– Пишешь? Писатель? – спросил он. – Здесь много писателей ходит. У своих кумиров вдохновение черпают. Кто у Сушкина, а кто и у поэтов, тут их много лежит, и прекрасные есть поэты.
Паша молчал. Ему хотелось заняться своими делами и не показывать найденные бумаги на людях. Могильщик не собирался уходить и продолжал:
– А я тоже роман написал. Фантастический.
Паша не выдержал:
– О чем?
– Об одном собирателе, коллекционере. Он собирал оружие. Только настоящее, не подделку какую-нибудь под старину, а настоящее оружие, которое работает. Поэтому коллекция у него была небольшая. Но очень интересная. Для нее он построил в центре города дом, который назвал арсеналом. И вот однажды, когда началась перестройка, ему предложили атомную бомбу. Не простую атомную бомбу – такие его не интересовали, а уникальную, украшенную, как старинная сабля, огромными рубинами и изумрудами, покрытую золотом, платиной и красивыми гравировками. Главный вопрос был, настоящая ли она. Физики-атомщики проверили детекторами и убедились, что самая настоящая.
– Ну и что дальше?
– А дальше, как учил наш коллега Чехов, если в первой части романа висит атомная бомба, то во второй части она взрывается.
– Взорвалась? – решил убедиться Паша.
– Конечно, взорвалась. От города осталась только пыль. Ровное место, похожее на соляное озеро. Даже от Хиросимы кое-что осталось. От Нагасаки полно чего осталось, а тут только пыль.
Спроси меня, почему.
– Почему? – механически повторил Паша.
– А потому, что драгоценные камни были не украшения, а кристаллические генераторы нейтронной накачки. Они усиливали разрушительный эффект. Вот так!
– А вы что, в физике разбираетесь, раз знаете про эти генераторы?
– Разбирается, вернее, раньше разбирался. – К ним подошел еще один могильщик. – Опять про роман рассказывал? Не слушайте вы его. Врет он все! Никакой он не писатель, а шпион.
– Сколько раз я тебе говорил: не шпион я! Меня КГБ арестовало за этот роман.
– Ну да! А ты про государственную тайну зачем в книжке написал? Ты и есть шпион!
– Это фантастика, не слушайте вы его!
– Когда пишут то, что есть, это не фантастика, а измена Родине. Зря тебя Иваныч после тюрьмы взял на работу!
– Короче, парень, – новый могильщик обратился к Паше, – мы тут спорить можем целый день, а ты положи бумаги на место, иначе мы тебя прямо здесь закопаем. А так, положишь, и иди на здоровье.
У Паши холодок прошел по спине. Он понял, что кто-то внимательно следил за ним все это время.
– Ребята, а это мое! – отчаянно сказал Паша. Тут он вспомнил про свидетельство о смерти своей тетки. – Вот, смотрите. – Паша достал свидетельство о смерти на имя Зинаиды Чернота.
– Ну и что? – спросил второй могильщик.
– Ячейка на имя Зины Черноты, это моя тетка. Она умерла, а мне завещала достать бумаги.
Могильщик разглядывал документ, а Паша, поняв, что на правильном пути, продолжил:
– Вот и могилка ее на углу, вы же сами, наверное, копали. И табличка свежая, вчерашняя – Зинаида Чернота. Сами посмотрите!
Могильщик кивнул фантасту. Тот ответил:
– Точно, ячейка была на Зину Чернота, я же ее сам замуровал по просьбе Иваныча.
– А я Парамон Чернота. Племянник ее. Вот паспорт, если не верите. Я и Иваныча вашего помню, они с теткой дружили. Всегда в черном ходил, – продолжал вдохновенно врать Паша. Очень ему не хотелось оставаться здесь навсегда.
Могильщики, уже спокойно, продолжили разговор:
– Чего хоть там было?
– Бумаги. Вот письмо от Иваныча тете. – Паша показал тетрадные листки. – Вот что-то на машинке. – Паша прочитал заглавие и сам удивился: – Сушкин, «Черный человек».
– Это рассказ Сушкина!
– И какое-то немецкое письмо. Вот и все. Тетка не хотела, чтобы это попало в чужие руки.
– Ладно, забирай свои бумаги.
– Подожди, – влез могильщик-фантаст, – дай-ка, кое-что почитаем.
– Читайте, тут ничего такого нет.
Паша раскрыл тетрадный листок:
«Дорогая Зина!
Ты прочтешь это письмо, хотя разговаривать со мной отказываешься. Ты винишь меня в смерти Сушкина, но я не виноват. Мне хотелось сделать ему приятное. Вернее, тебе сделать приятное, ты ведь была бы довольна, если у Сушкина творчество пошло бы в гору! Сосед с грузинского кладбища прислал мне из Тбилиси ящик коньяку. Ты же знаешь, я его не люблю, тем более столько. Я послал его на съемки Сушкину, чтобы он пил благородный напиток. Его корова не давала ему выпить и издевалась над своим мужиком, а я этого не переношу!
