или что-нибудь такое, но всегда вежливо, и Регула смущенно прятала руки под фартук и говорила
как велите, сеньора, на то мы и здесь и сеньора медленно обходила сад, внимательно заглядывала в стойла, а потом шла в Главный дом, и созывала всех в зеркальную залу, одного за другим, от дона Педро до свинаря Сеферино, и спрашивала каждого, как он сам и как его семья, и, прощаясь, улыбалась бледной, далекой улыбкой, и протягивала десять дуро, и говорила
возьми, отпразднуй мой приезд
каждому, кроме дона Педро, он был как бы свой, и все уходили очень довольные
сеньора бедных жалеет
говорили они, разглядывая монету на ладони, а под вечер ставили лампы на скотном дворе, и жарили козленка, и пили вино, и распалялись, и ликовали, и кричали
да здравствует сеньора маркиза!
и
дай ей бог долгой жизни!
и, как обычно бывает, немного напивались, но были довольны, а сеньора в освещенном окне поднимала обе руки, и желала им доброй ночи, и ложилась, и так всегда, но в последний приезд, выйдя из машины с сеньоритой Мириам, она наткнулась на Асариаса, который сидел у колодца, и помрачнела, и вскинула голову, и спросила
тебя я не знаю, ты откуда?
а Регула встала между ними и сказала
он мой брат, сеньора
наверное, она испугалась, а сеньора сказала где ты взяла его? он босой
а Регула сказала
он в Харе жил, шестьдесят один год, и его прогнали
а сеньора сказала
работать он стар, не лучше ли ему в богадельню?
а Регула опустила голову, но сказала твердо
пока я жива, мой брат не умрет в приюте
и тут в беседу вступила сеньорита Мириам
кому он мешает, мама? в усадьбе всем хватит места
а сам Асариас рассмотрел ногти на руке, улыбнулся сеньорите Мириам или еще кому-то, пожевал беззубым ртом и сказал
я цветочки удобряю, сеньора, каждое утро
а сеньора отвечала
это хорошо
а он, понемногу оживляясь, сказал
вечером я в горы хожу, сову гоняю, чтобы она тут не мешалась
а сеньора нахмурила ясный высокий лоб, ничего не поняла и склонилась к Регуле
о чем он говорит?
спросила она
что такое «гонять сову»?
а Регула смутилась и сказала
да вы не слушайте его, сеньора, он хороший, тихий
но Асариас продолжал, радостно пуская слюни
теперь я ращу птичку
и сеньорита Мириам сказала
видишь, мама, как он много делает
а сеньора глядела на него, а он, от избытка чувств, взял за руку сеньориту Мириам, приветливо улыбнулся и забормотал
пойдемте птичку поглядим, сеньорита
и сеньорита Мириам, повинуясь его силе, неловко пошла за ним, только повернулась и сказала
мама, я птичку погляжу, ты меня не жди, я скоро
и Асариас привел ее к иве, и остановился, и улыбнулся, и поднял голову, и твердо, но ласково сказал
ку-ру-ку-ру-кур!
и перед удивленным взором сеньориты черная птица слетела с верхних веток и мягко опустилась на плечо хозяина, а тот опять взял гостью за руку, и сказал
подождите
и повел ее к скамье под окном, за цветами, и взял горстку корма из кадки, и дал птице, и птица ела, и ела, и не могла наесться, а он почесывал ей между глаз и ласково повторял
хорошая птичка, хорошая птичка
и птица отвечала
ку-ру-ку-ру-кур!
и просила еще, и сеньорита удивлялась
какая она голодная!
и Асариас совал ей в клюв комья, и заталкивал пальцами, и, когда совсем увлекся, услышал дикий рев Малышки, и сеньорита всполошилась
а это что?
и он беспокойно отвечал
Малышка
и поставил кадку на скамью, и снова взял, и поставил, и заметался, и забормотал
не могу я сразу все сделать
а птица сидела у него на плече, а через несколько секунд из дому опять послышался рев, и сеньорита испугалась
нет, правда, это ребенок?
и Асариас, все больше волнуясь, поглядел на нее, снова взял ее за руку и сказал
пойдем
а птица у него на плече тревожно оглянулась, и они вошли в дом, и сеньорита шла осторожно, словно предчувствовала дурное, и, увидев в полумраке тонкие ножки и большую голову на изголовье, едва не заплакала, прикрыла руками рот и воскликнула
господи милостивый!
а он, Асариас, смотрел на нее, улыбаясь беззубым ртом, а сеньорита Мириам все глядела на кроватку, словно обратившись в соляной столп, так неподвижно она стояла и такая была бледная
господи!
