Поликарпыч смотрит на уснувшую Фаину. Та улыбается.
— Спи, дочуха. Случается, не заладится что-то н жизни, зато во сне ты сызнова любима и счастлива! Пусть тебе снятся девичьи сны...
...— Чего ж не позвонил мне, когда она пришла? — тянул на спящую Фаину Лукич.
— Жаль стало будить. Время было позднее. Да и она не на улице, пристроил, как мог,— оправдывался Поликарпыч.
— Когда проснется, отведи в восемнадцатую комнату. Пусть там живет, а на завод о ней я и сам позвоню. Эту девчонку везде любили и теперь помнят,— взялся на телефон.
Едва положил трубку, в дверь постучали.
— Войдите! — сказал Егор. И не поверил глазам. И дверях стоял Яшка.
— Тебя каким ветром задуло? Откуда свалился? Иль папашка тебя прогнал? Иль ты, шельмец, к судовой кошке приставать стал? — смеялся Егор Лукич, разглядывая повесу. Тот ни на каплю не изменился, словно только
что вышел из своей комнаты и никуда не отлучало и не уезжал.
— Здравствуй, Лукич! Ну, что? Соскучились по мне? Хоть иногда вспоминали любимца Яшу? — прищурило-человек.
— Уже стали забывать. Но, некоторые все же помнят. Так какими ветрами к нам занесло? Надолго ли?;
— Понимаешь, Егор Лукич, на этот раз я тут бросаю якорь!
— Чур меня! Почему у нас? — поперхнулся Титов от удивления.
— У папашки со мною прокол получился! Настоящий облом!
— Это по какой части? — ухмылялся Егор.
— О чем базар? В море слишком пусто и одиноко. А моя душа жизнь любит. Скука и тоска не мои попутчицы.
— Значит, сбежал?
— Не совсем так! Не только я не понял море, оно тоже меня не признало. С самого первого дня возненавидели друг друга!
— За что?
— Ну, как? Отошли от берега, а меня сразу болтать стало. Шторма нет, зато «мертвая зыбь» за горло взяла. Ну, это мелкая волна мотает пароход с борта на борт, не падаешь, а и на месте не устоишь. Короче, душу выматывает. При этом по палубе не пройдешь. Меня на рвоту потянуло тут же. Из гальюна до вечера не вылезал. Отец за уши выволок. Затащил в свою каюту, велел поесть. А как, если все тут же наружу выворачивает. Папашка меня силой заставлял. Целый день промучился. О себе не дребезжу. Любое похмелье легче перенести, чем болтанку. У меня от нее в глазах заискрило. Кое-как добрались до Марселя. Отец меня по врачам поволок. Я еле шел, ноги заплетались после моря. А меня на анализы послали, потом лечение назначили. Поверишь, всего неделя прошла, и сифилис из меня вышибли! Вот это врачи! Настоящие французы! Умеют избавлять от любовных ошибок и издержек. В считанные дни вылечили полностью! Всю задницу искололи в сито. Зато теперь никаких проблем, ничто не грызет и не чешет.
— Выходит, снова готов на подвиги?
— Ну, ладно, Лукич! Здесь не Марсель! Теперь все с оглядкой! — смеялся Яшка.
— Как же тебя отец оставил во Франции и не взял на судно?
— А что мне пароход? Там единственная на всех баба имелась. И та обезьяна. Когда я на судно пришел, отец ей трусы надел, чтоб эта мартышка не соблазняла, а я ненароком не запал и не совратил ее! — признался Яков под громкий смех.
— Чего рыгочете? Она, это красножопое чмо, такое отмачивала, мы со смеху на ногах не выдерживали. Говорить не умела, но все слова понимала. Обзовешь ее матом, она похлопает себя по заднице или спереди ниже пупка и показывает на обидчика, мол, это ты есть обезьянья задница! Иногда дралась, кусалась, точно как баба. Но не баба! И мне тоскливо было!
— А француженки? Так ни с одной не познакомился?
— Марсель не общага! Там только деньги видят. На рожу и прочие достопримечательности внимания не обращают и на халяву не обслуживают. Отец те тонкости знал и денег не давал. Потому, уехал как мальчик, не тронутый и не целованный.
— Как же ты пережил такой прокол?
— Ой, не говори, Лукич! Еле дожил до возвращенья на берег. Отец понял, что в море от меня никакого навара не жди. Хотел к матери под присмотр отправить, но я взмолился. Махнул рукой папашка и брякнул:
— Ржавей на берегу, отморозок!
— Ведь я всю его каюту изблевал. В весе на десяток кило сбросил. Сжалился над собой и надо мной. Ничего кроме мороки от меня не увидел. Как кажется, Теперь он не захочет меня навещать. А уж на судно взять и не подумает.
— Как знать,— засомневался Лукич.
— Да что ты? Когда я уходил по трапу на причал не только вся команда, даже мартышка подлая от радости на уши встала. Ей тут же разрешили снять трусы.
