Я остаюсь в комнате. Я ничем не могу помочь Мише.
Через некоторое время Мишу привозят из ванной, Нина с подругами неумело и грубо перекладывают Мишино тело с коляски на кровать. Когда Мишу берут психохроники, мне страшно. У нянечек может быть плохое или хорошее настроение. Нянечки могут быть злыми или добрыми, но нянечки не хотят сломать Мише ногу или руку. Психохроники опасны, они могут навредить Мише просто по неосторожности.
– Ты не хочешь купаться? – спрашивает меня Нина.
– Нет, Нина, я не хочу купаться.
– Ты грязный, тебе надо купаться.
– Я чистый, я купался вчера.
Нина улыбается. Она всегда улыбается. Женщины уходят.
Когда Мишу укладывают на кровать нянечки, Миша может попросить положить его поудобнее. Нянечки могут выполнить просьбу, а могут сделать вид, что выполнили. Все зависит от их настроения. С психохрониками все проще. Психохроникам почти невозможно объяснить, что именно ты хочешь. На этот раз Мишу положили на кровать очень неудобно. Он лежит на боку, откинув голову далеко назад. Говорить Миша не может, только хрипеть. Но слова мне не нужны. Я быстро подъезжаю к Мишиной кровати, нагибаюсь, протягиваю руку к Мишиной голове. Миша лежит слишком далеко. Не задумываясь, я перекидываю мое тело через подлокотник коляски, падаю на Мишину кровать. Мне под ребро упирается железная пластина, соединяющая спинку и подлокотник коляски. Больно, но сейчас рано думать о моей боли. Я могу дотянуться до Мишиной головы. Если я толкну Мишин подбородок своей головой то, кажется, Миша задохнется и его мучения прекратятся. Но это только кажется. Толкай не толкай – результат предсказуем. Миша только сильнее захрипит и будет всасывать воздух с еще большим трудом. Задушить человека не так просто, как кажется на первый взгляд.
– За ухо, – говорит Миша.
На то, чтобы произнести эти слова, уходят все его силы и весь воздух из легких. Миша начинает медленно всасывать в легкие побольше воздуха, чтобы дать мне более точные инструкции, но я и так все понял. Я могу дотянуться до Мишиного уха, но тянуть Мишу за ухо мне не хочется. К тому же я не уверен, что сил моих пальцев хватит, чтобы передвинуть за ухо голову взрослого человека. Голова Миши такая же тяжелая, как и головы всех остальных людей на Земле. Я наклоняю свое тело чуть–чуть больше. Боль в боку становится сильнее. Получается со второго раза. Теперь я могу закинуть руку за Мишину голову и подтянуть Мишу к себе. Голова Миши лежит чуть ровнее, и он может дышать. Миша молчит. Я отталкиваюсь от Мишиной кровати, пытаюсь сесть. Получается с третьего раза. Боль в боку уже не такая сильная. Снова немного нагибаюсь к Мише, но уже не так сильно. Тяну Мишину голову до предела на себя. Теперь Миша может дышать нормально, а значит, и говорить.
– Ноги, – говорит Миша. Я подъезжаю к Мишиным ногам, отворачиваю простыню. Кожа на ногах у Миши слезает мелкими клочками. В одном месте – застывшая капля крови.
Все–таки хорошо, что у Миши нормальная свертываемость. Я передвигаю Мишины ноги. Миша просит передвинуть их еще и еще. Каждый раз, когда я передвигаю Мише ноги, он старается не стонать.
– Суки, – говорю я, – они тебе ноги ошпарили.
– Кто суки? – спрашивает Миша. Он спрашивает спокойно, и я понимаю, что Миша совсем не злится. – Определись точнее. Психохроники? Так они не виноваты, что родились такими.
– Нянечки суки. Они заставляют психохроников за себя работать.
– Ты дурак, Рубен, не понимаешь простейших вещей. Нянечки не обязаны нас купать. И никто не обязан.
– Миша, я не понимаю. Как ты можешь оставаться спокойным в такой ситуации? У тебя ноги болят?
– Ты злишься на железку?
– Какую железку?
– Когда ты наклонялся, чтобы передвинуть мне голову, тебе пришлось боком упереться в железку. Тебе было больно, я знаю. Ты злишься на эту железку?
– Нет. Какой смысл злиться на железку?
– Хорошо, тогда представь себе, что все, что ты видишь вокруг, – огромная машина. Ее цель, чтобы мы сдохли, но никто из винтиков этой машины не чувствовал себя плохо. Представил?
– Нет. Это же живые люди, не винтики.
– Каждый в отдельности – живой человек, но вместе – они винтики, поэтому злиться на них бесполезно. Злиться надо на себя. Я ведь сам выбрал купаться, так? Никто меня не заставлял.
– Ты не мог отказаться. Если тебя не купать, у тебя появятся пролежни.