повторяла она, быстро качая головой, как будто пыталась отогнать дурную мысль, но Асариас взял Малышку на руки, и, что-то бормоча, сел на табурет, и примостил детскую головку к своему плечу, и левой рукой взял птицу, а правой — Малышкин палец, и поднес этот палец к птичьей переносице, и почесал им, и засмеялся, и прижал Малышку к себе, и умиленно сказал немного в нос
хорошая у нас птичка?
Когда начинался перелет голубей, сеньорито Иван поселялся недели на две в усадьбе, а Пако к этой поре успевал заготовить подсадных птиц, и смазанный салом балансир, и все, что надо, и, только приедет сеньорито, они садились в «лендровер» и колесили по лесу, по дорогам, искали, куда садятся стаи, смотря по тому, где много желудей, но годы шли, и Пако становилось труднее взбираться на деревья, и сеньорито глядел, как он лезет на дуб, и смеялся, и говорил
старость не радость, Пако, зад тяжелеет, ничего не попишешь
но самолюбивый Пако не сдавался, и лазал на дубы, держась за веревку, хотя так быстрее обдерешь ладони, и прикреплял подсадную птицу, где повиднее, лучше всего на макушке, и гордо глядел на сеньорито, раздувая ноздри, словно ими он и глядит, и радостно кричал
гожусь я еще, а?
и, верхом на суку, усевшись покрепче, дергал за веревку, привязанную к балансиру, чтобы, потеряв опору, голубь забился посильнее, а сеньорито смотрел из засады в небо, как там стаи, и говорил
дюжины две, Пако, не ори
или так
целая стая, Пако, сиди потише
или еще
поосторожней, Пако, они засуетились
и Пако сидел потише, не кричал, следил за голубями, но сеньорито Ивану этого было мало, и он говорил
да поаккуратней, кретин, ты же всех распугаешь!
и Пако поаккуратней, поосторожней делал свое дело, пока полдюжины голубей не отрывались от стаи, и сеньорито не вскидывал ружье, и не говорил умиленно
тише, летят сюда
и Пенёк Пакито резко, часто, мерно дергал за веревку, чтобы подсадной голубь не раскрыл крыльев, а птицы приближались, и сеньорито вскидывал ружье, и прицеливался, и стрелял
две штуки, разом!
ликовал Пако в листве, а сеньорито говорил
заткнись
и пиф, и паф!
еще две!
голосил Пако, не в силах сдержаться, а сеньорито говорил
да заткнись, чтоб тебя
и пиф, и паф!
ах ты, одна улетела!
сокрушался Пако, а сеньорито говорил
да замолчишь ты, кретин собачий?
и, пока там что, у Пако затекали ноги, все же он сидел верхом на суку, и, спустившись, он растирал их, разминал, совсем не чувствовал, вернее сказать, по ним бежали пузырьки, как от газировки, и ходить он не мог, но сеньорито Иван с этим не считался и торопил его, чтобы он поскорее нашел новый дуб, сеньорито любил менять место четыре-пять раз на дню, так что к вечеру у Пако болела спина, и руки болели, и ноги, как будто сдвинулись суставы, но наутро он шел опять, сеньорито любил охоту с подсадной птицей, плохое это дело, а он любил — больше, чем бить куропаток, или рябчиков на болоте, или соек, тут уж нужны охотничий пес и бубенец, очень любил голубиную охоту, все ему было мало, и ни свет ни заря места себе не находил, спрашивал
устал, Пако?
и ехидно ухмылялся, и говорил
старость не радость, тебе ли не знать
и Пако обижался, и хотел себя показать, и лез на деревья еще шустрее, чем вчера, хотя мог разбиться, и укреплял на вершине подсадную птицу, а если голуби не шли, не доверяли, слезал, и находил другое место, и переходил от дуба к дубу, и выдыхался вконец, но перед сеньорито надо было держаться, как бы чего не заметил, и Пако снова лез половчее, и, когда долезал почти до макушки, сеньорито ему кричал
не здесь, так тебя так, дуб маловат, не видишь? поищи повыше, не ленись
и Пако спускался, и находил повыше, и лез наверх, на вершину, с подсадной птицей в руке, но однажды он сказал
влипли мы, сеньорито, я позабыл колпачки
а сеньорито Иван в этот день разборзился, очень уж много голубей пролетало над рощей, и он велел
что ж, выколи ему глаза, не будем терять времени
а Пако спросил
выколоть, сеньорито, или я завяжу платочком?
а сеньорито сказал
ты что, меня не слышал?
и, не дождавшись других слов, Пако уселся получше на суку, и открыл ножик, и — раз-два! — выколол голубю глаза, и ослепшая птица неловко забилась и двигалась как-то криво, но дело делала, голубей приманила больше, чем обычно, и сеньорито Иван едва успевал стрелять, а потом сказал
