— Паразиты толстожопые, — сказал Френсис. — Всю жизнь за мной гоняются.
— Легионеры и легавые, — сказал Рыжик. — Потому мы и пришли сюда.
— А тут, думаешь, безопасно? — спросил Френсис.
— Безопасней, чем на улице.
— Захотят тебя забрать, сюда не сунутся, да? — спросил Френсис.
— Они не знают, что я здесь, — сказал Рыжик.
— Ты что думаешь, это «Уолдорф–Астория»? Думаешь, эта старая стерва внизу не скажет им, кто здесь есть, а кого нет, когда спросят?
— Может, не легавые сожгли машину, — сказал Лось. — У Финни полно врагов. Знал бы, что у него машина, сам бы сжег. Он, сука, всех нас бил, а теперь сам на улице. Встретим его в темном переулке.
— Слыхал, Финни? — сказал Френсис. — Они тебе глаз натянут. Они тебя всей кодлой в переулке встретят.
— Нггрух, — сказал Финни.
— Финни хороший. Отстаньте от него, — сказал Рыжик.
— Ты приказы тут отдаешь, директор? — спросил Френсис.
— А ты кто такой? — спросил Рыжик.
— Я такой, что башку тебе растопчу и выдавлю как апельсин, если будешь учить меня, что делать.
— Прямо, — сказал Рыжик и отодвинулся к койке рядом с Финни.
— Я как вошел, сразу догадался, что это ты, — сказал Старый Туфель, подойдя к Френсису. — Я тебя, труба иерихонская, где хочешь узнаю.
— Старый Туфель, — сказал Френсис, — Старый Туфель Гилиган.
— Ага. Память у тебя ничего. Не пропил еще.
— Старый Туфель Гилиган. Чугунное брюхо, медная верзуха.
— Уже не чугунное, — сказал Туфель. — Язва у меня. Два года как пить бросил.
— Так какого черта ты тут?
— Зашел повидать ребят, поглядеть, что и как.
— Гуляешь с Финни и этим рыжим хмырем?
— Ты кого назвал хмырем? — сказал Рыжик.
— Я тебя назвал хмырем, хмырь, — сказал Френсис.
— Язык у тебя длинный, — сказал Рыжик.
— А нога еще длинней, и я тебе ее в нос засуну, если будешь тут вонять, когда с тобой по–хорошему.
— Не кипятись, Френсис, — сказал Старый Туфель. — Что у тебя нового? Хорошо выглядишь.
— Богатею, — сказал Френсис. — Шмотки новые, пара бутылок и деньги в кармане.
— Значит, в гору пошел? — сказал Старый Туфель.
— Я–то да, а ты какого черта тут делаешь, если не пьешь, — вот чего не пойму.
— Я же говорю: шел мимо, любопытно стало, как там в старых местах.
— Работаешь?
— Постоянное место в Джерси. Даже квартира есть. И машина. Машина, Френсис. Веришь или нет? У меня — машина! Не новая машина, но хорошая. «Гудзон» двухдверный. Хочешь, прокачу?
— Прокатишь? Меня?
— Ну да, а кого же?
— Сейчас?
— А мне все равно. Я поглядеть зашел. Я тут не ночую. Да и не стал бы тут спать. Клопы за мной в Джерси прибегут.
— Вот этого вот бродягу, — обратился Френсис к Руди, — я от смерти спас на улице. По три, по четыре раза за ночь падал пьяный — голова перевешивала.
— Это правда, — сказал Старый Туфель. — Раз пять или шесть лицо разбивал, как этот. — Он показал на Лося. — Но больше так не делаю. В трех сумасшедших домах побывал. И бросил. Три года как не бродяжничаю, два не пью. Хочешь прокатиться, Френсис? Только условие: без бутылки. Жена унюхает — съест меня.
— И жена есть? — сказал Френсис.
— И машина, и жена, и дом, и работа? — спросил Руди. Он сел на койке, чтобы получше разглядеть этого захватчика.
— Это Руди, — сказал Френсис. — Руди–дуди. Собирается покончить с собой.
— Знакомое чувство, — сказал Старый Туфель. —
Как–то утром нам с Френсисом страшно захотелось выпить. Обошли весь город, ничего не добыли, в туфли снег набивается, на улице минус двадцать градусов. В конце концов продали кровь, а деньги пропили. Я потерял сознание. Очнулся — выпить хочется до ужаса, денег нет и взять негде, кровь больше не сдашь — и тут мне захотелось умереть, по–настоящему. Умереть.
— «Где все время лето, — запел Руди, — где растут котлеты на кустах и можно спать на воле».
— Хочешь прокатиться? — спросил его Старый Туфель.
— «В сигаретных деревьях пчелы жужжат, и в фонтанах бьет лимонад», — продолжал Руди. Потом он улыбнулся Туфлю, глотнул вина и снова повалился на койку.
— Человек хочет прокатить, а пассажиров нету, — сказал Френсис. — Выходит, отбой, Туфель, ложись, ногам дай отдых.
— Не–е, я, пожалуй, дальше двину.