Я послал со своим человеком Сушкину подарок на Волгу, где проходили съемки...»
На этом месте фантаст прервал Пашу:
– Вот видишь, я прав, тут дальше про меня. Это, парень, надо сжечь. Дочитай, конечно, если хочешь.
– А ты отвозил коньяк Сушкину?
– Вечно его Иваныч баловал. Работать-то он не очень, все больше фантастика, – вставил другой могильщик.
– Да, отвез. Тогда же никакой доставки не было. Хочешь чего-то отвезти, вези сам.
– Ну и как Сушкин?
– Да я его только и видел раз. Живым. А так еще в кино. «Малина зеленая». Классный фильм, я его раз сто смотрел. Только неправда там все, конечно. «Здрасте, – говорю, – я от Иваныча». Он говорит: «От какого такого Иваныча?» Я говорю: «От директора Спасо-Преганьковского». Тот говорит: «Рано что-то с Преганек за мной приехали». А я говорю: «Подарок вам». Взял он его, похвалил Иваныча – вот и все.
– Что, и не угостил? – спросил Паша.
– Колись, пили коньяк? Теперь-то все равно, столько времени прошло.
– Да я же за рулем, мне же еще обратно через всю Россию ехать!
– Прямо сразу в обратный путь, и не заночевал даже! Кому ты врешь!
– Ну, было. Он же, Сушкин, не пил один. А я страшно коньяк люблю, это прямо наркотик для меня. Как вижу хороший коньяк, так меня прямо трясет!
– Все вы, писатели, такие, подавай вам коньяк!
– Нет, Сушкин не такой был, он простую водку больше уважал, он ведь из Сибири.
– А ты откуда знаешь?
– Да когда мы с ним сели, он, оказывается, уже хороший был.
– Сильно выпимши?
– Сказал же, хороший. Они там с актерами жахнули после съемок.
– Ну и что в оконцовке?
– А чего? Умер. Обпился.
– Стало быть, ты и есть смерть Сушкина! А Иваныч себя до конца дней казнил, что это он виноват.
– Я-то при чем? Просто коньячку захотелось!
– Точно ты шпион, не зря тебя засадили!
– А мне говорили, что Сушкин погиб на съемках, – сказал Паша, чтобы отвлечь могильщиков от глупой ссоры.
– Погиб, это точно. Я сам там был и могу подтвердить. Обожрался.
– Не надо так о покойнике. Сам знаешь, у нас не положено. Еще Иваныч всегда учил: о мертвом или хорошо, или ничего.
– Ладно, некогда тут рассиживаться, посмотри, что там дальше, и сожги.
Паша поднял глаза на следующую страницу:
«...И вот после ссоры с тобой меня понесло. Возомнил себя богом. Решил, что сам могу решать, кому пора ко мне на кладбище. Этому журналюге с бомбой в портфеле или бандиту Гургенидзе. За что и поплатился. Теперь прости, если сможешь. Возвращаю письмо с австрийского кладбища. Все я понял без перевода».
– А вот это совсем никому видеть не надо, – сказал сидевший рядом фантаст и достал зажигалку.
У Паши шевельнулось подозрение:
– Ты и в остальных делах помогал? Журналист Жарков, братья Гургенидзе, сын композитора Мылова? Иванычу теперь все равно, что ты так волнуешься?
– Он Иванычу завсегда помогал, это точно. Мы копаем, а он по городу бегает, да еще коньяк пьет, зараза! Шпион!
Помня, как обычно поступают с ненужными свидетелями, Паша сам взял зажигалку и зажег письмо.
– Вот так лучше всем.
– Рассказ Сушкина – это тетке. Она литературовед была.
– И старинное письмо забирай, раз сам Иваныч распорядился.
Паша посмотрел, как горячий серый пепел падает на кладбищенский песок, встал и молча, не прощаясь, пошел к выходу. Настроение было никакое, и поэтому он решил зайти в Институт германских языков к знакомой, которая помогала с переводами в редакции. Единственной загадкой в это истории оставалось то старинное немецкое письмо.
В институте знакомая переводчица, как ни странно, оказалась на месте. В ответ на просьбу перевести письмо она деловито взяла рукопись и села за компьютер, как будто с утра ждала, что Паша принесет его. Паша бросил куртку на стул и достал рассказ, из-за которого все началось.
По выходным у Василия начинало колоть сердце. Как будто острый шип боярышника втыкался ему в грудь. Он прямо-таки мог нащупать его сучок, торчащий из груди. Конечно, к врачу Василий ходил. Врач, старый, измученный жизнью человек, долго слушал Василия и вздыхал. Потом его вели в другой кабинет и обматывали проводами. Щекотно было пяткам, к которым прилепляли какие-то алюминиевые железки. Потом врач смотрел в бумажное полотенце, разрисованное жизнью Васильева сердца, но никакого шипа не видел. Не было шипа! И все-таки Василий чувствовал его каждый день, когда не надо было идти на работу.
