Это письмо Завенягин дописывал через четыре месяца.
«Милая Маша! Это письмо я передал с пилотом, но наш гидросамолёт под Дудинкой разбился, пилот и пассажир ранены, бортмеханик погиб. Письмо искупалось в Енисее, но сохранилось и вернулось ко мне. Посылаю его с этой припиской. Ещё раз обнимаю всех и желаю всего наилучшего. У нас уже зима, дни стали совсем короткими, связь с материком скоро прервётся. Если что-то будет нужно, дай телеграмму. А.Завенягин».
Отложил ручку, глубоко задумался. И словно бы возникла Маша – из тьмы за окнами, из позёмки, из паровозных гудков и приглушенного гула стройки. Возникла такой, какой она была в 1921 году в Юзовке, когда с ней, восемнадцатилетней чертежницей Юзовского завода, познакомился двадцатилетний секретарь уездного комитета партии Авраамий Завенягин.
– Ну, подписался! А.Завенягин. Ты бы ещё должность прибавил. И было бы не письмо, а докладная записка.
– Здравствуй, Маша. Ты такая же, какой была тем вечером в Старобельске, помнишь? Когда примчалась ко мне из Юзовки, а кругом ещё банды были. И не побоялась.
– Я боялась. Ещё как боялась. Но ты же прислал записку: «Приезжай». Я подумала, а вдруг что-то случилось, что тебя ранили или ты заболел. И шофёр сказал, чего нам бандитов бояться, в нас в машине пулемёт, отстреляемся. А оказалось, что ничего не случилось.
– Нет, случилось. Ты приехала ко мне. Это куда важнее, чем если бы меня ранили. Такой ты для меня и осталась. Юной. И как будто невестой.
– Я давно уже не юная. У меня на лице морщины, и ты знаешь, отчего они.
– Я их не вижу.
– У нас двое детей, они скоро станут взрослыми, а ты всё смотришь на меня так, будто мне восемнадцать лет.
– Тебе восемнадцать лет. И никогда больше не будет.
– Возьми нас к себе, Авраамий. Не бойся за нас, мы привыкнем. И к холоду, и к буранам. Живут же в вашем Норильске и дети, и женщины. Соня Воронцова и другие. Вот и мы будем жить рядом с тобой.
– Нет, вы будете мне мешать.
– Мы не мешали тебе на Магнитке. И в Москве. Мы будем тихо-тихо жить рядом с тобой.
– Нельзя. Сейчас я спокоен за вас и могу подолгу о вас не думать. А если вы будете рядом, каждый кашель Жени или твоя хмурость, или позднее возвращение Юлия от приятеля… Я не имею права тратить на это нервы, силы, время. Они мне не принадлежат. Ты должна меня понять.
– Конечно, пойму. А что мне ещё остаётся?.. А ты всё такой, каким был тогда в Юзовке.
– Только без шевелюры. Мне уже тридцать семь лет.
– Любимые не стареют… Пиши нам почаще, А.Завенягин. Сообщай, как у тебя дела.
– Дела у меня хорошо. Бывало и хуже…
В приёмной зажигается свет. Маша исчезает. Входит Саша. С ним представительный мужчина средних лет и властная женщина того же возраста.
– Извините, Авраамий Павлович. Снова комиссия. Из наркомата.
– Да, – подтвердил мужчина.
– Добирались из Дудинки почти сутки, – добавил Саша.
– Не будем терять времени, – решительно заявила женщина. – Распорядитесь, Завенягин, выделить нам помещение для работы и подготовьте всю документацию, по которой можно будет судить о вашей так называемой деятельности.
– Да, – подтвердил мужчина.
– Вот чем Заполярье отличается от всех других мест, никак не привыкну, – проговорил Завенягин. – Ни в полярный день, ни в полярную ночь никогда сразу не разберешь, утро это или вечер. Который час, Саша?
– Половина восьмого.
– Вечера или утра?
– Утра, Авраамий Павлович.
– Тогда с добрым утром!..
В ближней промзоне забили железом по рельсу – съём. К баракам нескончаемой чёрной колонной потянулись бригады. Конвою не приходилось никого подгонять, спешили сами – к баланде, к нарам, угреться и спать. Во сне все были свободными.
В приёмной Завенягина в позе терпеливого ожидания сидела пожилая женщина из вольнонаёмных, с интересом и даже некоторым испугом слушала, как Саша отвечает на телефонные звонки. Ответы были одинаковыми:
– Управление!.. Соединить не могу, он на ватержакете. Когда вернётся? Не знаю…
Вошли члены комиссии наркомата.
– Опять на ватержакете? – поинтересовалась женщина, по-хозяйски заглянув в кабинет.
– Опять, – подтвердил Саша. – Последнюю неделю Авраамий Павлович сам руководит работами.
– А толку, между прочим, никакого. Снова, как мне известно, печь закозлила. Что ж, тогда вы отдайте распоряжение выделить нам места в самолёте.