— «Стемнело под вечер, и вспыхнули в таборе костры, и бродяга у всех на виду шагал по путям, чтоб на поезд вскочить, сказал он: назад не приду».
— Кончай песни петь, — сказал Рыжик. — Спать не даешь.
— Я ему рыло расквашу, — сказал Френсис и встал.
— Без драк, — сказал Лось. — Она нас вышибет к черту или полицию позовет.
— Значит, это будет день, когда меня вышибли из ночлежки, — сказал Френсис. — Это свинюшник. Я жил в свинюшниках получше, чем этот поганый свинюшник.
— Где я вырос… — начал Старый Туфель.
— Мне начхать, где ты вырос, — сказал Френсис.
— Заткнись. Я из Техаса.
— Тогда скажи город.
— Галвестон.
— Не задирайся, — сказал Френсис, — а то получишь в нюх. Я боевой мужик. Не то что Финни. Двенадцать человек побиваю.
— Ты пьяный, — сказал Старый Туфель.
— Да, — сказал Френсис. — Башка отказывает.
— Давно отказала. Какая муха тебя укусила?
— Ни хера не муха. Муха это ерунда.
— Змея?
— Во, змея. Гремучая. Это я понимаю. Нашел о чем поговорить. Кто хочет говорить о змеях? Лучше о бродягах поговорим. Из–за Элен стал бродягой. Пакость, не хочет домой, не хочет стать человеком.
— «Элен плясала хулу в Гоно–лу–лу», — запел Руди.
— Заткни пасть дурацкую, — сказал ему Френсис.
— Люди меня не любят, — сказал Руди.
— Поёшь, руками махаешь, про Элен говоришь.
— Я собой не владею.
— Про то и говорю, — сказал Френсис.
— Я старался.
— Знаю, но ты не можешь — значит, живи какой есть.
— Мне нравится быть осужденным, — сказал Руди.
— Нет, не будь осужденным, — сказал ему Френсис.
— Мне нравится быть осужденным.
— Никогда не будь осужденным.
— Мне нравится быть осужденным, потому что я делал плохое в жизни.
— Ты никогда не делал плохого, — сказал Френсис.
— Вы, полоумные, заткнитесь там, — заорал Рыжик, сев на койке.
Френсис немедленно встал, побежал по проходу и с разбега смазал Рыжика кулаком по губам.
— Я тебя уделаю, — сказал Френсис.
Рыжик откачнулся от удара и упал с койки. Френсис обежал койку и пнул его в живот. Рыжик застонал, откатился, и Френсис пнул его в бок Рыжик откатился под койку Финни, прячась от ноги. Френсис не оставлял преследования и уже приготовился заехать черным полуботинком без шнурков ему в лицо, но вдруг остановился. Руди, Лось и Старый Туфель стояли и наблюдали.
— Когда я знал Френсиса, он был силен как бык, — сказал Старый Туфель.
— Дом развалил в одиночку, — сказал Френсис. — И шар–баба не понадобилась.
Он взял бутылку с вином и приветственно поднял. Лось улегся на койку, Руди на свою. Старый Туфель сидел на койке возле Френсиса. Рыжик, облизывая разбитую губу, тихо лежал под койкой, на которой храпел Финни. Лица всех знакомых Френсису женщин калейдоскопически сменялись — одно за другим, одно за другим — на трех фигурах в дальнем углу. Троица сидела на стульях с прямыми спинками, озирая всю ткань Френсисовой жизни. Мать вышивала по рисунку «Дом, милый дом», Катрина отмеривала от рулона новую материю, а Элен обрезала махры. Потом все они превратились в Энни.
— Когда мне плюют в лицо — я никому не спущу, а уважать заставлю, это для меня первая забота, — сказал Френсис. — Я буду в аду гореть, если у них есть такое место, но мускулов у меня хватает и крови тоже, и я переживу. Ни один бродяга еще не сказал против Френсиса. Пусть только попробует, черт меня возьми. Все несчастные, гады, все мучаются, не дождутся, когда в рай попадут, бродят под снегом, в пустых домах спят, штаны на них не держатся. Я когда отъеду на тот свет, я хочу тут всех благословить. Френсис никогда никого не обидел.
— Пересмешники будут петь, когда ты умрешь, — сказал Старый Туфель.
— Пускай. Пускай поют. Мне говорят: кончай бродяжить. И я мог. Я хотел, только теперь это все растрепалось, как буксирный канат на канале, туда и сюда, туда и сюда. Когда ты столько раз бит, ты доходишь до мертвой точки. Даже гвоздь. Загнал его — он остановился. Будешь бить дальше — головка отломится.
— Это точно, — сказал Лось.
— «На горе на леденцовой, — запел Руди, — у легавых прыти нет». — Он встал и взмахнул бутылкой, подражая Френсису; потом, раскачиваясь, продолжал петь, громко и не фальшивя: — «У собак клыки из ваты, курочки несут омлет. И товарняки пустые, и всегда сияет солнце. Я хочу на гору эту, где зимы и снега нету, и не сыплется из туч, и с утра до ночи лето на горе на леденцовой».
Старый Туфель встал и собрался уходить.
— Никто не хочет прокатиться? — спросил он.
