а куда вы стреляли, разрешите спросить?
и посол, или помощник министра, или самый министр говорил
вон перья, Пако
а Пако спрашивал снова
куда же она полетела, разрешите спросить?
и охотник отвечал
туда, прямо за кусты
а Пако говорил
одна она была, или две, или много, разрешите спросить?
и охотник отвечал
две их было, Пако, да, теперь я вспомнил, пара
и сеньорито Иван насмешливо глядел на гостей и взмахивал головой, как бы восклицая, а, что я вам говорил, и Пако без промедления садился на корточки, и вынюхивал землю метра на два там, где она упала, и бормотал
двинулась вот отсюда
и сколько-то метров шел по следу, а потом вставал
вот ее след, значит, она или в тех кустах, или там, у дуба
и все шли за ним и находили птицу или в кустах, или у дуба, и посол, или помощник министра, или министр говорил в удивлении
а по какому такому правилу она не могла быть еще где-нибудь?
и Пако, гордо на него взглянув, говорил, не скрывая пренебрежения
если куропатка низом пошла, хочет спрятаться, она не вильнет в сторону
и они глядели друг на друга и кивали, а сеньорито Иван, заложив большие пальцы в прорези куртки, широко улыбался
а, что я вам говорил?
и гордился, словно показывал американскую винтовку или Гиту, породистого щенка, и, возвращаясь вдвоем с Пако, говорил ему
ты заметил? этот кретин француз не отличит куропатки от рябчика
или так
этот кретин посол плохо владеет левой рукой, ты заметил? ай-ай-ай, как же он стал дипломатом!
ведь для сеньорито Ивана всякий взявший ружье был кретин, и он, как на беду, то и дело повторял это слово, просто наваждение какое-то, а иногда в разгар облавы, когда голоса охотников смешивались вдалеке, и на опушках пели рожки, спугивая птиц, и куропатки метались над лесом, свистя крыльями, и сеньорито вскидывал ружье и сбивал двух сразу, и еще двух, дуплетом, и выстрелы трещали справа и слева, как на фронте, и Пако считал про себя, тридцать две, тридцать четыре, тридцать пять, и едва успевал перезарядить ружье, и оба ствола раскалялись, и он запоминал, где упала какая птица, — так вот, иногда Пако распалялся, как охотничий пес, и рвался в дело, и, сидя на корточках у болота, скулил потише, чтобы не спугнуть птиц
пустите меня, сеньорито, пустите!
а сеньорито отвечал
тихо!
а Пако молил
богом прошу, пустите!
распаляясь все больше, а сеньорито Иван вскидывал ружье и говорил
слушай, Пако, не доводи меня, подожди, пока отстреляем
но Пако не мог спокойно смотреть, как перед его плоским носом падают куропатки, и кричал
пустите меня, сеньорито, пустите, бога ради!
пока сеньорито не рассердится, не даст ему пинка в зад и не скажет
если вылезешь раньше времени, в тебя и выстрелю, а ты знаешь, метко ли я бью
но сердился он недолго, для острастки, и когда через считанные минуты Пако отправлялся за дичью, и приносил шестьдесят четыре птицы из шестидесяти пяти, и беспокойно докладывал
одну куропатку, сеньорито, которую вы застрелили вон там, где дрок, Факундо забрал, он говорит, это его хозяина
гнев сеньорито Ивана переключался на Факундо
Факундо!
грозно кричал он, и Факундо являлся, и он говорил
ах ты, какой проворный! а куропатка-то моя, это уж как хочешь, давай поладим
и протягивал руку, но Факундо пожимал плечами, и тупо глядел на него, и говорил
вы другую убили, нехорошо так
а сеньорито Иван все держал руку, и пальцы у него затекали
не доводи меня, Факундо
говорил он
не доводи, ты знаешь, терпеть не могу, когда забирают моих птиц, так что давай куропатку
и загнанный в угол Факундо отдавал птицу, и так бывало всегда, и Ренэ, француз, который пока что не пропускал ни одной охоты, удивленно говорил
как можно, что Иван убей шестьдесят пять птицы и Пако найди шестьдесят пять, не понимай
и довольный Пако хитро смеялся и говорил
да, это мы быстро, раз — и нашел
а француз широко открывал глаза и восклицал
это быстро, жоп-ля — и готов
а Пако, вернувшись к сеньорито, удивлялся
жоп-ля говорит… неприлично вроде… наверное, так у них принято
и сеньорито подтверждал
да, ты угадал, именно так у них принято и с того дня и сам он, и его гости говорили, собравшись без женщин в лесу или на поляне
патроны хорошие, сразу уложат, жоп-ля — и все!
или
шустер, однако, жоп-ля — и прошу, готово!
