— Но за что? За что?
— Вы не помните?
— Э...
— Ну, Варнава.
— А! За то, что мы пошли смотреть фильм, запрещенный нашей родной Святой Церковью? Но я в тот же день исповедался...
— Нет, не за это.
— Однако это очень серьезно.
— Варнава! Ну, если хотите, я извиняюсь и за это тоже. Но есть еще...
— Не знаю, сударыня. Ничего не знаю. Я забыл.
Я посмотрела на него: он был весь красный. Все это начинало меня раздражать.
— Но я все равно хочу извиниться. Варнава, я не должна была делать то, что сделала в темноте, то есть класть свою руку между ваших ног. Инцидент произошел так быстро, и я прекрасно понимаю, что вы не сумели сдержаться. Я совершенно искренне извиняюсь от всего сердца и обещаю вам, Варнава, больше так не делать.
— Правда, Салли? — поспешно спросил он. — Это правда?
— Клянусь.
Он глубоко и облегченно выдохнул. Облегченно или удовлетворенно? — спросила я про себя.
— Тем лучше, потому что мой духовник посоветовал мне не позволять этого в следующий раз.
Он немного помолчал и добавил:
— Хотя было довольно приятно.
— Вы сами не знаете, что вам надо, — воскликнула я раздраженно.
Действительно, до чего же он меня раздражает.
— Нет, нет, я ничего не говорил, — залепетал он так быстро, что слова выскакивали без обычных препинаний. — У меня просто вырвалось несколько слов, совсем крохотный кусочек предложения. Который я беру обратно. Который я уже забрал обратно. Нет, нет, нет. Я остаюсь на том, что сказал мне духовник и только что пообещали вы сами. Да, именно так, именно так. Мы опять пойдем в кинематограф, и вы воздержитесь от возложения своей руки на мой прибор. Именно так: мы снова погрузимся вместе в полумрак кинозала. Например, завтра! Не желаете? Пойдем смотреть «Тарзана»[*]. Да, да, «Тарзана». До свидания, сударыня, я должен ехать. До свидания... Салли!
— До свидания, Варнава.
Мы пожали друг другу руки, и он ушел. Применительно к этой штуке название «прибор» кажется мне очень красивым и очень правильным. Он сам это придумал? Неужели Варнава поэт?
14 мая
Мы пошли смотреть «Тарзана». Все прошло хорошо. Но все-таки странно: если было приятно, почему бы мне снова не доставить ему это маленькое удовольствие? Как жаль, что я пообещала этого не делать. Даже поклялась. И все же...
И все же я сдержалась.
Хотя.
Как сказал Варнава, фильмы о Тарзане разрешены нашей Святой Церковью. Несмотря на то что разрешенный Тарзан так же красив, как Аполлон, Гермес или Геракл. Настоящая статуя этот Тарзан: плечи, мускулы, лицо, настоящий языческий бог. Истинный дух джунглей. Что касается его прибора, то из-за набедренной повязки, которую он не снимает, прибор совершенно не виден. Хотя я смотрела внимательно. Чтобы быть в курсе дела, буквально не сводила глаз. А какие у Тарзана ляжки, какие икры... Все же какое красивое строение у носителей приборов. Так бы и бросилась на их изучение. Один из них находился как раз у меня под рукой, но обещание есть обещание, клятва есть клятва.
Домой я вернулась в подавленном, дурном настроении или, скорее, в подавленном хорошем настроении (которое у меня было бы, если бы...), нашедшем себе выход в виде едких и капризных речей.
Что, похоже, заинтересовало Мэри.
15 мая
Обидно, что у меня больше нет журнала «Ваша Красота». Теперь я уже знаю, что его стибрил Джоэл. Сегодня утром он спросил, не отправлял ли Прель других номеров. Вопрос, шитый белыми нитками в стоге сена, как говорят французы. Но что его могло заинтересовать в этом журнале? Возможность сравнить свои размеры с размерами французских прототипов?
А тут еще этот Прель. До сих пор ему не написала, чтобы поблагодарить. Прямо сейчас это и сделаю, причем, как говорят французы, инкогнито.
17 мая
Вчера написала господину Прелю. Я поблагодарила его, написала о своих новостях, семейных новостях, богалных новостях, и т. д., и т. п. Закончила письмо, справляясь о его... с его... новостях, ну... новостями, ну, в общем, как он поживает, вот (кажется, что я немного позабыла в последнее время французский), а еще спросила, как поживает его прибор.
Не знаю, дойдет ли до него намек, но если он его поймет, то повеселится вдоволь.
