Главное не давать слабину, держать хороший натяг, попуская и пружиня удилищем. Води, да мучай, пока вверх брюхом не всплывет. Это же не рыба–меч у «хемингуэевского старика», да и я далеко не старик и здесь далеко не море.
Вот я ее опять, всю измученную, держу на поверхности, подергивая, чтобы не отдыхала, а двигалась, сжигала последний кислород в крови и пьянела от чистого воздуха. Огромная пасть широко раскрыта, туда свободно влезет два моих кулака. Хорошо видны многочисленные ряды острых конусных, загнутых внутрь, зубов. Самые большие, как у среднего пса, но много острее – такой палец в рот не клади. Конечно, у крокодилов и акул зубы много больше, но до щучьей остроты им далеко. Осторожно, протаскивая вдоль кормы и перегибаясь через борт лодки, стараюсь в очередной раз схватить рыбину мертвой хваткой правой рукой за жабры снизу. Удалось! Мгновение и щучина уже бьется на заранее расстеленной штормовке, полиэтилене и накрыта сверху рюкзаком и моим распластанным телом. Эти ухищрения для того, чтобы не пропороть тройником лодку. Минуты борьбы, судороги стихают, победа за мной. Прочно привязываю рыбину на кукан с грузом и отпускаю в глубину. Пусть плавает и подольше живет, на уху и жаревку ей еще более часов сорока надо не портиться.
Все, теперь пора отдыхать, усталость окатывает благостью все тело. Раздеваюсь и осторожно переваливаюсь через борт лодки. Холодная вода быстро возвращает разгоряченному телу бодрость. Нырок под лодку к своему трофею. В глубине, в зеленоватой воде щука кажется еще массивнее и страшнее. Но она уже не обращает на меня ни какого внимания, видно шок еще не прошел, в беспамятстве еще она. Пару кругов вокруг лодки и, подтянув кукан повыше, начаю толкать лодку к берегу, где можно, хоть как-то выйти на сушу, не очень утопая в тине.
Всю уснувшую рыбу все равно не довезти на жаре до дома – испортится, надо будет сделать обильную парениху, запечь в фольге про запас, еще рыбачить не менее полутора суток, а быть сытым это так хорошо при отдыхе на природе. Всю живую рыбу перенес я в металлический садок, чтобы ее не съели раки и крысы, на кукане осталась лишь щука, но она сама еще может за себя постоять.
Укрыл лодку и снасти прошлогодним тростником, чтобы не маячили, устало выбрался на берег с припасами и направился к недалекому ветвистому осокорю, где была спасительная тень и прохлада. Да и оттуда можно просматривать кусок противоположного берега, где спрятан мой мопед.
Предусмотрительно тщательно осмотрел место бивуака, на предмет ползучих соседей, обстучал землю валявшимся неподалеку дрыном, чтобы напугать непрошеных соседей и направился искать дрова для костра. Найти дрова в этом степном краю, всегда проблема, более получаса бродил по окрестностям в поисках сушняка, едва насобирав пару охапок. Но вот уже весело горит костерок, а в нем в углях парениха и картошка, в кружке закипает чай с душком, под деревом разбита лежанка – брошен кусок полиэтилена, штормовка и другая одежда, на газете разложена нехитрая снедь - вареные яйца, огурцы, помидоры, перец, лук, много хлеба и кусочки сахара. Аппетитно умяв почти половину припасов, на рыбалке обычно более двух раз в сутки не удается поесть, нет времени, блаженно задремал, слегка прикрывшись одеждой.
Какое наслаждение лежать на теплой сухой земле, сытому и здоровому, закинув руки за голову, и глядеть в бездонное степное небо после удачной рыбалки. И мечтать, что жизнь хороша и жить хорошо, как когда-то горланил Маяковский, правда по другому поводу. Конечно, для полного счастья еще бы холодного пива да горячую, гибкую бабу. Но это уже наверное перебор. Это находится в других местах, в душном суетливом городе.
Проснулся после четырех дня, не спеша перекусил чайком и хлебом, собрал свои нехитрые пожитки и перенес их в лодку - ночевать-то придется в воде. Пару часов побродил по берегу, ловя голавликов и блесня щук. Но голавль шел мелкий, а щуки от жары видно попрятались в тростники или легли на дно. Хватанула одна небольшая, да и та сошла у берега, уткнувшись в траву. Начинало вечереть. Ветерок стал напористей, верхушки тростника весело игрались, шелестя под его упругими порывами. Надо было плыть и искать укромное местечко для вечерней ловли и ночлега.
Пересадил еще живую щуку в садок и поплыл к тихой заводе. Укромное место с трех сторон обступал высокий склоненный тростник, но и глубина здесь была не более полутора метров. Поймал с десяток подлещиков и плотвичек, но нормальной рыбы не было, клев вялый, видно к непогоде, а может щука из садка распугивала рыбу. Перед сумерками еще немного перекусил, забросил пару закидушек на живца, а на поплавочную насадил большого червяка. Вдруг соменок или окунь схватит.