– Не могу, самолёт находится в непосредственном распоряжении Авраамия Павловича. Подождите, он должен подойти.
– Ладно, подождём.
– Да, – подтвердил мужчина.
– Управление! – ответил Саша на очередной звонок. – Не могу, он на ватержакете… Нет на ватержакете? Значит, выступает перед делегатами партконференции… Что передать?.. И ничего нельзя было сделать?.. Хорошо, передам…
– Авраамий Павлович, звонили с промплощадки, – доложил Саша, когда Завенягин появился в приёмной.
– Что на этот раз?
– Свод ватержакета прогорел.
– Понял. Заходите, – пригласил Завенягин членов комиссии. – Не везет нам. Опыта нет, в этом вся беда! Как я понимаю, вы закончили работу?
– Закончили, – подтвердила женщина. – И хотели бы завтра вылететь в Москву.
– У нас уже побывало много комиссий. Ваша самая высокопоставленная. К каким выводам вы пришли?
– Вы узнаете об этом в своё время. И не от нас.
– Да! – подтвердил мужчина.
– Откровенно говоря, ваши выводы меня не очень интересуют, – проговорил Завенягин. – Примерно знаю… Послушайте, вы были здесь почти месяц. Видели, как мы живём, как работают люди. Знаете, для чего мы работаем. Помогите нам. У нас сейчас такая полоса, что любое слово может иметь значение. Поддержите нас в Москве, переступите через свою предвзятость! Речь идёт об огромном деле, важнейшем! Нас не будет, а Норильск останется. Вызовом всему: Заполярью, буранам, полярной ночи! Детям своим когда-нибудь расскажете: мы тоже строили этот город – словом поддержки!
– Да, да! – взволнованно подтвердил мужчина.
– Что-то вы, коллега, разговорились! – оборвала его женщина. – Значит, Завенягин, вы не боитесь наших выводов? А напрасно. Мы знаем то, до чего другие комиссии не докопались. Вы авантюрист, Завенягин! Вы хотите ввести в заблуждение членов правительства, выдать штейн, полученный в опытной установке, за промышленный!
– Но ведь заработает ватержакет! Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через неделю. Обязательно заработает!
– Нам ваши оправдания не нужны.
– Да, – подтвердил мужчина.
– И сразу стало как-то скучно, – сказал Завенягин. – Что ж, за месяц работы вы увидели многое из того, чего мы не видим. Свежий взгляд. Уверен, что с вашей точкой зрения будет интересно познакомиться активу стройки. Сейчас как раз проходит партконференция. Обсудите с товарищами ваши выводы.
– С какой стати? – возмутилась женщина. – Если это шутка, то очень неумная!
– А тогда я не дам вам самолёта.
– То есть как?
– А вот так. – Завенягин выглянул в приёмную. – Мешков здесь?
– Так точно, Авраамий Павлович.
– Пусть зайдёт.
– Товарищ Мешков, в каком состоянии находится самолёт? – обратился Завенягин к молодому лётчику, когда тот появился в кабинете.
– Не заводится, Авраамий Павлович, – бодро отрапортовал тот.
– Это почему же он не заводится?
– Двигатель замёрз. Нужно, чтобы завёлся?
– Разумеется. Он должен стоять наготове. Но этих товарищей без моего приказа не сажать.
– Вас понял. Разрешите идти?..
– Вы… вы! У меня просто нет слов! – возмутилась женщина. – А у вас, коллега?
– Да, – подтвердил мужчина.
– Завенягин, вы забываетесь! Вы разговариваете с ответственными работниками наркомата!
– А вы разговариваете с депутатом Верховного Совета СССР и кандидатом в члены Центрального Комитета партии. И я приказываю вам доложить свои выводы делегатам партконференции, а протокол обсуждения приложить к заключению комиссии. Вам всё понятно?
– Да, – подтвердил мужчина.
– Выполняйте!..
Проводив членов комиссии, Завенягин надел суконную куртку плавильщика.
– Вас ждут, – напомнил Саша.
– Никаких дел, я на ватержакете.
– Учительница. Уже два часа ждёт.
– Что у неё?
– Не сказала. Только вам. Говорю: завтра. Нет, завтра может быть поздно.
– Что ж, пусть заходит.
– Поверьте, только дело чрезвычайной важности заставляет меня отнимать у вас время, – взволнованно заговорила пожилая женщина. – Меня зовут Надежда Марковна, я преподаю в школе ведущую дисциплину.
– Математику? – уточнил Завенягин.
– Нет.
– Физику?
– Пение.
– Пение?
– Простительно детям недооценивать роли пения как части музыки, части искусства. Но вы же образованный человек! Физика всего лишь средство. А музыка это сама цель. Мир спасёт красота, Это же общеизвестно!
– Продолжайте, – кивнул Завенягин.
