Ха вызвал нас из Крыма. Мы прилетели в дождливую сентябрьскую столицу, готовые к новым подвигам во имя Света…
Но случилась непредвиденное.
Игнатьев, начавший расследование «преступной деятельности Абакумова», получил донос от заместителя начальника лагеря, где добывали драгоценный Тунгусский лед. Лейтенант ГБ Волошин писал, что «лагерь №312/500 по добыче никому не нужного льда в нечеловечески тяжких условиях вечной мерзлоты был создан Абакумовым для прикрытия японских шпионов, пробирающихся на территорию СССР и наносящих вред нашему трудовому народу».
Вероятно, Волошин просто решил воспользоваться очередной чисткой в ГБ, чтобы получить новое назначение или повышение по службе за «бдительность».
Несмотря на явную абсурдность, донос возымел действие: работы в лагере было велено прекратить. Игнатьев назначил комиссию по расследованию. К счастью, ее возглавил полковник Иванов из Главного экономического управления МВД, жизнью обязанный Ха, спасшего его в 39-м от ареста.
Ха заставил Иванова включить в комиссию Адр и меня, в качестве секретарши.
Перед командировкой Ха вызвал Иванова и нас к себе в кабинет.
Мы стояли перед его массивным столом.
– Летите, соколы, летите, – напутствовал он нас, гоняя незажженную папиросу в своих красивых суровых губах. – Разберитесь – что и как. Вы парни въедливые. Ройте землю, как кабаны.
– Там, товарищ генерал-лейтенант, вечная мерзлота, – деликатно улыбнулся Адр.
– Шутник, ебеныть! – кольнул его быстрым взглядом Ха и постучал пальцем по столу. – Чтоб все там наизнанку вывернули! Ясно?
– Так точно! – хором ответили мы.
– Есть у меня подозреньице. – Ха с прищуром посмотрел в окно, выдержал паузу. – Этот самый лейтенант Волошин – сам японский шпион.
– Вы… так думаете, товарищ генерал-лейтенант? – настороженно спросил Иванов.
– Интуиция. Мутит воду, гад. А сам делает свое черное дело. Их там в тундре – хоть жопой ешь. Окопались, самурайское отродье. Агентура, блядь, такая – не ленись разгребай. Мы в сороковые стольких пересажали, а все равно ползут к нам, сволочи, с Дальнего Востока. Так что, Иванов, смотри. Не ошибись.
Ха внушительно посмотрел на Иванова.
И Иванов не ошибся.
Он знал, что Влодзимирский человек Берии, а не опального Абакумова. А Берия стоял ближе всех к Сталину. Значит, стоило прислушаться к намеку.
Едва мы добрались до занесенного снегом и продуваемого ледяными ветрами лагеря №312/500, Иванов приказал арестовать лейтенанта Волошина.
Глухой полярной ночью при свете трех керосиновых ламп в бревенчатом БУРе голого Волошина положили навзничь на лавку и привязали. Иванов, как человек обстоятельный, прихватил с собой двух плечистых лейтенантов-костоломов из оперативного отдела. Один лейтенант сел Волошину на грудь, другой принялся стегать его плеткой по половым органам.
Волошин выл в ночи.
Вой его слышали 518 зеков, затаившихся в своих бараках и ожидающих вердикта московсой комиссии: они уже месяц не работали. Это пугало их.
Начальник лагеря месяц пил в своем домике.
– Рассказывайте, Волошин, все рассказывайте, – Иванов пилочкой неторопливо обрабатывал свои холеные ногти.
Я сидела с листом бумаги, готовая записывать показания подследственного. Адр прохаживался вдоль стены.
Рябой лейтенант с оттяжкой сек Волошина по стремительно распухающей мошонке, бормоча:
– Говори, пиздюк… говори, пиздюк…
Волошин выл часа три. За это время он много раз терял сознание, и его отливали водой и терли снегом. Потом он признался, что еще в 41-м году пятнадцатилетним юношей в глухой сибирской деревне был завербован японской контрразведкой. Когда он, захлебываясь слезами и соплями, трясущейся рукой подписывал свои «показания», составленные Ивановым и записанные мной, я сердцем видела его сущность. Он понимал, что подписывает себе приговор. Все мясо-машинное существо его в этот миг было заполнено образом матери – простой сибирской крестьянки. Мать сидела в его голове, как каменное ядро, повторяя одно и то же:
– Я ж тибе в муках родила, я ж тибе в муках родила…
С каменной мамой в голове он мог подписать что угодно.
На следующее утро тройка укутанных попонами лошадей повезла в Усть-Илимск скованного наручниками Волошина с двумя конвойными и долговязого фельдъегеря с портфелем. В портфеле лежал отчет следственной комиссии и показания лейтенанта Волошина.
А мы задержались в лагере, ожидая комфортную машину с печкой.
