— И вы поцеловались? — зачем-то привязалась Янка к ней с этим вопросом.
— Да что ты! — Бабушка поерзала под Яниной лежащей головой. — Не те времена были! Но я чувствовала себя самой счастливой. Победительницей. Под взглядами завистниц.
А Яна посмотрела на часы. Дедушка любил все яркое. Купил где-то огромные, позолоченные часы на стену, которые ни к чему в комнате не подходили.
Казалось, кто-то прошел мимо них в эту секунду. Из темной спальни в туалет. Там что-то грохнуло, и Яна с бабушкой одновременно подпрыгнули на шубе. Переглянулись.
— Что это?
— Кошка… Муська… — И бабушка вдруг тихо заплакала. Положила левую руку на фотографию, на которой еще молодой дедушка помогал забраться на дерево Янкиному тоненькому пятилетнему отцу, и осторожно гладила дедушкину фигуру, размазывая по ней слезы.
Позолоченные часы, как метроном, раскладывали ритм на синкопы, ударами этими подчиняя себе бабушкины бесшумные всхлипы. Съедали секунды, потом минуты. А Яна смотрела на диван, на котором он умер. Рано-рано утром. Обвел прощальным взглядом комнату, спящие у дивана фигуры жены и дочери, свои картины, вздохнул судорожно и умер. А Яна в этот день после известия о его смерти сдавала экзамены по зарубежной литературе. Пока он лежал здесь. На этом диване. С откинутыми с лица седыми густыми волосами, которыми гордился даже во время болезни. Тетя Маша весь день простояла у дивана на коленях, уткнувшись лбом ему в руки. А бабушка? Что делала в тот день бабушка? Яна не знала. Яна сдавала экзамены…
— А дальше… Дальше все было очень быстро. Я была старшей дочерью в нашей знаменитой родове с левой стороны Катуни. Он — в своей… Как сейчас помню. Речка тогда наша глубока была, не то что сейчас, насосами все выкачали. Вышла я из клуба, времени часов двенадцать доходило. Иду к дому тетки через лес, иду — не боюсь. А чего бояться-то? Весело мне! А там как раз эта речка протекает, и нужно по мостку проходить. Иду я, и вот как с мостика-то этого сходить, смотрю — сидит она, спиной сидит.
— Кто она?
— Ты слушай, не перебивай. Меня как в сердце стукнуло — русалка! В такое-то время, да в полнолуние, они как раз и показываются. Волосы у нее как у лошади, черные, густые. По плечам спущены в две стороны. Она сидит, а волосы на берегу лежат. Я так и подумала: то ли баба, то ли лошадь! Но хвоста-то нет, и ноги, как у человека. Только уж больно здорова. Вот бывают такие бабы здо-о-оровые! Тут она как вскочила, увидела меня, ноги кверху, а головой-то туда, вниз, и поплыла. А я как заору: «А!» И побежала. Бегу и ору. Прибежала к теткиному дому, дверь дергаю. Девчонки, что там были, услыхали, что я кричу, подумали, что за мной парни из соседней деревни гонятся, и заперлись, гадины такие. А я стучусь, стучусь. Пока тетка не проснулась и не открыла мне дверь. А потом все не верили мне. Даже смеялись. И в деревне все не верили, но потом ее еще несколько раз видели…
— Да ладно, бабушка! Откуда же в алтайской деревне русалки?
— Как откуда… Они же везде живут! В жизни таких глупых вопросов не слышала!
— Ты о вас с дедушкой рассказывала!
— Да… Нас решили поженить. А мы, конечно, были не против, хотя знали друг друга всего час. Через два дня нам сделали настоящую русскую свадьбу с уводом, песнями, выкупом и тройкой лошадей… — Вспоминая свадьбу, бабушка опять улыбнулась. — И там только, на свадьбе, под пьяные крики «Горько!» — мы впервые поцеловались…
Она поднялась на минуту зачем-то, погладила дедушкину картину с алтайскими горами, выглянула в окно и сипло сказала:
— Деревья под окнами быстро выросли. А тебе уже шестнадцать.
Яна тоже привстала и посмотрела в темноту за окном.
Комната погрузилась в тишину, и, чтобы разбить ее, Янка спросила:
— А ты когда-нибудь гадала на деда? Он у тебя выходил или кто-то другой?
Бабушка очнулась от своих мыслей.
— Да, гадала. Тогда все гадали. В двенадцать часов открыла я в подполье западню, села к столу, говорю: «Суженый-ряженый, выйди ко мне». Смотрю в зеркало — вышел парень с темными волосами, в полушубке. Я когда его в клубе увидала — дед в таком же полушубке был. А у одной нашей девчонки другая история была. У нее жених в армии был. На святки задала в бане. А у нас почему-то считалось плохой приметой гадать в бане. В двенадцать часов, как положено, увидала в зеркале его в военной форме. Испугалась. Убежала. А потом нашла в бане ружье, фуражку. И спрятала зачем-то их. Когда пришел с армии жених — свадьбу сыграли. И уже лет через пять показывает она ему ружье его и фуражку. «Где взяла?» Она ему и рассказала про гадание. А он ее из этого ружья и застрелил. Потому что в армии за них под трибунал попал, что ли… Вот так-то гадать.