и повторяли это десятки раз, и всегда смеялись, хохотали, никли от хохота, и охотились снова, и, после пятой облавы, уже в сумерки, сеньорито Иван совал два пальца в карман охотничьей куртки и протягивал Пако бумажку, двадцать дуро
бери, да не трать на выпивку, ты мне недешево обходишься, а жизнь и так дорожает
и Пако незаметно брал бумажку, и быстро клал в карман, и говорил
так сколько раз я с вами ходил, сеньорито Иван?
и на другое утро Регула, с Рохелио на буксире, отправлялась в Кордовилью, к Хашимиту, купить ситцу для ребят или какую утварь, в доме вечно что-нибудь нужно, и так всякий раз после охоты на дичь или на голубей, и все шло хорошо, пока у сеньорито не разгорелась ссора, потому что, Ньевес говорит, за завтраком шла речь о культуре, и сеньорито Ренэ сказал, что во Франции или там в Германии уровень выше, а сеньорито Иван обиделся
это ты так думаешь, Ренэ, а у нас нет неграмотных, сейчас не тридцать шестой год
и пошло, и пошло, и все кричали, и совсем разошлись, и ругались хуже некуда, и сеньорито Иван не мог вытерпеть, и с горя велел позвать Пако, и Регулу, и Сеферино, и заорал
глупо нам спорить, Ренэ, сейчас ты все увидишь собственными глазами
и когда пришел Пако и все прочие, сеньорито Иван сказал французу важно, как сеньорито Лукас
смотри-ка, Ренэ, эти люди когда-то не умели читать, а теперь, Пако, сделай милость, возьми шариковую ручку и напиши свое имя, только получше, ты уж не поленись
и сладко улыбнулся
речь идет ни мало ни много о национальной чести
и все, кто сидел за столом, глядели на Пакито, а дон Педро закусил щеку, и положил руку на рукав Ренэ, и сказал ему
веришь ли, дорогой, у нас уже много лет буквально лезут из кожи, чтобы спасти этих людей
а сеньорито Иван сказал
тише! не отвлекайте его
и Пако, подстрекаемый молчанием, нацарапал на обороте накладной, которую сеньорито Иван положил перед ним на скатерть, дрожащую и неразборчивую подпись; он писал, напрягая все чувства, раздувая ноздри, а когда кончил — выпрямился и протянул сеньорито ручку, и сеньорито дал ее другому и приказал
ну, Сеферино, теперь ты
и растерянный Сеферино наклонился над столом и вывел подпись, а последней должна была писать Регула
теперь ты
сказал ей сеньорито Иван и повернулся к французу
мы тут не делаем различий, Ренэ, у нас равноправие мужчин и женщин, можешь убедиться
и Регула, неверной рукой — большой палец у нее был расплющен, — Регула неверной рукой вывела свое имя, но сеньорито Иван говорил с французом, и не видел, как ей трудно, и, когда она кончила писать, взял ее руку, и помахал ею, как знаменем, и сказал
вот, расскажи в Париже, Ренэ, что вы насчет нас ошибаетесь, потому что эта женщина, если хочешь знать, неделю назад вместо подписи прикладывала палец!
и он отделил палец, плоский и гладкий, как лопаточка, и Регула совсем смешалась, словно сеньорито Иван выставил ее перед гостями в чем мать родила, но Ренэ не слушал его, а растерянно смотрел, и, увидев, что он удивлен, сеньорито сказал
а, вон что! это к делу не относится, у них всегда так, Ренэ, профессиональная травма, она плетет из дрока, понимаешь, и пальцы калечатся
и он смеялся, и кашлял, и, чтобы покончить с неприятным делом, сказал всем троим
ладно, идите, вы молодцы
и, пока они шествовали к двери, Регула причитала
ах ты, и у сеньорито не все гладко сходит а за столом снисходительно смеялись, только Ренэ глядел угрюмо и молчал как камень, молчал мрачно, но, вообще-то, такого тут не бывало, жизнь в усадьбе шла мирно, без новостей и событий, разве что приедет сеньора, и Регула ждала-сторожила, чтобы сразу отворить ворота, а то задержишь машину хоть на минуту, этот Макс уже ворчит
куда ты подевалась? полчаса стоим сердится, так что, если она меняла штаны Малышке, приходилось бежать на зов клаксона и поскорей отодвигать засов, не ополоснув рук, и сеньора маркиза, ступив на землю, морщилась, ибо нюх у нее был почти как у Пако,
ах эти курятники
говорила она
Регула, надо мыть руки, очень неприятный запах
или что-нибудь такое, но всегда вежливо, и Регула смущенно прятала руки под фартук и говорила
как велите, сеньора, на то мы и здесь и сеньора медленно обходила сад, внимательно заглядывала в стойла, а потом шла в Главный дом, и созывала всех в зеркальную залу, одного за другим, от дона Педро до свинаря Сеферино, и спрашивала каждого, как он сам и как его семья, и, прощаясь, улыбалась бледной, далекой улыбкой, и протягивала десять дуро, и говорила
