Грудь стеснило. Горло петлей захлестнуло. И не мог говорить.
Мать Зверей так стояла. Ладони ее холстину плаща моего прожигали.
Так сказала: Хорошо ли тебе было доить корову, о Исса?
И не мог говорить.
И так прошептала: Поговори с ней. Корова — раджини всех живущих. Не умеем быть ей благодарными. Поклонись ей. Поцелуй ее.
Поднялся с земли. Руки мои пахли молоком. Встал на колени перед коровой. Человечьи глаза на меня глядели, и человечий вздох из коровьей груди раздался.
Я люблю тебя, корова, так сказал. Благодарю тебя за то, что питаешь и спасаешь человека и дитя его! Ты — наше дитя. Я никогда не убью тебя, спасибо Матери Зверей. Я никогда не принесу тебя в жертву. Никогда не вкушу мяса твоего. Жизнь священна, и вымя твое священно. Будь счастлива и благословенна! Живи! Царствуй!
Встал с колен. Обернулся к Матери Зверей.
Положил руки ей на плечи.
На поляне сидел. Кругом сидели медведи, и был внутри круга.
Черные звери сидели на задних лапах. Глядел на черные морды, на красные глаза.
Сказал медведям: Слышите ли вы меня, понимаете ли?
Медведи наклонили головы и подняли лапы, и видел торчащие из шерсти длинные черные когти их.
Мать протянула мне деревянную дудку. Взял у нее из рук.
О, флейта! Нежная флейта! Никогда на тебе не играл.
Набрать в грудь воздух и дунуть в отверстие, затем в другое; дунуть в пустоту и услышать, как пустота зазвучит.
Гладко обточенное, покрытое душистым лаком дерево холодило горячие губы.
Воздух вышел из меня и вошел в отверстие флейты. Услыхал первый звук.
Держал флейту в дрожащих руках; впервые в жизни играл на ней.
Внимали звери. Застывали, музыку слыша.
Нежно и тонко пела под губами флейта, и превращался в флейту.
Я уже был не я, а флейта; я был не я, а медведь, разевающий горячую красную пасть, впивающий музыку каждым волоском черной шерсти.
Медведи стали сильнее раскачиваться под мою музыку. Сидя, они танцевали.
Потом встали на лапы, танцевали уже открыто, не стыдясь нас, людей.
Танцевали под музыку флейты. Дикие, под небесную музыку. Жестокие, под музыку любви.
Значит, можно ненависть приручить?
Значит, можно страх обратить в любовь?
Видел улыбку Матери Зверей.
Думал так: да, останусь здесь навек!
Еще так думал: невозможно мне быть мужем Матери Зверей, у нее есть Красный Раджа!
А еще думал так: медведи, радуйтесь! Змеи, радуйтесь! Черепахи, радуйтесь! Обезьяны, веселитесь! Пойте, разноцветные птицы! Сегодня ваша Мать показала сокровища свои. И говорит мне: Бери! Владей!
А что скажу ей? Что я Путник, и жизнь моя Путь? Она и так это знает!
Что не хочу любви ее? Хочу, она это видит!
Выпала звучащая флейта у меня из слабых от любви пальцев.
Оборвалась музыка. Погас тонкий, единственный звук.
И медведь подкатился ко мне черным клубком, цапнул флейту когтем, ухватил ловко и подал мне.
Кричали мне глаза зверя: играй! Не прекращай музыки! Музыка не должна прерваться! Музыка должна звучать всегда! И в жизни целой; и близ могилы; и за могилой! Ибо музыка одна — вечный наш свет!
И павлин, важно шагнув ко мне золотым крестом растопыренной лапы, распустил для меня дикий, бешеный веер хвоста своего.
Раджини приказала подать нам слонов для катанья.
Катались на слонах весь день и всю ночь; слоны пришли на берег реки, и сидели верхом на слонах и смеялись, видя теченье реки в ночи: светлым молоком текла она в берегах непроглядной тьмы.
Мать Зверей так сказала: Сегодня святая ночь! Сегодня будем пускать огни по воде!
Что это, так спросил. Вода потушит огонь, царица! Вода сильнее огня!
Засмеялась раджини и так приказала: Слуги мои, несите бумажные цветы! Зажигайте свечи и светильники! Огонь по воде поплывет, и великий Путник увидит, что огонь торжествует над водой и тьмой, и так было и будет всегда!
Слуги и служанки несли царице бумажные розовые, синие и белые цветы, несли на серебряных подносах светильники, плошки с бараньим жиром и свечи темного и светлого воска.
Пахло медом. Пахло свежестью реки и рыбьей чешуей.
Далеко над нами, в ночи, розовели горы.
Слышал шепот воды близ голых ступней своих.
Ночь наполнялась огнями.
И огонь воспылал под ребрами, в сердце.
Огонь и в глазах раджини горел. Огнями взоров прочерчивала она лицо мое, рисуя на нем огненные любви письмена.
Где Красный Раджа?