Иванов и лейтенанты запили с начальником лагеря, который от радости, что дело обернулось хорошо, готов был целовать им ноги.
Мы же с Адр велели заложить сани и поехали «покататься». На самом деле понятно, КУДА нас тянуло.
Выехав из ворот лагеря, Адр направил лошадь по большаку, ведущему к месту добычи ЛЬДА. Большак, по которому гоняли колонны зеков и возили добытый лед, был припорошен снегом, за месяц простоя его никто не чистил. Сытая кобыла начальника лагеря легко тянула сани, в них сидели мы, укрытые медвежьей полостью. Было солнечно и морозно.
Я и Адр почувствовали ЛЕД сердцами еще в лагере. Но теперь это чувство усиливалось с каждым шагом лошади.
Вокруг простирались покатые невысокие сопки, покрытые редкой растительностью. Местный лес был повален ударной волной в 1908 году при падении метеорита, а новый рос плохо, клочьями. Снег блестел на ярком солнце, громко скрипел под полозом.
От лагеря до места падения было семь верст.
Мы проехали версты три, и мое сердце затрепетало. Оно почувствовало ЛЕД, как компас чувствует железную руду.
– Гони! – сжала я руку Адр.
Он стегнул лошадь кнутом. Лошадь побежала, сани понеслись.
Большак вильнул вокруг сопки, широкой лентой вполз на другую сопку и понесся вниз – к котловану. А мы понеслись по нему.
Я закрыла глаза. Я уже увидела ЛЕД сердцем. Он надвигался на меня, как Материк Света.
Сани встали.
Я открыла глаза.
Мы стояли на краю котлована. Перед нами лежала громадная глыба льда, местами припорошенная снегом. Она сияла на солнце, отливая голубым.
Да! Лед был голубой, как наши глаза!
По краям ледяной глыбы лепились деревянные постройки – сваи, мостки, сарайчики для инвентаря, вышки охраны. Все это – жалкое, убогое, человеческое – меркло и терялось рядом с потрясающей мощью льда.
Это был НАШ ЛЕД! ЛЕД, посланный Светом, ЛЕД, ударивший в грудь заснувшей земли и разбудивший ее.
Сердца наши трепетали от восторга.
Мы взялись за руки и спустились в котлован. По деревянному мосту подошли к глыбе. Трясущимися руками я стала срывать с себя одежду, пока на мне не осталось ничего.
Я ступила на лед.
Крик восторга вырвался из моей груди. Слезы брызнули из глаз. Я упала на лед, обняла его. Мое сердце чувствовало и понимало эту божественную глыбу. Подо мной лежало огромное сердце. Оно говорило со мной.
Адр тоже разделся. Я вскочила, шагнула к нему.
Рыдая от восторга, мы обнялись и упали на лед.
И время остановилось для нас.
Очнулись мы ночью.
Разжали объятья.
Над нами висело черное небо с яркими звездами. Они были так низко, что, казалось, можно их потрогать. Вокруг яркой и большой луны желтели два мутных полукруга. И где-то совсем за горизонтом беззвучно полыхало северное сияние.
Мы лежали в теплой воде. Нам совершенно не было холодно. Наоборот – тела наши горели. Мы растопили во льду лунку, повторяющую контуры наших сплетенных тел. Над нами стояло облако пара.
Неподалеку раздался выстрел.
Еще один.
Потом кто-то закричал:
– Эге-геееей!
Я поняла, что нас ищут.
Мы встали. И вышли из нашей «ванны». Нашли нашу одежду, оделись. Пора было прощаться со льдом. И возвращаться в жестокий мир мясо-машин и затерянных среди них братьев. Мы поцеловали лед.
И двинулись по промерзлым мосткам на выстрелы и голоса.
В Москве все сложилось благополучно: результат расследования удовлетворил нового министра госбезопасности. Лейтенант Волошин был расстрелян как японский шпион, вместе с ним расстреляли и восьмерых людей Абакумова, на которых он под пытками дал показания. Очередное «шпионское гнездо» в системе исправительно-трудовых лагерей было ликвидировано.
Лагерь №312/500 снова заработал, зазвенели кирки зеков, закричали бригадиры, залаяли сторожевые псы, кубометры ЛЬДА повезли в столицу. А оттуда – в другие страны, где спящие сердца ждали пробуждающих ударов ледяных молотов.
Мы работали сосредоточенно и четко.
За два года было найдено 98 братьев.
Это была огромная победа Света.
Но наступил зловещий 1953 год.
В марте умер Сталин.
На следующую ночь Ха собрал нас у себя на даче. Шесть братьев и шесть сестер расположились в полутемной просторной гостиной у горящего камина. Ха сидел в кресле-качалке. Он был в лиловом китайском халате с серебристыми драконами. Пальцы его перебирали бухарские четки. Сполохи огня играли на суровом и красивом лице, поблескивали в голубых глазах. Ха заговорил:
