А правда, тоже знал это, отличается от Истины.
Чуял Истину. Изъяснить не мог.
Так вошли в селенье. Вместо людей вышли навстречу огромные важные слоны, поднимали хоботы, гибкие, как тела лесных змей, длинные бивни их весело заворачивались вверх, маленькие, похожие на грязные веревки хвосты качались, приветствуя нас.
На загривках слонов сидели смуглые мальчики, в руках они держали золоченые крючья.
Понял: крючьями они понукают слонов, чтобы те бежали быстрей.
Так человек владеет зверем, болью приказывая ему.
За слонами шла черная пантера. Понял: ручная, вреда не причинит. Купцы попятились. Верблюды захрапели.
Подошла пантера, показывая зубы, будто в улыбке, и легла к ногам моим; и чувствовал мягкость тела ее.
Ринулись навстречу, скатывались, сползали с ветвей и лиан полчища веселых обезьян!
Гомонили, пищали, вскрикивали.
Протянул руки. Обезьянка, малышка, прыгнула с ветки мне на плечо, вцепилась пальцами мне в волосы, и вскрикнул, и засмеялся, и протянул ей палец, руку подняв; и схватила обезьянка мой палец, и в рот потянула! Сосала палец, как сладкое лакомство.
Обернулся к путникам и так сказал: Друзья! Пришли в царство зверей!
Согласно купцы наклонили головы: Да, видим!
Молчали; озирались в изумлении.
Ступал по дороге, медленно, тяжело двигался, к нам приближаясь, человек, одетый в дорогой ярко-алый шелк, и золотые бусы в девять рядов обнимали его высокую смуглую шею. За его спиной толпились люди: слуги, челядь, родственники.
Понял: вот славный и богатый раджа сих мест! Надо достойно приветствовать его.
Сложил руки в почтительном приветствии. Наклонил голову.
Прижался сложенными руками сначала ко лбу, потом к устам, потом к груди, там, где билось сердце мое.
Раджа повторил мой жест. Слуги его повалились на колени. Шелк одежд — сари, шальвар, легких головных накидок — закрыл от взоров пыль дороги.
О раджа, да будет благословен дом твой и земля твоя, и люди твои! Так сказал ему.
Мне сказал: О, да будешь благословен ты, великий Путник, прибывший к нам из далекой великой земли!
И раджа, не боясь испачкать в дорожной грязи свои богатые ярко-синие, как полдневное небо, шальвары, встал перед мной на колени.
И сказал так: О великий раджа! Откуда знаешь ты, что я велик? Откуда знаешь, что издалека иду?
Обернулся раджа, показал пальцем на женщину, распростертую на коленях за спиною его: Вот она! Сказала, нынче гость прибудет ко мне! Назвала имя твое!
Немало удивился. Так спросил: Откуда женщина твоя знает, кто я?
Так ответил: Она говорит, ей звери сказали! Ибо она — Мать Зверей!
Сказал: Встань, благородная раджини! Хочу взглянуть в лицо твое!
Женщина встала с земли. Лицо ее, как солнечный лик.
Никогда более не видел на земле столь светлого лица!
Свет воплотился в ней. Светились кожа, запястья под звоном тяжелых браслетов, лоб с красным тавром, щиколотки, видные из-под шелка сари, щеки и скулы, шея и грудь.
Восторг светился двумя огнями в золотых кошачьих глазах.
И сказала так: Радуйся, Путник, долго ждала тебя! Добр мой дом будет для тебя! Останься, отдохни! Я, Мать Зверей, как подобает встречу тебя!
Закричали слуги и служанки, забили музыканты в большие барабаны, окружили люди меня кольцом, и увидел — слона ведут.
Ко мне ведут слона!
И еще одного — царице ведут.
Раджа взбирается в паланкин, лежащий на бамбуковых стеблях на плечах у смуглых слуг, головы их обкручены белыми тюрбанами, живые змеи обвиваются вокруг их черных лоснящихся шей!
Вот, говорит мне раджини, это твой слон, дарю его тебе! Влезь на него! Помогут тебе!
Рослые мужчины присели на корточки и выставили вперед широкие, как лопаты, ладони, чтобы мог встать на ладони их и на слона залезть.
Так сделал.
Мать Зверей сидит на другом слоне, наши головы вровень, наши глаза скрещивают лучи свои.
Глаза ее горячо делают сердцу.
Опускаю глаза вниз: где вы, спутники мои?
Буйволов им подвели, на буйволах сидят, смеются!
Верблюдов наших слуги ведут в поводу, напоить и накормить.
Так сидим с раджини на слонах; глядим друг на друга.
И так говорит: Хочешь ли увидеть детей моих?
Отвечаю: Хочу! Ибо знаю, что тайну зверей знаешь!
Отвечает: Ее знаешь тоже. Потому и предвидела приход твой ко мне.
