– Такой задачи перед нами не ставилось, – возразил Васин. – Того угля, что мы добываем, нам хватает.
– Речь не о нас. Я заключил соглашение с Отто Юльевичем Шмидтом. Сейчас суда, идущие по Севморпути, везут с собой уголь на обратную дорогу. Норильск недополучает десятки тысяч тонн грузов. Сейчас мы все силы бросили, чтобы доставить грузы из Дудинки в Норильск. Но дудинские запасы не бесконечны. А вся наша жизнь зависит от них. Поэтому за лето мы должны добыть и доставить в Дудинку для моряков не меньше пятидесяти тысяч тонн угля. Составьте план мероприятий.
– Когда?
– Вчера. Второй вопрос – рудная база. Это к тебе, Александр Емельянович. Открытие богатой руды на Медвежьем ручье даёт нам возможность планировать получение файштейна уже в этом году или в начале следующего. Как первый этап. А цель – получение в Норильске чистого никеля и чистой меди. Норильский комбинат, выпускающий файнштейн, который всю зиму будет лежать в Дудинке и только в навигацию отправляться в Орск или на Кольский полуостров, такой комбинат не нужен никому. Норильский комбинат, выпускающий чистый никель, который можно доставлять на любой завод страны, хотя бы и самолётами, такой комбинат сегодня нужен нашей промышленности, как глоток воздуха, а завтра будет нужен, как свежая кровь. Поэтому, Александр Емельянович, главное твоё дело: будущий комбинат должен быть надежно обеспечен рудой… У вас вопрос?
– Не только у меня, – ответил Шаройко. – У всех. В постановлении Совнаркома конечным продуктом указан файнштейн.
– Не думаю, что нас будут сильно критиковать, если мы дадим чистый металл.
– Значит, кроме плавильного цеха и конверторов, нужны электролизные цеха…
– Логично, – согласился Завенягин. – А кроме того, отделения разделительной плавки, анодной плавки в электропечах.
– Значит, нужна новая электростанция, очень мощная. Что ещё? Кислородный завод…
– Вот мы и приступили к третьему главному вопросу, – кивнул Завенягин. – Проект. То, что сделали ленинградцы, нас устроить не может. Поэтому вы, товарищ Шаройко, назначаетесь главным инженером проекта Норильского комбината и города.
– Города? Или рабочего посёлка?
Завенягин написал на листке цифру и показал участникам совещания.
– Вот столько никеля должен давать комбинат. Прикиньте, какой должна быть численность рабочих. А теперь увеличьте её в два раза – семьи, дети… Сколько получилось?
– Примерно шестьдесят – восемьдесят тысяч человек, – подсчитал Шаройко.
– Можно такой населённый пункт назвать рабочим посёлком?
– Нет. Это город.
– Город Норильск, – повторил Завенягин. – О чём задумались, товарищи?
– Скажу, – ответил Воронцов. – Ты здесь, Авраамий Павлович, недавно, а мы… Ты представляешь, каких огромных, нечеловеческих усилий потребует осуществление этой красивой мечты?
– Это не мечта, нет, – возразил Завенягин. – Это самая насущная, страшная необходимость. Поверьте мне. Ничего больше я сказать не могу.
– Авраамий Павлович, там привезли лопаты и рукавицы, – всунулся в приёмную Саша. – Говорят, вы приказали.
– Очень хорошо. Мы выдвинули лозунг: «Все на борьбу со снегом!» Там не добавлено: кроме работников управления. А потому: все на борьбу со снегом. Нельзя устроить через трансляцию какую-нибудь веселую музыку?
– Почему нельзя? – отозвался Саша. – Будет сделано!
И на всю округу, от озера Долгого до Шмидтихи и Медвежки, разнеслось из громкоговорителей:
Нас утро встречает прохладой,
нас ветром встречает река,
Кудрявая, что ж ты не рада
весёлому пенью гудка?..
«Валенки, валенки, не подшиты, стареньки», – гремел над полотном железной дороги голос Лидии Руслановой с шипящей, затертой пластинки. Шла отсыпка грунта в последние километры дороги в районе Дудинки. Тяжелая, изматывающая работа. Проваливаясь в раскисшую летнюю тундру, заключённые на носилках носили грунт от карьера к насыпи, на тачках или перекатывая ломами, перетаскивали валуны, укладывали вручную шпалы и рельсы. Пот, грязь, мошка, последний предел людского изнеможения. А из репродуктора на столбе: «Валенки, валенки…»
Метался по площадке, подгоняя рабочих, Козлов:
– Шевелись! Пошевеливайся… Быстрей! Бегом!..
– Убери эти валенки, начальник! – обратился к нему один из заключенных. – Третью неделю слушаем, хуже гнуса обрыдли!
– Потерпишь! Приказано развлекать вас весёлой музыкой, вот и развлекайся!.. Шевелитесь! Бегом!
