены подставки для ног. Она села на стол с этой стороны, лицом к доктору Найту и алюминиевому штативу, нагруженному сверкающими гинекологическими и хирургическими инструмента ми. В панике она подумала, что блеск инструментов свидетельствовал об их чистоте.
Конечно, «Найт» — имя вымышленное. У него было настоящее имя, и он настоящий врач, без сомнения, прикреплен к одной из городских клиник, очень вероятно, член политически сильной ВДЭ — «Врачи — друзья эмбриона». У него были не такие высокие рекомендации, как у «доктора Свэна» и у «доктора Дугана», но у него довольно низкая такса.
Она начала потеть и дрожать. Теперь, лежа спиной На холодном столе с раздвинутыми на подставках коленями, не дождавшись вопроса, она сама рассказала доктору Найту, когда у нее прошли последние месячные. Ей хотелось произвести на него впечатление своей точностью. Доктор Найт усмехнулся, склоняясь над ней. Его глаза были затемнены тонированными стеклами очков, а волнистые седеющие волосы озарял ореол от яркого света за его спиной. Марлевая повязка, закрывающая нос и рот, промокла от слюны. Он произнес:
— Не можете дождаться, когда избавитесь от него, а?
Это должна была быть шутка — немного грубоватая, но не злая.
Он добрый человек, доктор Найт. Она не сомневалась. Более серьезно он сообщил:
— Это простая процедура, ничего особенного, Туда, сюда, за восемь минут.
Но когда он начал вводить во влагалище холодный острый конец расширителя, она запаниковала и, извиваясь, отпрянула.