– Я мог отказаться, но в этом случае я должен был бы принять последствия моего решения и жить с пролежнями. Если сейчас мне больно, то это потому, что я не смог правильно рассчитать ситуацию и придумать лучший вариант. Я сам дурак, что согласился купаться.
– Но в следующий раз ты опять согласишься.
– Конечно. Я не думаю, что успею поумнеть за короткое время.
– Ты не дурак.
– Я ошпарил себе ноги?
– Ошпарил.
– Значит, дурак. Все остальное – эмоции и сопли. Был бы умный, не ошпарил бы. И ты дурак. Пристаешь с глупыми вопросами. Оставь меня в покое, может, удастся заснуть.
Миша закрывает глаза. Я стараюсь думать, как он. Вокруг только винтики, совсем нет людей. Я – дурак. Миша – дурак. Мы дураки, потому что не смогли найти лучшего варианта. Надо думать, думать больше и точнее. Надо постоянно перебирать варианты. Миша пытается заснуть, я не хочу ему мешать. Мне хочется поделиться с ним новым открытием, потом я понимаю, что это открытие является новым только для меня. Злиться действительно бесполезно. Психохроники не виноваты, нянечки не виноваты, врач и директор тоже не виноваты. Виноваты мы с Мишей. Мы с Мишей – тоже винтики. Всего лишь винтики.
– Чего бы ты хотел? – спрашиваю я Мишу.
– Сдохнуть.
– Я серьезно.
– Сдохнуть быстро и безболезненно.
Мы можем молчать долго. Иногда мы подолгу не разговариваем. Разговор может внезапно начаться и быстро закончиться. Короткий разговор. Пара фраз, просьба о помощи, шахматный ход. Мы очень долго вместе, слишком долго. Мы знаем друг друга очень хорошо. Нам не нужно каждое утро здороваться, слово «спасибо» – лишний звук, а пожелание здоровья выглядело бы как нелепая шутка.
– А если чуть менее серьезно? – не сдаюсь я.
– Если чуть менее серьезно, включи музыку.
– Вивальди?
– Вивальди.
Миша уже второй месяц подряд слушает одну и ту же пластинку – «Времена года». Когда пластинка заканчивается, я переставляю иголку на начало. Мне трудно переставлять иголку, но переворачивать пластинку еще труднее. Все же я стараюсь переворачивать пластинку хотя бы раз в день. Миша не просит меня переворачивать пластинку. Когда я забываю об этом, мы слушаем одну сторону несколько дней подряд. Миша не возражает, похоже, ему все равно. Миша не хочет со мной разговаривать. Миша не хочет разговаривать ни с кем. Со мной ему легче, передо мной не надо притворяться, со мной он разговаривает нормально.
– Но о чем–то ты мечтал раньше?
– О чем–то мечтал. Что дальше?
– Чего ты хотел, когда был маленьким?
– Иметь стаканчик с мыльными пузырями.
– Знаешь, я задавал тебе этот же вопрос несколько лет назад.
– И что я тогда ответил?
– То же самое.
– Не помню. Может быть.
Я отъезжаю назад, беру из тумбочки стаканчик с мыльными пузырями. На стаканчике нарисованы забавные звери и клоун. Открываю стаканчик зубами. Макаю в него трубочку с колечком на конце. Дую. Из колечка выплывает одинокий пузырь, лопается в воздухе. Макаю снова. Подношу игрушку к Мишиному рту. Миша дует слабо, почти незаметно. Разноцветные пузыри, большие и маленькие, весело летят к потолку. Миша еле заметно улыбается. Я пытаюсь дуть снова и снова – бесполезно. Мои движения неточны, ничего не выходит.
– Ты не так держишь. Дай мне, я сам.
Я ставлю стаканчик перед Мишей, вкладываю палочку ему в руку. Палочка ничего не весит, Миша управляется с ней почти легко. Он медленно вытаскивает из волшебного стаканчика пузыри, большие красивые игрушки. Наконец мыльная пена в стаканчике заканчивается.
– Выброси, – резко командует Миша.
– Зачем? Я налью шампуня, будешь легкие развивать.
– Выброси. Что еще посоветуешь мне развивать?
Миша сердится, ему плохо. Он сердится, только когда ему очень и очень плохо.
Я выкатываюсь из комнаты, еду в туалет, чтобы выбросить пустой пузырек из–под мыльной пены. Когда возвращаюсь, Миша почти спокоен.
– Не сердись, Рубен, что–то мне сегодня нехорошо. Поставь Вивальди.
Я включаю проигрыватель. Мы молчим. – Давай выпьем, – говорит Миша внезапно. – Водки?
– Зачем водки? Коньяку выпьем, я купил. Все–таки День рождения.
Мухи мне нравились. Мухи кружили вокруг меня, садились на еду, жужжали и спаривались. Когда я оставался один, мне приходилось читать либо наблюдать за мухами. Зимой было хуже, зимой мух не было. Зимой оставались только книги, скучные книги про далекие страны. Книги были мертвые, мухи живые. Но и живые мухи, и мертвые книги быстро надоедали. Все надоедало.
