— Ну кто это может быть? — усмехнулся он. — Только ты, Кулагин. Тебя хоть когда-нибудь не бьют?
Лежащий на земле солдат отчужденно смотрел ему в глаза, явно не узнавая.
— Шок, что ли? — буркнул Андрей и с размаху влепил своему «подопечному» пощечину. Кулагин заморгал и сел на земле.
— Жив? — профилактично уточнил Андрей. Не дожидаясь ответа, перекинул долговязое тело себе через плечо и начал осторожно пробираться вдоль стены к видневшемуся входу в подвал.
— Отпусти меня, я сам пойду, — тихо произнес Кулагин.
— Тихо! — отдуваясь, прикрикнул Туманов, — Не дергайся там, наверху, и так неудобно… Павлов, прикрой меня!
Услышав свою фамилию, Павлов отшвырнул уже обмякшее тело противника, легко, словно играючи, стряхнул с себя еще одного, уже успевшего забраться к нему на плечи противника, и сорвав с плеча тяжелый ручной пулемет, с короткого размаха огрел деревянным прикладом по плечу подбиравшегося сзади к Андрею человека.
— Выражаю нечто вроде благодарности, — прохрипел красный от натуги сержант.
— Нечто вроде: «завсегда пожалуйста», — отозвался богатырь, и тем же прикладом швырнул на землю еще одного не в меру ретивого вояку, имевшего неосторожность в запале драки броситься на него с обломком трубы.
Добравшись до подвала, Туманов опустил потерявшего сознание Кулагина на землю и едва успел увернуться от брошенного булыжника.
— Полный… атас! — пожаловался он Павлову. — Бьют, как в детстве, и фамилию не спрашивают!
— Вопрос: за что деремся? — в тон ему ответил ефрейтор и сам себе ответил. — «За правду, дедушка, за правду!»
— Минут пять еще продержимся, — Туманов все еще не мог отдышаться. — А потом нас будут бить всерьез… Как ты к этому относишься?
— Философски, — мрачно пошутил Павлов, повернулся и бросился обратно, в глубь схватки.
— Русские! Уходите с нашей земли! — заорал чей- то голос с характерным акцентом. — Оккупанты — прочь! Кто не уйдет сам, того мы…
Голос оборвался на полуслове.
— Ну, суть мы успели понять, — удовлетворенно кивнул Андрей и поднял руку, чтобы оттереть струящийся с лица пот. На короткий миг он потерял окружающих его людей из вида и этого мгновения оказалось достаточно для того, чтобы удар чем-то тяжелым в голову сшиб его на землю. И тотчас кто-то с размаху прыгнул ему на живот, одновременно ударив камнем по виску… Последнее, что он услышал, был яростный голос Бобылева:
— Назад, сукины дети! Назад, пристрелю…
И выстрел, который становился все громче и продолжительнее, пока не перерос в одну оглушительную, дребезжащую ноту… А потом наступила тишина…
…Кирпичи были медные, покрывшиеся от времени зеленоватым налетом. Туннель, выложенный этими кирпичами, вел вертикально вверх. Он успел рассмотреть даже скол на углу одного из кирпичей, до того, как его с неудержимой силой потянуло куда-то, быстро набирая скорость. Миг — и скорость стала такой, что «кирпичи» были уже невозможно рассмотреть, и казалось, что он летит по трубе с гладкими, сверкающими стенами. Он не успел заметить, сколько длился полет — слишком быстро это произошло. Так же быстро исчезло ощущение боли и липкой, болезненной вялости. Он удивился, когда в конце туннеля увидел перед собой старинную, массивную дверь, окованную железными полосами, заканчивающимися в виде «трилистника». Такие двери можно было увидеть в тавернах семнадцатого века. Дверь распахнулась, пропуская его, и Андрей оказался окруженным желтовато-белым светом. Ушли последние волнения и сомнения, наступило чувство эйфории. Он был частью этого света, он был дома. Чувство глубокого понимания, доброты и ироничной мудрости окружало и наполняло его.
— Что ж… Теперь попытайся доказать мне, что меня не существует, — услышал он густой голос. Доброта, мудрость и сила, звучавшие в нем, не оставляли места для страха перед собеседником.
— Погорячился, — в тон ему ответил Андрей. — Зато, согласись, как аргументированно и бесспорно я это доказывал!
— Это мы умеем, — согласился голос. — Что касается философии — тут мы мастера. Хочешь, так повернем, а хочешь — этак… На любой вкус и по любому поводу… Так как — нагулялся? Домой?
— Нет, — попросил Андрей. — Обратно. Там мама. Ей будет больно. Она ведь не знает…
— Ты же сам стремился сюда?.. Как видишь — «здесь» и «там» разница большая. Здесь работы для тебя найдется куда как побольше…
— Там мама, — повторил Андрей. — Ей будет тяжело без меня.