Может, рядом стоял и видел, как глядим мы с раджини друг на друга; а может, сказался больным, лежал на ковре во дворце, и слезы текли из глаз его.
Опускались слуги на колени перед рекой.
Пускали по воде огонь, и плыл огонь по струящейся тьме, по вечному мраку, и все больше становилось огней в реке, и все больше требовала река огней, и горело пламя в сердцевинах бумажных цветов, и крутило теченье цветы, и, о чудо!
Видел: не бумажные цветы по воде плывут — настоящие лотосы, живые лепестки раскрывая!
Живой огонь горит внутри живого цветка!
Аромат вдоль берега колышется, дышит!
Так изумился чуду, и скинул хитон.
Голый стоял под звездами. В воду вошел.
Медленно, ощупывая ногами камни на дне, пошел. Шел в глубину. Вода обнимала.
Тихо струилась, омывая щиколотки; потом колени; потом бедра.
Шел дальше. Не боялся. Рыбы колени целовали нежными губами.
Вот вошел по шею. Вот уже огни плывут перед глазами, рядом со ртом моим, и ноздри рыбный запах реки вбирают.
Жизнь! Прекрасна ты! Ты великое чудо; а люди еще ждут чудес!
Толпа вопит: чуда, чуда! Вот же оно, чудо! В реке, полной цветов и огней, пламени и звезд, и смерть не страшна!
Плеснула рядом вода, взметнулась волна, брызги обдали затылок и спину, и рядом со мной из воды появилось нагое, смуглое тело Огромной Рыбы.
Лицо женское было у Рыбы; и плескалась рядом со мною она, и видел, как блестит темная, медная чешуя ее.
И сказала Рыба голосом нежным: Не утони! Останься, о, во имя мое! А если хочешь уплыть навсегда — я с тобой уплыву!
И плеснулась ближе; и телом к телу прижалась. Прижалась душою к душе.
И обнял я женское, рыбье тело в реке; и понял: царица сама ко мне приплыла, и приглашает плыть с собой, а куда — в ночь и любовь, или в смерть и забвенье, не знает сама; а мне не все ли равно?
Взметнул руку, ладонью черную гладь реки разрезал.
Тело, плывя, направил за вереницей плывущих в радость огней.
Женщина-Рыба поплыла вместе со мной. Ее голова прижалась к мокрому плечу моему; ее длинные волосы плыли по воде черными водорослями. Мы плыли вместе, вдвоем, соприкасаясь телами тесно, скользко и горячо, а еще теснее соприкасаясь радостью душ. Никогда не испытывал радости столь сильной, как здесь и сейчас, в ночной реке, в окруженье тысячи живых огней!
Запах лотоса овеял мне ноздри.
Запах женского тела ударил в голову сильнее крепкого вина.
Но то было не грубое вожделенье. Все вокруг сияло в ночи, и сами мы сияли, плывя, и огнями горела чистая, омытая душа.
И чувствовал так: священный обряд, огонь любви победил черную воду забвенья и смерти.
Огни счастья рассыпаны по черному покрывалу бедной жизни, по черному крепу сужденной смерти; о, как она далеко!
Далеко ты, смерть, а радость моя — близко! Дай обниму тебя, радость!
Одним гребком подплыл я к женщине-Рыбе; крепко в реке обнял ее, и она обняла меня.
И мои губы нашли ее губы в воде, в черной воде, в ночной воде, в мрачной воде смоляной; а на берегу горели факелы, много факелов, зажженных слугами, и полоскали служанки в реке подолы ярких сари своих, и пускали, все выпускали из рук своих в воду огни, как неистовых птиц, желтых и алых колибри, высыпали, как золотое зерно, обжигая пальцы, глаза, кулаки, веселясь и танцуя на прибрежных камнях, — а мы с Матерью Зверей плыли рядом, и влажные губы ее пели мне о сокровищах мира, о святости женской утробы, о лотосе, внутри него же звездный свет.
И не нужно было нам, плывущим, берега, чтобы выйти на песок и предаться объятьям и ласкам; и не нужно нам было будущего, чтобы неутешно плакать о прошлом; нам нужна была эта ночь, здесь и сейчас, и скользкая теплая черная вода, и огни по воде, и горящие цветы в смоляных небесах.
Пылающий лотос сердца, медленно раскрываются лепестки, и медленно мы целуем друг друга, зная, что только миг длится речной поцелуй, что завтра будет прощанье и путь; дорога поглотит воспоминанье об огненной свадьбе, и лишь две слезы из-под сомкнутых век золотом скорби темные щеки и губы прочертят, когда-то целованные тобою, о Мать Зверей, о женщина— Рыба, смуглая раджини, радость моя.
ПУТЕШЕСТВИЕ ИССЫ. ЛЕНКА ШУБИНА
Не помню, вроде бы я задремал. Очнулся оттого, что крепко трясли меня за плечо.
Во сне казалось: зверь когтями в плечо вцепился, лапой трясет и ревет.
