— Сначала это был Дьявол, — бормочет Махунд, спеша к Джахильи. — Но на сей раз это ангел, без вопросов. Он уложил меня на лопатки.
*
Ученики останавливают его в ущельях у подножья Конусной горы предупредить о ярости Хинд, носящей белые траурные одеяния и распустившей свои чёрные волосы, позволив им летать за нею подобно шторму или волочиться в пыли, стирая следы, чтобы казалась она живым воплощением духа возмездия. Все они бежали из города, и Хамза тоже прячется здесь, поникший; но ходят слухи, что Абу Симбел пока что не согласился на притязания жены о крови, смывающей кровь. Он всё ещё взвешивает все за и против насчёт Махунда и богинь… Махунд, вопреки совету своих последователей, возвращается в Джахилью, направляясь прямо к Дому Чёрного Камня. Ученики следуют за ним, несмотря на свои опасения. Толпа собирается в надежде на дальнейший скандал или резню или иное развлечение. Махунд не разочаровывает их.
Он стоит перед статуями Трёх и объявляет об отмене стихов, которые Шайтан нашептал ему на ухо. Эти стихи изгнаны из истинного провозглашения, аль-корана{367}. Новые стихи гремят вместо них.
— Неужели у вас — сыновья, а у Него — дочери? — декламирует Махунд. — Это тогда — разделение чудное!
— Они — только имена, которыми вы сами назвали, вы и отцы ваши. Аллах не посылал с ними никакого знамения{368}.
Он покидает ошеломлённый Дом прежде, чем кто-либо успевает поднять или швырнуть первый камень.
*
После отречения от Сатанинских стихов Пророк Махунд возвращается домой, чтобы обнаружить некую кару, ожидающую его. Своего рода месть — чью? Света или тьмы? Хорошийпарень плохойпарень? — отыгрался, что не в новинку, на невиновных. Жена Пророка, семидесяти лет от роду, сидит у подоконника каменнорешётного окна: сидит прямо, спиной к стене, мёртвая.
Махунд во власти страдания замыкается в себе, не произнося почти ни слова несколько недель. Джахильский Гранди устанавливает курс на преследование, продвигающееся слишком медленно для Хинд. Имя новой религии — Покорность{369}; теперь Абу Симбел постановляет, что её приверженцы должны покориться, смирившись с изоляцией в самых убогих, наполненных лачугами кварталах города; с комендантским часом; с запретом на работу. И с многочисленными физическими нападениями: на женщин плюют в лавках, верных избивают банды молодых турков, тайно направляемые Гранди, в окна по ночам бросают огонь, чтобы он упал среди беззаботно спящих. И — один из известных парадоксов истории — количество верных умножается подобно посеву, чудом процветающему по мере того, как состояние почвы и климата становится всё хуже и хуже.
Получено предложение от жителей оазисного поселения Иасриб на севере: Иасриб защитит тех-кто-покоряется, если они пожелают покинуть Джахилью. Хамза считает, что они должны идти.
— Ты никогда не завершишь своё Послание здесь, племянник, даю тебе слово. Хинд не будет счастлива, пока не вырвет твой язык, не говоря уже, прошу прощения, о моих яйцах.
Махунд, одинокий и полный воспоминаний в доме своей утраты, даёт согласие, и верные отбывают, чтобы вершить свои планы. Халид-водонос переминается с ноги на ногу, и пустоглазый Пророк ждёт его слов. Тот молвит неловко:
— Посланник, я сомневался в тебе. Но ты оказался мудрее, чем мы думали. Сначала мы говорили: Махунд никогда не пойдёт на компромисс, но ты пошёл. Тогда мы сказали: Махунд предал нас, но ты принёс нам более глубокую истину. Ты принёс нам Дьявола собственной персоной, чтобы мы смогли стать свидетелями происков Нечистого и его ниспровержения Праведностью. Ты обогатил нашу веру. Я сожалею о том, что так думал о тебе.
Махунд прячется от солнечного света, падающего из окна.
— Да. — Горечь, цинизм. — Это была здоровская штука, то, что я совершил. Более глубокая истина. Преподнести вам Дьявола на блюдечке с голубой каёмочкой. О да, это на меня похоже.
*
С вершины Конусной горы Джабраил наблюдает исход джахильских верных, покидающих засушливый город ради края прохладных пальм и воды, воды, воды. Маленькими группками, почти налегке, движутся они сквозь империю солнца, в этот первый день первого года начала нового Времени{370}, самопроизвольно родившегося снова, пока старое умирает позади них, а новое ждёт впереди. И в этот день Махунд ускользает. Когда его бегство обнаружено, Ваал слагает прощальную оду:
В чём суть
У них — Покорных — в эту ночь?
