— У меня есть для тебя новость, Норрис. Это время пришло. Я свое уже получил. И не расхлебаю это «свое» до конца дней. Так что на сей счет можешь не беспокоиться.
— Что нам делать, Мило? — спросил Гуди. Кажется, сегодня утром этот вопрос пользуется особой популярностью.
— Не знаю, — выдавил я. — Ничего я не знаю.
Рассматривая заряженный ствол, я оценивал свои перспективы, а в голове крутилась фраза из старого фильма.
«Тебе не взять меня живым, коп!»
Двадцать лет. Господи боже!
Наконец до меня дошла реальность нашего неприятного положения. Сначала я запаниковал, но вдруг понял, что же я натворил. Двадцать лет. Вот что нам светит. И это не простое число — это наказание, и его нам действительно придется понести. Игры закончились. Мы кинули кости и проиграли. А теперь взгляните, ради чего мы так рисковали. Ради семисот пятидесяти фунтов в год. При одной только мысли об этом у меня стынет кровь. Как же мы могли быть такими идиотами? Скажу больше, как мог я?
Представим так: мы пошли на ограбление с пустыми пушками или простыми муляжами, и получилась бы всего половина того, что нам причиталось ныне. Все равно это много, и я все равно надрывался бы и рыдал, когда меня за лодыжки оттаскивали бы из-за скамьи подсудимых, чтобы бросить в холодную тюрягу.
Во что же я превратил собственную жизнь? Свою жизнь. Первые шестнадцать лет я по большей части спал в маленькой-комнатенке, к девяти убегал в школу. Ни девчонок, ни алкоголя, ни свободы. Потом попал в центр для молодых преступников, и ничего не изменилось. Потом снова домой, потом в тюрьму, и снова в тюрьму, потом… вот, начал повторяться. На меня надвигается двадцатилетний срок за решеткой. Ко дню освобождения я уже буду немолод. И сколько мне тогда останется? Может, еще лет двадцать, если повезет (и если мне удастся не угодить за решетку за такой длительный срок, в чем я очень сомневаюсь), прежде чем остаток вечности я проведу в теснейшей из всех своих камер. Черт меня подери!
Стоит ли все это продолжать? Не лучше ли прямо на месте закончить игру, спустить курок и надеяться, что в следующей жизни, когда Землей будут править роботы, мне дадут новую попытку?
Нет, не могу. Как не могу вернуться в тюрьму. Заключение даже хуже: оно мучительнее и продолжительнее по времени. А тут вставил в глотку ствол и распрощался с мозгами. Или нет? Всегда считалось, что вышибать мозги не больно, потому что это происходит в один миг. Но, возможно, так говорят лишь потому, что никто из прошедших через это еще не вернулся, чтобы опровергнуть сей факт. А может, это самый болезненный способ расставания с жизнью, какой только можно себе представить. Мы то и дело прибегаем к нему, потому что не знаем способа лучше. Лемминги тоже спрыгивают с отвесных скал, потому как считают, что приземлятся в желе или бланманже. Разумеется, так не происходит, но они все равно продолжают делать то же самое, и все потому, что наверху нет ни одного козла, который предупредил бы их об острых камнях и разбившихся леммингах на дне ущелья.
О чем я вообще тут толкую?
Как бы то ни было, смысл в том, что я и не помышляю о самоубийстве, по крайней мере оставлю это про запас: у Джеймса Бонда тоже есть вшитая капсула цианида на случай, если все пойдет из рук вон. А у нас есть другой вариант. Разве нет? Мы в огромном супермаркете. Тут куча жратвы и одежды, чтобы мы и наши заложники ни в чем не нуждались: были сытыми, умытыми и находились в тепле. Думаю, год у нас есть. Во всяком случае, я точно никуда отсюда не выйду, пока не придумаю, как это сделать.
— Мило.
Я оторвался от размышлений о жизни и повернулся к Гуди, который снова снял маску.
— Послушай, если мы пока никуда не уходим, так, может, отправим девчонку в больницу? Давай отдадим ее копам, — предложил он.
— Ни хрена! — возразил вдруг Норрис. — Они увидят, что мы в нее стреляли, и нам крышка. Ты сам сказал, если мы кого-то подстрелим, схлопочем двадцатку.
— Все верно. Но мы уже это сделали, так что свое всяк получим, — ответил я.
— Но они еще об этом не знают. Можно попросить ее не болтать. Заставить молчать, — продолжал он.
Я взглянул на Гуди, и тот сообщил нам, что если не вытащить пулю, то она лишится руки.
— Ну вот и займись этим, — опять встрял Норрис. — Ты ведь говорил, что можешь.
