– Взорвать его к чертовой матери!
– У вас есть динамит?
– Сожжем!
Комиссар кинулся к темно стоящим вагонам.
– Пустые?
– Почем мне знать, тут пломбы, срывайте… – меланхолически отвечал Арнольд Андреевич, идя за ним как во сне.
Тот срывал пломбы и вскакивал внутрь. Показывался.
– Перины, что ли? Плотно навязано. Не знаю, как займется. Крайний-то какой? Чтоб поближе…
Здесь же, на путях нашлась свернутая пачка оберточной вощеной бумаги. Ее поджигали долго, ломая спички. Кинули в ближний вагон. Он задымил и лениво стал прогорать.
– Хватит одного-то вагона? – орал сквозь треск комиссар. – А то сейчас лучше бы и соседний запалить!
– Делайте, как хотите, – завороженно отвечал начальник пути. – Но – должно хватить. Пусть пока попылает, да. Подождите, голубчик… – и сам, приседая под нагревающиеся шасси, осматривал стыки.
Когда от вагона осталась тлеющая черная платформа, Арнольд Андреевич отцепил его от других, незанявшихся, оттолкнулся ногами. Пудовые колеса даже не двинулись.
– Тяжел! – оценил комиссар. – Эх, ребят бы сюда, да времени нет бегать. Придется вдвоем. На раз-два-три.
– Взяли! Взяли! – разносилось с путей.
Шасси они перевернули довольно скоро и отвинтили два рельса. Замена обошлась им в полчаса потовой работы, болты трудно сходились. Когда дело было закончено, Арнольд Андреевич открыл переезд.
А спустя час красноглазый, иссеченный дождем ротмистр соболезнующе спрашивал его, зачем он помогал хамам. Поддался ли на агитацию, захотел ли просто подвигаться, так сказать, размять спинку.
Арнольд Андреевич стоял у кирпичной стены спокойно. Протирал pince-nez и утверждал, что ротмистр понять его не сможет. Они сейчас словно с разных планет. Да, он чувствовал свой долг в том, чтобы восстановить движение, и ему было неважно, кто поможет ему в этом. Кроме прочего, он не мог бы смотреть, как запарывают в живот штыками невинных мальчиков. Мальчиков, которым еще жить и жить. И хорошо, что они уехали, а он остался. Потому что в этом есть справедливость. Он видел ее во сне, но не верил, что с ним случится такое… такое… смешное, занятное приключение… смешное, смешное, странное… не правда ли – смешное, забавное, странное?
Ротмистр усмехался. И стрелял.
Арнольд Андреевич, оскальзываясь, пытался что-то добавить, но, держась за живот, падал в грязь. Ротмистр разряжал наган в его слабый, светловолосый затылок и, оглянувшись на темноту, с хрустом вминал его pince-nez в расщепленное пулеметной очередью бревно, словно боясь, что их кто-нибудь увидит.
Июньская ночь, сотканная цокотом дамских каблучков, отступила под натиском паровозных гудков, едва в купе вошел худощавый господин с тщательно упакованным сачком. Саквояж, мешая его широкому шагу, болтался на длинном ремне вдоль расстегнутого плаща, крупный нос пассажира украшали сильные очки в округло-проволочной оправе.
Войдя, ученый с улыбкой оглядел свое временное обиталище и, довольно потерев ладони, сел на полосатое сиденье, не отказав себе в удовольствии несколько раз подпрыгнуть на пружинах. Чуть погодя он щелкнул замком саквояжа и вынул дорожный несессер. Послышался вежливый стук в приоткрытую лакированную дверь.
В купе шагнул молодой человек c фигурой спортсмена и физиономией обаятельного пройдохи.
– Не помешаю?
– Что вы! Ночной попутчик – это прекрасно!
– Только если это и вправду вокзал Аустерлиц, Париж – Барселона, третий вагон, второе место.
– Безусловно.
Ученый приветственно указал спутнику место напротив.
– Пелетье!
– Географ? – Молодой человек показал ряд великолепных коренных зубов. Он весь дышал здоровьем, силой и доброжелательством. – Простите, не представился сразу… Пьер Клеман, просто Клеман. Так географ или…?
– Энтомолог… – кашлянул Пелетье.
– Что? – рассмеялся Клеман.
– Бабочки. Жуки. Насекомые. Но я – только по неразвитокрылым, слышите? Двадцать лет неразвитокрылых, от которых любой бы свихнулся во младенчестве, но не я!
Клеман смеялся.
– А вы?
– Я, видите ли, еще как-то… неразвитокрыл. Ах, еще успею! Курс там, курс сям… Юность почти прошла… Ехать бы вот так абы куда, вдыхать ночные запахи и чувствовать, что жив, что впереди бог знает сколько таких ночей, и все они кружат голову. – Клеман прельстительно улыбнулся, словно извиняясь перед «стариком». Тот понял, обернулся к несессеру, выхватил оттуда помазок с бритвой и вышел.