— Я думал, что ты никогда больше не вернешься сюда!
— Ну, что так круто? Лукич, я же украшение, подарок любой общаге, со мною никто не соскучиться. А и я никого не обижу. Поживу, осмотрюсь, может, пригляжу себе какую-нибудь мартышку, чтоб в старости не коротать в одиночку. С работой уже все уладил, вот тебе направление с завода. Считай, что в длительном отпуске побывал. Сколько здесь подрейфую, кто меня знает.
— Только прошу тебя, сдерживайся!
— Ладно, Егор Лукич! Мы ж не звери, мужики все же! Скажи, не оскудел наш палисадник? Есть смачные «телки»? Главное, чтоб было за кем поохотиться и некогда было скучать.
— Яшка! Ты все такой же крученый бес!
— Лукич! Я так соскучился по нашим девкам. Кажется, целый век их не видел. Все время вспоминал каждую. Они мне помогли выжить в море. Ради них я снова здесь.
— Иди в свою прежнюю комнату. Правда, ребята в ней поменялись. Теперь другие живут, молодежь.
— А где прежние?
— Семейными стали. Остепенились. Нынче и твое время пришло. Пока не упустил, не промедли!
— Пока рано, Лукич! Не торопи! Я свой причал не пропущу. Но не гони в шею! Пусть мой якорь сам найдет меня! — побежал по лестнице легко и улыбался каждому встречному.
Лукич смотрел вслед Яшке, качая головой.
А вечером следующего дня, когда жильцы вернулись с работы, на женском этаже вспыхнула драка.
Отчаянно, остервенело схватились между собою две девчонки, Маринка и Юлька. Их пытались угомонить, растащить двое девчат, проживавших в этой же комнате. Их уговаривали, но бесполезно. Девчонки бросались друг на дружку с кулаками, зубами и ногтями, хватали за полосы, пуская в ход ноги, головы, пытаясь задеть побольнее. Они орали, матерились, визжали, не обращая никакого внимания на окружающих. Никого не слышали. Девки словно оглохли и ослепли, наносили друг другу сильнейшие удары.
— Свихнулись дуры! Столько лет дружили, а тут махались непонятно из-за чего!
— Маринка! Остановись!
— Юлька! Прекрати!—уговаривали девок. Но те ни на кого не обращали внимания.
Лукич, услышав шум драки на женском этаже, поспешил подняться на второй этаж, влетел в комнату, запыхавшись, и крикнул, едва открыв дверь:
— А ну, прекратите! Угомонитесь!
Но девки не услышали. У Маринки весь подбородок и крови, у Юльки синяки под глазами. Лица исцарапаны, одежда на обоих порвана, волосы растрепаны. А девки только вошли в раж. На полу, на койках, на столе осколки стекла. На самих девок глянуть жутко, как две мегеры сцепились.
— А ну, тихо! Обоих выброшу на улицу! — крикнул Егор. Но девки будто оглохли.
И в это время тихо скрипнула приоткрывшаяся дверь. И вкрадчивый голос спросил:
— И что за трамбовка? Кто меня не поделил? Я вот он. Весь целиком здесь. Меня на всех хватит. Девчата, кончайте махаться,— это был Яшка.
Он едва ступил в комнату, его сразу услышали и драка прекратилась. Маринка с Юлькой молча наводили порядок в комнате, умылись сами.
— Обе спуститесь ко мне! Не медля! — приказал Егор Лукич и недобро оглядел Яшку.
— Не иначе как из-за тебя, прохвоста, сцепились бабы! Не успел на порог ступить, они уже поделить тебя но могут. Так и знал, добром твое возвращение не кончится! Снял бы себе где-нибудь комнату и жил бы о дельно! Не мутил бы у нас воду!—хмурился Егор, выходя в коридор.
— Так ведь позже вас пришел! Причем тут я? — нахально улыбался Яшка, оглядывался на девок, плетущихся следом.
В кабинете они обе сели по разным углам, Яшка стоял у двери выжидательно, не зная, что лучше остаться здесь до конца разборки или слинять, пока не поздно.
Егор Лукич хмурился, спросил девчат строго:
— Что не поделили? — глянул на Яшку искоса. То ужом крутанулся. Умильно оглядел девок. Те сидели отвернувшись друг от друга.
— Я вас спрашиваю! Из-за кого кипеж подняли? повысил голос.
— Ее спросите! Она виновата! — кивнула на Юлю Маринка.
— Не бреши! Причем я? — огрызнулась Юлька, ежа кулаки.
— Что случилось? Хватит базарить!—терял терпение комендант. Девчонки молча переглядывались, н одна не хотела признаваться.
— Ну, вот что амазонки! Коли не умеете прилично вести себя в общежитии и жить спокойно, я завтра звоню на завод и ставлю вопрос о вашем выселении. Хватит с вами нянчиться. Идите, собирайте вещи и чтобы утром покинули комнату! Вы свободны! — встал из-за стола, давая всем понять, что разговор закончен.