Наступила черная ночь. Растянувшись поудобней в лодке и укрывшись от комарья всем, чем можно, лишь оставив щель для глаз, приготовился коротать долгую одинокую ночь, глядя в темнеющее небо и проплывающие облака. В такие минуты начинаешь задумываться о житье-бытье, невольно начинают посещать разные философские мысли.
Десятки тысячелетий наши далекие предки были прежде всего кочевыми охотниками и лишь потом появилось скотоводство, что скрасило их суровый быт и добавило свободного времени. А уж земледелие, что привязало, род и племя к территории, к земле, появилось не более двух тысяч лет назад. Т.е. его вклад в нашу генетическую память минимален, хотя и более ярко выражен, т.к. находится в наиболее доступных и эффективно работающих структурах. Да и глубинная память предков, плотно прикрыта сегодняшним опытом жизни. Наверное для кочевых охотников самыми привольными местами была изобильная лесостепь, с многочисленными реками и озерами, где всегда было много живности и можно было легче прокормиться. Северные леса были болотисты и непроходимы, тем более, что ледник лишь недавно сошел с тех мест и его холодное дыхание ощущалось достаточно сильно. Горные местности, способствовали скрытности от кровожадных соседей, но туда теснились самые слабые, т.к. охота в этих краях требовала больших усилий. Но столетия тяжелой жизни выковали из горцев более стойкий народ, чем из расслабившихся в относительном комфорте жителей равнин. Вот Кавказ и начинает теснить когда-то более могучих русских.
А тогда больше всего подходила для жизни нашим предкам открытая, без больших перепадов высот лесостепь, где можно охотиться ночью, прекрасно ориентируясь по огромному шатру из звезд, особенно в яркие лунные ночи.
Не зря же в такие дни давление крови и жизненный тонус повышается, это отголосок той, многовековой жизни охотничьей жизни наших предков. Как и для большинства хищников, коими мы и являемся, согласно зубам, наиболее продуктивным временем охоты, был вечер и ранняя ночь. Да и широкие красивые глаза говорят, что ночами древние люди не всегда дремали. В темноте легче незаметно подобраться к добыче, напугать ее огнем и гнать в нужном направлении, допустим к обрыву. Возвращение с добычей к стоянке, исполнение ритуальных танцев и песен, пока готовиться еда, коллективное принятие вкусной, питательной жареной пищи, отдых и секс и сформировали за десятки тысячелетий центры удовольствий в подсознании и соответствующие шаблоны (паттерны) поведения. Поэтому мы до сих пор с радостью глядим на пламя костра, а яркий свет лампочки нас раздражает, романтически наслаждаемся звездным небом и занимаемся любовью по вечерам на сытый желудок.
Та книга многое открыла,
Что в городах скрыто от нас,
Что нашим предкам говорила
Твердь неземная - звездный класс.
Класс оказался очень шумным,
Как муравейник пред дождем,
Как океан, что с видом умным,
Из "Боинга" ты смотришь днем.
Мы эти звуки слышим глазом -
Такая мощь заключена,
Звезды кричат, вопят все разом -
Как будто за тебя война!
Но постепенно понимаешь,
Что звуки звезд - они в тебе,
За миллионы лет скопляясь,
Дали бетховиных Земле!
И понял я, что наши Души,
Больше создания ночи,
Открытьев яблоки и груши
Имеют черные ключи!
Что лишь во сне далекий пращур
Нам что-то может сообщить -
Какой летал по небу ящер
И как болезнь излечить.
И коль мы что-то создаем,
То вся программа, что как делать,
Лежит в сознании твоем
И ждет, когда мы к ней придем!
Вот так, обдумывая глобальные проблемы восприятия мира человеком, я постепенно засыпал к двенадцати ночи, чутко вслушиваясь в недалекие всплески рыб, уток и крыс в воде, во вдруг возникающий шум и возню на берегу, ночные крики встревоженных птиц и прочий привычный звуковой фон сальских окраин.
Проснулся я от холода и мокроты. Только, только начинался рассвет и утренний ветер казался очень холодным. В лодке вода, промок рюкзак, что был под головой. В углублении, где я лежу в пол руки вода. Вся одежда, даже фуражка, все влажное. Сначала подумал, что швы на лодке подтекают, но поразмыслив понял, что сыграл со мной такую злую шутку, дождь. Укрытый сверху куском полиэтилена, я не сразу почувствовал его, вся вода скапливалась в углублении подо мной, а так как сверху на ветру было прохладней, то вода и не чувствовалась. Да и днище лодки покоилось в еще неостывшей теплой воде. И лишь когда пропиталась водой вся одежда, я стал мерзнуть и проснулся. Небольшой дождь то начинался, то ослабевал до полного прекращения. Быстро стряхнув воду с пожиток и смотав удочки, срочно поплыл к берегу. Какая ловля, когда весь мокрый.