— Ужас какой-то. — Янка содрогнулась и отошла к окнам. Она вспомнила, как стояла у Димы за спиной и шептала глупые заговоры. Не работает это. Не в современном мире.
Когда бабушка и дед только приехали сюда и после нескольких лет работы им наконец-то выдали эту квартиру, за окнами, говорят, ходили коровы. Около горы протекала небольшая речушка, в которой купалась вся местная ребятня. А бабушка, которой тогда было всего тридцать лет, посмотрела в это окно и сказала мужу: «Вот и чего мы из деревни сюда ехали? Что там коровы, что здесь коровы». Дедушка говорил, что коровы тогда обиженно посмотрели в их сторону и принялись жевать траву дальше. На горе стояло несколько деревенских домиков, а длинные деревянные лестницы спускались оттуда к самой воде. А теперь за темными окнами серели бесконечные девятиэтажки, линии электропередач и местная АТС. Ни речки, ни коров. Крестьянские домики превратились в заброшенные дачи. На деревенском кладбище построили гаражи.
Но Янке хотелось сейчас видеть только то, что видел ее дед, когда только приехал в город. Ей вдруг стало очень уютно. Показалось, что дедушка поднялся с дивана и стоит сзади и тоже смотрит в это окно на деревья и далекие горы, на которые они так часто ходили втроем. Бабушка, дедушка и Янка.
— Ну как же ты не понимаешь, что я тебя не люблю!
— Тише, тише…
Яна стояла у двери квартиры Руслана и плакала. Не разуваясь, не раздеваясь. Села на стульчик у входа и плакала от бессилия, после целого дня учебы и вечерней домашней и недомашней работы. Опять пришлось сидеть в ночном дворе и ждать, пока его отец уедет на вечернюю смену, чтобы повидаться с Русланом. Он позвонил ей и попросил приехать.
Яна очень устала. Вот уже и середина апреля. И ничего хорошего в ее жизни не происходит. Она бы отдала газету, и премии, и телевидение только за один нежный взгляд того, кто на нее никогда не смотрит. Ей постоянно казалось, что Руслан ей врет. Он был таким милым. Он читал ей стихи по телефону и постоянно был рядом. Да, ее раздражало, что он всегда был рядом. Везде. И она зависела от его настроения, от рисунков, от его ужасной музыки.
А еще она не понимала, зачем он тогда ей сказал про Иру. За все два с половиной месяца Дима ни разу не подошел к Ире. А сегодня Ира заявила всем, что хочет уйти из литературного класса в театральный. В соседний лицей. Так для чего тогда Дима ушел с ней? Уходил ли?
Почему Яна все это время чувствует только боль? Ее все раздражает, она забросила музыку и чувствует себя самой страшной на свете. Почему?
— Почему я должна ждать, когда твой отец уйдет? На улице поздний вечер, мне надо домой! Я летела сюда по твоему зову для того, чтобы ждать, когда уйдет твой отец? Почему?
Яна сжала руку в кулак, подняла взгляд на Руслана. У того от злости пошли странные морщинки по лбу, и он стал похож на старика. Янка помолчала и прошла в коридор. В комнате Руслана светилась настольная лампа. А на столе лежала очередная умная книга. Черепашка плавала в аквариуме. Недавно ей запустили несколько рыбок и улиток, очищающих огромные пространства «черепашкиного» домика. Яна заметила, что одной красивой рыбы уже нет. Видимо, черепашка ее уже съела, проохотившись целый день. Яна примирительно, но с дрожью в голосе произнесла:
— Руслан, она же ночью будет их кушать! А они будут кричать, умолять о помощи, эти ультразвуки помешают сну. Ужас… Ночью произойдет убийство. У тебя такая чавкающая черепашка…
— Ты перетрудилась.
Янка взяла учебник по старославянскому языку со стола и открыла на середине. Почему она никогда не чувствовала себя здесь как дома? Она всегда была чужой у Руслана. У Димы было тепло даже в декабре, и сестра Маша иногда заглядывала и улыбалась из-за двери. А у Руслана холодно даже в апреле.
Руслан протянул руки к гитаре. Он всегда ее брал, когда у него было плохое настроение и он не хотел разговаривать. А в последнее время это случалось все чаще и чаще. Почти каждый раз, когда они виделись.
— Я тебе спою несколько новых песенок…
— Покойся с миром, мой дорогой сигматический старославянский аорист. Не выучу я тебя… Может, завтра споешь? Я устала… если нет ничего серьезного, я лучше поеду домой.