Страх каждой тени.
Суть их — бегство прочь.
Махунд добрался до своего оазиса; Джабраил не столь удачлив. Теперь он часто обнаруживает себя в одиночестве на вершине Конусной горы, омываемой холодными, падающими звёздами, и тогда они обрушиваются на него с ночного неба; три крылатых существа, Лат Узза Манат, они лупят его по голове, вцарапываются в его глаза, кусают, хлещут его своими волосами, своими крыльями. Он поднимает руки, чтобы защититься, но их месть неустанна, она возобновляется всякий раз, когда он отдыхает, всякий раз, когда он теряет бдительность. Он отбивается от них, но они быстрее, проворнее, крылатее.
У него нет дьявола для отречения. Во сне он не волен желать, чтоб они убрались.
Я знаю, что такое призраки, тихо подтвердила старуха. Её звали Роза Диамант; ей было восемьдесят восемь лет от роду; и она жмурилась по-птичьи сквозь покрытые запёкшейся солью окна своей спальни, глядя на полнолунное море. И чем они не могут быть — я знаю тоже, кивала она далее, это — не скарификация{371} или колеблющиеся простыни, всё это фу и фи какая ахинея. Что такое — призрак? Незавершённые дела, вот что.
Эта старая леди шести футов ростом, стройная, с волосами, коротко стриженными, как у мужчины, с острыми уголками губ, недовольно опущенными, надувшимися в трагическую маску, — одёрнула синюю вязаную шаль, обёрнутую вокруг костлявых плеч, и закрыла на мгновение свои бессонные глаза, чтобы помолиться за возвращение ушедших. Пусть явятся Ваши норманнские корабли, попросила она: приходите, Вилли-Нос{372}.
Девятьсот лет назад всё это было под водой: этот размеченный берег, этот частный пляж, его галька, поднимающаяся круто к небольшому ряду облупившихся вилл с шелушащимися эллингами и плотно втиснутыми между ними шезлонгами; с пустыми картинными рамками; со старинными сундуками, набитыми стопками перетянутых ленточками писем, бальными мотыльковыми шёлково-шнурочными дамскими платьицами, слезоточивым девичьим чтивом, лакроссовыми палками, альбомами для марок и всевозможными иными потаёнными шкатулками воспоминаний и потерянного времени. Береговая линия изменилась, сместившись на милю или больше в море, оставляя первый норманнский сторожевой замок вдали от воды, окружив его ныне болотистыми землями, всевозможно сокрушавшими сыростью и болотной лихорадкой бедноту, проживающую там со своими немногочисленными пожитками. Она, старая леди, видела замок погибшей рыбой, преданной древним отливом; морским чудовищем, окаменевшим от времени{373}. Девятьсот лет! Девять столетий назад норманнский флот проплыл прямо сквозь дом этой английской леди. В ясные ночи, когда луна была полна, она ожидала возвращения своего сияющего призрака.
Лучшее место обзора: их приход, заверяла она себя — трибунное зрелище. Повторение стало комфортом её старины; затасканные фразы, незавершённые дела, трибунные зрелища сделали её чувства твёрдыми, неизменными, семпитернальными[88]; вместо творения трещин и пустоты она познавала собственное бытие.
— Когда встаёт полная луна, и тьма перед рассветом, тогда — их время. Вздымаются паруса, плещут вёсла, и сам Вильгельм Завоеватель на носу флагмана{374}, плывущего по берегу между присоской деревянного волнореза и несколькими вздыбленными вёслами.
— О, я многое повидала в своё время, всегда был мне дар, видение фантома.
— Завоеватель в своём остроносом металлическом шлеме проходит сквозь её переднюю дверь, скользя между кулинарными шкафчиками и диванами с ажурными салфеточками, словно эхо, слабо звучащее в этом доме воспоминаний и тоски; затем — тишина; как в могиле.
— Однажды, девочка с Батального холма{375}, — любила повторять она, всегда в одних и тех же отполированных временем словах, — однажды, одинокий ребёнок, я оказалась — совершенно внезапно и до странности бессмысленно — в самой гуще войны. Кистени, булавы, пики. Льняно-саксонские парни, зарезанные в своей сладкой юности. Гарольд Стрелоглазый{376} и Вильгельм с полным песка ртом. Да, вечный дар, призрачный образ.