Ее слон пошел впереди, мой слон ступал ему след в след.
Слышал внизу крики челяди; слышал биение бубнов и барабанов праздничных; видел шевеленье голов, яркие сари, блеск пик и секир.
Так прибыли на слонах во дворец Красного Раджи и раджини его, Матери Зверей.
Спешились. Вкусными яствами угощали меня и друзей моих; пробовали и восхищались.
Слуги вносили подносы с еще более превосходными кушаньями, уносили объедки, грязную посуду; а посуда была золотая, ложки золотые, бокалы из чистого золота, изумруды для красоты впаяны в желтый металл.
Наливали из кувшинов вино; пили, утирая рты ладонями, и веселились.
Так пребывали мы в пиршестве и довольстве во дворце Красного Раджи.
Вкусили мы всех яств, и встала Мать Зверей и так сказала: О Исса великий! Почтил ты присутствием своим дворец мой. Почти же благосклонностью своей детей моих!
И знал: про зверей говорила, детьми называя, ибо была истинная Мать им.
На поляне стоял конь, подрагивал блестящей кожей. Без повода, свободен.
Раджини подошла близко, протянула руку, конь взял губами угощенье с ладони Матери. Тихо заржал. Говорил о любви.
Гладила Мать морду его; целовала коня в доверчивые глаза его.
На поляну, слыша призывное ржанье коня, стали сбираться звери, дети Матери своей.
Выкатывались медведи черными огромными шарами; садились, застывая черными мохнатыми пирамидами.
Выходили, шурша по траве хвостами, синегрудые павлины, и распускали хвосты свои, и горели перья зеленым светом, мерцали и вспыхивали.
Ползли ядовитые змеи.
Выпрыгивали обезьяны, катились к ногам Матери.
Изгибаясь, склоняя пятнистые головы, шли леопарды.
Весело скатывались вниз с деревьев смелые белки.
Медленно влачили панцири угрюмые черепахи, робко высосывая из костяной дыры мертвые, высохшие лики.
Проламывая путь в чащобе, выходили на поляну слоны.
Выбредали на свет из тьмы волки, зеленью смерти наливались зрачки их.
Мать Зверей раскинула руки.
И звери, что вышли навстречу Матери своей, пропели, протрубили, прокричали славу ей!
Такой хор слышал впервые; и уже никогда не услышу.
Видел: черный медведь сидел недвижно, Мать подошла к нему и за шею обняла, лицо к его морде прижала.
Видел: змея обвила ноги Матери, и Мать смеялась, руки к небу воздев.
На кончики пальцев Матери сели колибри, и все десять птиц пели славу Матери своей.
Подошли волки; каждого теребила Мать любовно по шерсти, и лизали волки руки ее, будто верные собаки.
Белки сидели на плечах Матери; леопарды толкали носами ладони Матери; черепахи подползали и ложились рядом со ступнями Матери; обезьяны кувыркались по траве вокруг Матери.
Вышла черная пантера, терлась затылком о колени Матери, и Мать трепала пантеру за холку, ласковые слова говоря.
При этом глядели на меня одного глаза Матери.
Знал: неспроста на меня глядит.
Взглядом отвечал: Да, люблю детей твоих, Мать!
Ибо ты Мать; ибо все мы дети твои.
И улыбалась, видя, что понимаю ее.
И улыбался, видя, что разделяет радость мою.
Так радовались детям Матери мы оба.
Вышла на поляну корова, крикнула громко, Мать призывая.
Служанка поднесла ведро Матери, и стала корова, и обернула голову, на Мать покорно глядя: возьми молоко мое, о Мать!
Поглядела Мать на меня, так сказала: Подойди, о Исса! Научу тебя корову доить!
Так сказал: О, с радостью, Мать!
Подставила Мать Зверей ведро под розовое вымя, взяла мои руки в свои, гладила так нежно, будто пальцами, как губами, руки мои целовала.
И ощутил неведомую дрожь внутри себя.
И так сказала: Так же, как ласкаю я твои руки, Исса, так должен ласкать ты вымя коровы, ибо священна она! Тогда польется молоко из сосцов ее. Тогда отдаст корова тебе дары свои.
Прикоснулся к тяжелому вымени.
Музыкой зазвучали струи молока, падая вниз, о днище ведра разбиваясь!
И смеялся, глядя, как из-под пальцев моих вырываются белые струи, вниз ударяя!
Наполнялось ведро. Смеялась раджини, созерцая, как умело дою корову!
Когда вровень стало густое молоко с краем ведра, положила руки Мать Зверей мне на плечи.
Ощутил жар рук ее. Замер.
Вспомнил мать мою. Там, далеко. В Назарете. Оставленную мною для дальнего путешествия, для жизни иной.
Грудь стеснило. Горло петлей захлестнуло. И не мог говорить.