— Кончай, Норрис. Задолбал уже. С какой стати она должна делать нам одолжение? — Я на миг представил, как страстно девчонка желает увидеть собственными глазами, как нас вздернут на фонарном столбе. Нет уж. — Давай-ка вывезем ее отсюда. Пошли, Гуд, поможешь. Ты знаешь, что к чему. А ты, Норрис, останешься здесь. И не подпускай полицейских.
— Нет, погодите! — взмолился Норрис, но слушать его никто не стал.
Мы вернулись в столовую и послали Парки составить ему компанию, затем осмотрели Хейзел, прежде чем решиться ее транспортировать. Она была бледна как полотно и как-то нехорошо дрожала, несмотря на то, что се укрыли таким количеством одежды.
— Она не сможет идти сама мистер А, — заявил Гуди.
Мы находились под прицелом всех глаз, и я почувствовал себя уязвимым, находясь в самом центре такого скопления людей. Они с легкостью могли наброситься и разоружить нас, если бы только додумались до этого. Возможно, их останавливала угроза извне. А может, они просто поняли, что мы пытаемся помочь их подруге. Так или иначе, они сохраняли дистанцию. Очень мило с их стороны.
— Эй, приятель, как там тебя?
— Грэм.
— Слушай, там снаружи полиция, так что мы хотим передать Хейзел им в руки, чтобы ее доставили в больницу. Поможешь нам вывести ее на улицу, и ты свободен. По рукам?
— Ага. Что делать-то нужно?
Я послал его и Джеко найти что-нибудь типа носилок, чтобы донести Хейзел до погрузочной платформы, и они вернулись с дверью от столовой. Не очень-то они постарались. Мы осторожно уложили Хейзел на дверь, сделали белый флаг из швабры и самого светлого чайного полотенца, которое нам только удалось найти, после чего все четверо — я, Гуди, Грэм и Хейзел — медленно двинулись через развалины магазина навстречу солнечному свету. Гуди (предварительно натянув маску) и Грэм несли дверь; я размахивал флагом.
— Гуди, а что означает белый флаг? Это всего лишь перемирие? Или мы таким образом говорим им, что готовы сдаться?
— На самом деле и то, и другое. Может, лучше сообщим им о наших намерениях, прежде чем двигаться дальше? — предложил он.
Я выглянул на улицу. На меня смотрели дула бесчисленной огневой мощи. Я обратился с просьбой не стрелять.
— Не стреляйте! Мы выводим людей.
Мы слезли с погрузочной платформы и зашагали в направлении стоянки, все так же размахивая белесым чайным полотенцем. Вокруг в зоне видимости мелькали разномастные законники, и их число стремительно росло. Тут присутствовали и мордовороты из отряда быстрого реагирования, и умники из уголовной полиции, и простые копы в полной амуниции. Я никогда и не подозревал, что в нашем городе столько полицейских. Они были повсюду: за машинами, по обеим сторонам платформы, на крыше. В небе кружил даже полицейский вертолет. Я не мог поверить глазам.
М-да! Нас наверняка заставят платить за представление. Так я подумал про себя. Сейчас неплохо бы провернуть дельце в городе. Только вот одно обстоятельство: все городские злодеи в данный момент находятся вместе со мной внутри «Мегаэконома».
— У вас есть «неотложка»? — выкрикнул я, и главный коп взял телефон и вызвал ее из-за линии оцепления.
При виде стольких легавых я впал в оцепенение и в этом состоянии отошел слишком далеко от гипермаркета. Причем настолько, что два идиота смогли легко подкрасться поближе и наброситься на меня, Гуди и Грэма, повалить нас на землю и быстро унести Хейзел. Они обыскали нас на предмет оружия, но мы с Гуди оставили свои пушки на хранение Джеко, если, конечно, можно считать «хранение» то, что мы оставили два заряженных ствола вечно обкуренному придурку. Так что им пришлось довольствоваться изъятием карманного «Стэнли», что мы позаимствовали у Грэма.
Естественно, эти идиоты попытались заковать меня в наручники, но я не дался.
— Отвалите на хрен! Мы не сдаваться пришли. Это всего лишь перемирие. У нас там остались наши люди и куча заложников. Так что уберите руки.
На один ужасный миг я уже не надеялся, что они меня послушают, и пожалел еще больше, что вышел вместе с остальными, но тут чей-то голос скомандовал им отпустить нас, и вот я снова на свободе.
Один ублюдок все-таки вонзил колено мне в спину, так что, поднявшись на ноги, я отшатнулся от него и обозвал их всех козлами. Потом взглянул на того, кто отдал приказ освободить нас. Им оказался какой-то полицейский в форме главного инспектора, очень похожей на мундир кондуктора года. Он выходил из-за оцепления. Рядом с ним бок о бок в ногу шагал человек, при виде которого у меня сердце упало еще ниже пяток (если такое вообще возможно). Это был Уизл.