– Убери, все тебя просят!
– Поговори у меня!
– Ах, так?
Зэк выбрал из тачки булыжник и швырнул его в репродуктор. Музыка оборвалась. Козлов даже задохнулся от возмущения:
– Ты!.. Ты что?!. Ну, Сахновский! Проявил свою сущность! Теперь всё. Хватит, долго я тебя терпел! Теперь ты у меня…
– Да пошёл ты…
Сигнал дрезины заглушил его слова. Дрезина двигалась по недостроенному участку очень медленно, поэтому сигнал длился довольно долго. Наконец, стих.
– …вместе с твоими холуями! Понял?
– Ты!.. Ты это кому – мне?!
– Да, тебе! – бросил заключённый и взялся за тачку.
Из дрезины вышел Завенягин в сопровождении секретаря.
– Что тут у вас?
– Товарищ Завенягин, диверсия! – доложил Козлов. – Этот гад мало того, что всех мутит, всё ему не так, так он ещё репродуктор разбил! Камнем! Наша музыка ему не нравится! А советская власть ему нравится?
– Ты – советская власть?! – возмутился заключённый. – Да ты, гнида, хуже любого фашиста! Ты…
– Немедленно прекратите! – приказал Завенягин.
– А вы лучше его? – не унимался зэк. – Да такое же…
Бригадники попытались утихомирить его, увести, но он вырвался, продолжал:
– Мы ждали – человек приехал! Ученик Серго Орджоникидзе, коммунист! А вы – по людям карабкаетесь! Гнусу всех скормить, в болото уложить вместо балласта! Только бы доложить, на неделю раньше, на день, отрапортовать о победе! Дорога пущена! Фундамент сдан! Да кому нужны эти фундаменты, если за них приходится платить такой ценой?!
– Молчать! – приказал Козлов. – Конвой!.. Ну, Сахновский, ты заплатишь за эти слова! Увести! В ШИЗО!
– Отставить, – распорядился Завенягин. – Продолжайте работать.
– Ничего серьезного, – доложил Саша, успевший сбегать в радиорубку. – Я наладил.
Зашипела игла на пластинке, над дорогой разнеслось: «Валенки, валенки…»
– Прекратите.
– Вы же сами приказали, – напомнил Саша.
– Я ошибся.
– Как скажете…
Музыка прекратилась.
– Да? Даже жалко, мы уже как-то привыкли, – проговорил зэк, берясь за тачку. – Будем сами себя развлекать. «Чтобы к милому ходить, надо валенки подшить. Валенки, валенки…»
– Авраамий Павлович, я вас не понимаю, – возмутился Козлов. – Это же враг! Обнаглевший! Не скрывающий своей ненависти к нам! Не дать отпора – значит, попустительствовать!
– Товарищ Козлов, вам было поручено сооружение ряжевых причалов в порту. Как готовились основания под причалы?
– Вы же знаете, что Енисей встал на месяц раньше обычного. Как мы могли…
– Планировка дна производилась? – продолжал Завенягин.
– Я же объяснил…
– Фашины укладывались?
– Авраамий Павлович!..
– Каменная наброска тоже не проводилась?
– Я не понимаю, какое отношение это имеет к тому, что здесь только что произошло!
– Я только что был в порту. Произошло там вот что. Все ряжи оторваны от грунта. Уничтожены результаты огромного труда. Мы остались без причалов в тот момент, когда они нам больше всего нужны. Чтобы хоть как-то выправить положение, придётся снять сотни людей с самых ответственных участков и бросить их на разгрузку судов.
– Товарищ Завенягин, мы только что были свидетелями вылазки врага, а вы подменяете тему техническими проблемами, – перешёл в наступление Козлов. – Это выглядит очень странно!
– Я не подменяю тему, а продолжаю её. Не знаю, правильно ли назвать этого человека врагом…
– Сахновского?! Он же контра! Его послали в Испанию защищать героическую республику, а он переметнулся к фашистам! Диверсант он и шпион!
– Обсуждать его вину не входит ни в мою компетенцию, ни в вашу. Он заключённый и отбывает здесь наказание по приговору суда. Если говорить о диверсии, то ни один диверсант не смог бы причинить нам столько вреда, как это сделали вы без всяких на то усилий. Вредительством называется деятельность, причинившая вред. Это и есть ваша, Козлов, деятельность.
– Значит, это я вредитель?! Я, проработавший столько лет…
– Не говорите сколько, не нужно, – перебил Завенягин. – Потому что, если вы работали так же, страшно даже представить итоги вашей деятельности. Вас извиняет лишь то, что вы делаете это не по злому умыслу. Но то, что при этом вы демагогически манипулируете высокими словами и дорогими для всех нас понятиями, вашу опасность усугубляет.
– Значит, это не он враг, а я?