— Н-нда… А ведь ты помнишь, что тебе предстоит там пережить. Сейчас ты это еще помнишь… И что обратно можешь не вернуться, ты тоже знаешь…
— Отпусти. Я должен успеть еще очень многое. Их много там, тех, кому я нужен… Ты ведь понимаешь…
— Понимаю, — сказал голос. — Это и хорошо, и печально… Но это правильно. Не для себя просишь — вижу это. А потому — иди! Прощай.
— Спасибо, — на миг закралось сомнение в правильности выбора, но Андрей отогнал его. — Прощай и ты. Удачи тебе.
— Иди уж, — усмехнулся голос, и вновь наступила тьма.
Вскоре он почувствовал тошноту, потом пришла боль, она становилась все сильнее и сильнее. Вскоре она стала невыносима настолько, что он захрипел, пытаясь вскрикнуть, и открыл глаза…
Первое, что он увидел, было лицо полкового врача, склонившегося над ним. В глазах доктора были удивление, радость и… ужас.
— Ты же был… Около десяти минут у тебя отсутствовал пульс, — сглотнув, сообщил врач. — Я думал, что ты… Первый раз в жизни так ошибся!.. Как себя чуствуешь? Кто я — помнишь?
— Петрович, — тихо спросил Туманов. — Бог есть?
— Не знаю, — ответил удивленный врач. — Я — атеист, так что, наверное, нет…
— Сейчас ты ошибся во второй раз, — сообщил ему Туманов и потерял сознание.
Окончательно он пришел в себя только на больничной койке, в полковом лазарете. Просторный шатер, оборудованный под медпункт, был рассчитан на двадцать человек, но сейчас вмещал все пятьдесят. Наиболее тяжело раненые были распределены по ближайшим больницам, находясь в специально отведенных для солдат внутренних войск палатах. В полевых шатрах лежали с переломами, контузиями, и прочими, не требующими серьезного хирургического вмешательства травмами. Туманов, по убеждению врачей, «легко отделался». На нем не было ни переломов, ни порезов, и даже синяки можно было пересчитать по пальцам. Только военврач Скоробогатов, первым осматривавший Андрея после травмы, каждый раз при встрече удивленно качал головой:
— Разные видел чудеса. Но чтоб человек через десять минут после того, как у него пропал пульс, сам по себе пришел в себя и без последствий — такого видеть не приходилось. Слышал о «клинической смерти» разное, но с подобным встречаюсь впервые.
На расспросы о виденном «там», он только пожимал плечами, отмахиваясь от назойливо пристающего к нему с требованиями объяснений Туманова:
— Теоретически можно предположить, что здесь сыграло роль давление на глазное «яблоко». Нажми пальцами себе на глаза — и увидишь такой же свет. Разговор?.. Сны ведь бывают каждую ночь… А вот туннель… Из всего слышанного мной, ты первый описываешь его так подробно. Обычно просто представляют себе, что летят по «трубе» и попадают в «центр солнца».
— Значит, я не первый увидел подобное? — удивился Туманов.
— Э-э, — махнул рукой старый врач. — Коли первый — так я б и не поверил. У нас такая отрасль науки, что «изучение человека после смерти» не предусмотрено. Умер — и умер. Чего ж там изучать, коли умер?.. Вот, правда, американцы, те ставят эксперименты, изучают. Даже неоднократно взвешивали умирающих и даже заявили, что душа существует и весит три грамма.
— Значит, душа все-таки существует? — недоверчиво покосился на него Туманов.
— Я таких заявлений делать не берусь. Фактов мало. Нельзя неизведанное нашей логикой мерить. Это то же, что аппендицит зубилом и молотком удалять. Может — есть, а может — нет… Но ты столкнулся с чудом.
— Невелико чудо, — проворчал Туманов. — По башке дали, в живот сапогом заехали, вот «звезды» из глаз и посыпались. Драка как драка. Мы — их, они — нас. Отличается только размерами. А в хорошей драке синяки не «штуками», а «дюжинами» считают… Но здесь есть логическая неувязка… Как атеист и комсомолец, я должен был видеть дедушку Ленина, ласково улыбающегося и приглашающего меня в «светлый коммунизм»… Где я и где Бог? Значит, это было что-то другое… Впрочем, сейчас о другом речь. Сами говорите: я здоров, в полном порядке… Что зря бока отлеживать? Отпустили бы, а?..
Врач тяжело вздыхал и отходил. Через две койки от Туманова с забинтованной головой и загипсованной рукой лежал Кулагин. При первой же возможности Туманов договорился с соседом и устроил земляка поближе к себе, чтобы коротать дни вынужденного безделья беседой. Но обычно легко вступающий в разговор еврей был на редкость мрачен.