19 мая
Со следующей недели Падрик Богал уже не будет давать уроки. Он уезжает на полгода в Италию, этот счастливый дуралей. Миссис Богал устроит последнее в этом сезоне чаепитие для друзей и знакомых. По этому случаю она уже не будет демонстрировать эктоплазму, эту белесую субстанцию, которая вылезает у нее из уха, откуда — как рассказывают детям — они и вырождаются.
А кстати, откуда они вырождаются?
20 мая
Я добилась заметных успехов в гэльском, но мне, конечно, далеко до того, чтобы писать на нем роман. Напишу позднее. Да и идей все равно нет. Но я не упускаю из виду этот замысел и хотела бы, чтобы будущее произведение — пока я знаю только это — было шутливым и вместе с тем приносило определенную пользу, например, в воспитании молодых барышень; короче, в знак признательности Варнаве, моим девизом станет «Совмещать приятное с приборным»[*].
21 мая
На Саквил-стрит встретила тетю Патрицию[*]. По отношению к ней я испытывала угрызения совести, потому что не заехала поблагодарить ее после тех двух неуместных и небескорыстных визитов. И вот случилось то, чего я опасалась.
— Здравствуйте, тетя Патриция, — вежливо сказала я.
— Здравствуй, моя дорогая Салли, — ответила тетя. — Ну? Давно у тебя не возникало желания попользоваться моими удобствами!
— Но, тетя Патриция... Я не хотела злоупотреблять...
— Нет, нет, нет, моя дорогая Салли. Я всегда с удовольствием облегчаю существование людям. Особенно если они — мои родственники.
— Ну, тетя Патриция, я вас благодарю... пользуясь случаем...
— Ну, я надеюсь, что этот случай скоро тебе представится.
— Вряд ли, тетя Патриция. Летом я не буду ездить в ваш район; я перестала брать уроки.
— Уроки чего, деточка?
Я даже забыла ей об этом сказать.
— Ирландского.
— Очень хорошо, очень хорошо. А у кого?
— У Падрика Богала.
— У поэта?
— Да, тетя Патриция.
— У этой живучей мрази?
— О! — оторопела я.
Вид у тети Патриции был очень возбужденный.
— Да! Живучая мразь! Ты, вероятно, не знаешь, что я собиралась выйти за него замуж.
— Вы, тетя Патриция?
— Тебя это удивляет, дуреха?
— Но... тетя Патриция...
— Вот именно. Он хотел на мне жениться. Этот придурок меня любил, а потом: раз, и сделал ребенка одной официантке из кабаре. А потом: хоп, и ему пришлось жениться на ней и, бэмс, бросить меня. Он? Поэт? Похотливое ничтожество!
— Но, тетя Патриция, как он мог сделать ребенка этой девушке, если они были не женаты?
Она посмотрела на меня зло и кругло. Затем улыбнулась:
— Он-то знает как. Еще тот пройдоха. Поостерегись.
Не понимаю, чего остерегаться. Дети — плод освященного брака; мужчина и женщина, которых не благословил священник, могут обниматься и целоваться круглыми сутками и месяцами, но от этого ребенок не сделается. Ребенок — это благодать, которой во время таинства венчания одаряет God или один из его ангелов; ребенок непонятно как созревает, непонятно каким образом появляется на свет. Но тогда, во время разговора, я думала о другом.
— Значит, нынешняя миссис Богал и есть та официантка?
— Вот именно.
— Она здорово рисует.
— Она? Рисует?
— Да, тетя Патриция. Очаровательные миниатюрки с небесными духами и всеми их атрибутами.
— Ты сама это видела?
— Да, она сидит на всех моих уроках.
— А, она присутствует на всех уроках. На уроках с поэтом?
— Да, тетя Патриция.
— Хитрая лиса!
— И я вижу, как она рисует.
— Никогда бы не подумала, что у ней есть какие-то способности.
— Очаровательно и очень похоже.
— Интересно, как ты можешь знать, что похоже?
— Ну, я имею в виду, совсем как настоящие мужчины.
— О! — протянула тетя Патриция, разглядывая меня круглым любопытным оком.
— Тетя Патриция, а как же ребенок?
— Какой ребенок?
— Ну, насколько я знаю, у мистера и миссис Богал детей нет. Что же стало с ребенком?
— Ничего.
— Ничего? Как это ничего?
— А так. Он и не рождался.
Тут мне показалось, что тетю Патрицию начинает заклинивать. Я и до этого подозревала, что она плетет небылицы насчет этой девушки, которой без замужества сделали ребенка.
Возникла неловкая пауза. Мы помолчали.
Тетя Патриция заговорила первой:
— Как твоя мать? Все в порядке?