Когда энтомолог вернулся, молодой человек сидел на прежнем месте. Поезд тронулся, огни Парижа проплыли по их гипсовым от неярких плафонов лицам.
Утро встретило постукиванием, милым сердцу любого, кто не любит ждать, а едет и едет к заветной цели, с каждым часом чувствуя ее приближение.
– Так что стряслось с неразвитокрылыми в Пиренеях? – спросил молодой человек, сияя свежеумытой физиономией.
– О, вы задали страшный вопрос. Ближайшие полчаса я буду мучить вас проблематикой, которая…
– А если кратко?
– Кратко… – усмехнулся Пелетье. – Не хотите ли прослушать полный курс, прежде чем клевать несчастного профессора в кровоточащее сердце? Вид Polaris, по мнению Теодора Крессамбля, высказанному не долее как три дня назад, имеет, видите ли, прихоботковое расщепление со склонностями к опылению сложноцветных. Наглец! Это он заявил во всеуслышание, и вся Сорбонна внимала его несусветному бреду… Через месяц я легко и блистательно докажу, что его надо лишить степени за подмену препаратов, которую он не заметил, передоверив дело, очевидно, своей знаменитой распутством ассистентке Бланш с косящими от бесстыдства глазами. Нужны полевые исследования. Немедленно. Речь идет о моей чести и репутации, понятно?
Клеман молча улыбался ему, нахохлившемуся, похожему на рассерженного воробушка.
– А куда вы едете? – спросил профессор.
– Не знаю! – воскликнул Клеман. – Пока не выбрал. Послушайте, а эти неразвитокрылые… Вам не нужен помощник? Я серьезно!
Лицо Клемана было безмятежно.
– Помощник? Ассистент? Боюсь, вы заскучаете. Нет-нет, да у меня и нет денег на ассистента! – замахал руками профессор.
– Бросьте, – сказал Клеман чуть серьезнее. – Мне стало скучно в Париже. Честно говоря, человеку должно быть скучно, если у него столько долгов. Но я верну их! Каждому, кто был так ко мне добр всю чертову парижскую зиму. Пробовал писать, рисовать – и ни черта не вышло. Все пошло прахом, но разве я виноват, что бездарен? Вы видите, как мне теперь скучно? Но уже интереснее и интереснее. Вы мне нравитесь. Обещаю выполнять работу бесплатно. Увлеките меня, научите чему-нибудь, и я еще сам заплачу вам! Идет?
Они сошли за двадцать километров от границы на маленькой станции и направились в горы. Воздух стелился слоями, стрекотал во всю мощь сверчкового хора. Оглушительный фиалковый концерт перебивался вкрадчивым скерцо эдельвейсового пуха, вокруг пестрели вздыбившиеся луга, облачками проплывали колокольчатые отары.
– Где же ваши неразвитокрылые? – то и дело спрашивал Клеман. Профессор всматривался в кусты, но не сбавлял шага. – Так где же? Ну? Мы зря приехали?
Профессор остановился на взгорке и обернулся.
– Дорогой Клеман, если вы будете меня все время отвлекать…
Подул ветер. Пелетье стоял у долгого зеленого обрыва и подслеповато щурился.
– Т-с-с! – прошипел он вдруг.
– Что там?
– Кажется, я вижу его…
– Кого? – Клеман на мгновение сунул руку в карман и в два шага оказался около.
– Тихо же, не мешайте!..
Пелетье сделал пару шагов к кустам. Сачок он держал в левой руке. Клеман осторожно вытащил из кармана армейский «Вальтер» и внимательно огляделся по сторонам, но профессор внезапно развернулся и подступил к нему почти вплотную.
И тут же отошел от еще улыбавшегося Клемана, держащегося за подреберье. «Вальтер» глухо бухнул о камень. Молодой человек мешковато осел на землю, затем распластался на ней и затих.
Пелетье осмотрел лацканы Клемана, обтер платком штык-нож и сунул его в саквояж. Размахнувшись, бросил в пропасть сачок. Туда же, ловко, в два приема, спихнул труп фашиста.
…Через неделю полковник Шамфор стоял на площади Свободы в Мадриде, принимая парад добровольцев. В шеренгах желтели, чернели, белели разгоряченные лица, а он смотрел и смотрел в этих людей, просочившихся не через одну, а через семь государственных границ. Именно здесь, в Испании назрело то, в чем они не могли не участвовать.
Когда грянула «Бандьерра Росса», Шамфор вскинул к пыльному небу сжатый кулак на согнутой в локте руке с багровыми артериями.
И небо вняло ему.
И битва началась.
Ре́днек – жаргонное название жителя глубинки США, преимущественно юга.
