Город был немыслим, трудно вообразим, как сокровища ацтеков. В конце концов он полез куда-то ввысь – на пригорки, холмы да старенькие обессилевшие вулканы. Перелез-таки и долго тянулся еще вдоль дороги. Меж домов паслись горбатые зебу, скакали сомбреристы, пыля и щелкая бичами, а город вновь набирал мощь, растекался вширь, вдаль, взмывая под небеса, соскальзывая в ущелья иссохших рек.
На последнем его издыхании стоял косопирамидальный каменный парус, в который, казалось, удерживая город, били все ветры вселенной, создавая внезапный сельский покой: мирные разноплеменные стада средь автомобильных свалок, казахский с виду полустанок в зелени текильных кактусов, придорожно какающий мальчик и девочка на кубе. А впереди среди гор возникли пирамиды. Они напоминали оструганные горы. И выглядели хорошо, моложе вулканов – то ли дети, то ли внуки.
Машина остановилась, и быстрым шагом приблизился господин в ослепительно белом костюме, высокого собачьего роста. И красив – нечто между сенбернаром и сан-франциско. Разве что лобик подкачал. Усеченный плоский треугольничек. Напомнил Ваське сковороду, на которой можно поджарить глазунью, – не более чем из одного яйца.
– Бьенвенидос, – сказал господин.
– Добро пожаловать, – перевела Шурочка. – Сеньор Франциско – наш гид!
– Чего тут гидеть-то, – буркнул Васька. – Сами бы разобрались. – Он чувствовал, как Шурочкина теплота стремительно раздваивается, отдавая большее количество килокалорий внезапному сеньору Франциско. – Обойдемся без гидальго! – И повлек Шурочку к пирамидам, выбрав наибольшую.
Но Франциско не отставал, цепляясь неразборчивой испанской речью:
– Эсто эс антигуасьюдад преколомбиана се яма теотиуакан…
– Какая к фигам яма? – раздражался Васька.
– Город доколумбовой эпохи, – переводила Шурочка, – под названием Теотиуакан.
– Да хрен с ним! Ты за моим пальцем гляди, – оттеснил Васька гида. – Вот перед нами две типичные пирамиды – одна побольше, другая поменьше. Это такие тела, ограниченные равными треугольниками, составленными вершинами в одну точку.
– Ну сразил! – ахнула Шурочка. – Исчерпал тему – одним глотком!
– Аки убосакрифисиос уманос, – подтявкивал сзади Франциско, не соображая своими сенбернаровскими мозгами, с кем вздумал тягаться. – Порарива!
– Здесь имели место человеческие жертвоприношения, – покорно вздохнула Шурочка. – Там, на вершине.
«Вот где мы спасемся от Франциско, – решил Васька, – и объяснюсь с Шурочкой, до дна». И по широким ступеням, обскакивая спускающихся и восходящих пирамидян, потянул ее вверх-вверх. Шурочка чуть повизгивала, но влеклась. А Франциско притормозил у подножия.
Солнце стояло прямо над головой, обливая пирамиду раскаленной едва заметной лавой. Ваське казалось, что кто-то подталкивает вверх. Обернулся на Шурочку – вид ее был уныл и бледен, будто все тепло свое оставила внизу, у Франциско за пазухой.
– Милая, еще рывок и мы поймем друг друга на вершине! – взывал он. – Две-три ступени – и сольемся в Беломорканал!
Какой Беломорканал? Откуда на мексиканской пирамиде? Полная, конечно, перегретость полуденным солнцем! Хотя кое-что массово-грандиозное наблюдалось – было тесно и разноплеменно, множество воздетых голов и, вероятно, вдвое больше раскинутых рук. Все насыщались, предполагая улучшиться и улучшить. И Васька, позабыв о Шурочке, почувствовал, как наполняется, – вроде чистым кислородом, замешанным с запахами корицы, ванили и джина с тоником.
Хотелось взмахнуть руками и полететь нал городом Теотиуакан к белеющим вдали вулканам и далее, сея над миром, как листовки, чистую энергетическую истину.
Он, было приподнялся над вершиной, как услыхал:
– Не валяйте дурака, любезный. Я только что возвратился и хотел бы передохнуть в вашем теле.
– Это ж твой дух, – пояснила душа, чувствовавшая себя виноватой за кое-как прожитый день. – Снизошел! Не признал, что ли?
Василий, долго глядевший на солнце, чихнул и прикрыл глаза. Действительно, в положенном месте находилось нечто по имени Илий, что придавало Ваське очевидную целостность. Он внезапно ощутил, что видит и понимает то, чего не видел и не понимал ранее. Стоя в толпе на плоской вершине, где был когда-то храм, венчавший пирамиду Солнца, он оглядывал под ногами Место Рождения Богов – город Теотиуакан.
Дряхлые тысячелетние ветры доносили незнакомые запахи, среди которых устало вились, – запеченной кукурузы и бананов, тушеной в яме баранины, багряных клыков перца, медово-текущий манго, кисловато-обволакивающий кактусной браги, пульке.
Виднелись огороды, сады, висячие мосты, дома, расписанные красными, как перец, ягуарами и черными, невидимыми в ночи, крылатыми змеями.
Какие-то люди, напоминавшие слегка общипанных птиц, играли каучуковым мячом, и перья их равномерно устилали красноземную площадку. Жрецы парились в бане, запивая теологические тексты мерами пульке. Прочие, простаки с виду, раздували огонь под глиняными сковородами. С малолетства они мудро готовились в дальнее странствие – через восемь преисподен к девятой, месту вечного покоя, Миктлану. В райские обители попадали избранные – умершие на жертвенном камне или во время родов, утопленники, прокаженные, воины, больные водянкой или забитые молнией. Странный, скажем, выбор. Не лучше ли, не благоразумней ли известное путешествие к Миктлану?
Город был посвящен Кецалькоатлю – пернатому змею. Стар и бородат Змей. Голова утыкана иглами из костей орла и шипами кактусов. На груди – тигровая шкура. В ушах – бирюзовые серьги. А на шее – раковина, поющая, когда ветер течет по ее изгибам, о сотворении мира. Владыка и владычица нашей плоти и нашей силы одним дуновением разделила воды неба и земли, создав Вселенную. От другого дуновения родился Кецалькоатль.
Он пришел спасти мир. Он объединяет воду и огонь. Он ползает и летает. Лучи солнца – его перья, которые жаром испаряют воду, вновь падающую с небес и змеящуюся по тверди.
Кецалькоатль сжег себя на костре и, вознесясь, превратился во Владыку Дома Утренней Зари. Он – восходящая Венера!
Тут спохватился Василий:
– Погодите, а Шурочка? – Он вертел головой, но попадались дальние вулканы, загоризонтные моря и океаны, даже европейское побережье замаячило в дымке, с колокольней Ивана Великого и навязчивым Беломорканалом. – Шурочка!
– Остерегись! – молвил дух Илий. – И у кролика вырастут рога, а у колибри – петушиные шпоры! Так говорил пернатый змей Кецалькоатль.
Но Василию уж было не до змеев, прикрылись его духовные очи. Он увидел истомленную Шурочку, сидевшую на жарких пирамидальных камнях под черным топографическим жезлом, подобно Аленушке у пруда. Бездонен пруд. И где-то в темных его глубинах блуждал Василий, ведомый духом и подталкиваемый душой. Наконец по жезлу он выбрался из вод времени и услыхал зовущий голос:
– Васенька, Васенька, ты очумел! Это вредно так долго медитировать с похмелья – крыша поедет!
– Здесь родились боги, – сказал невнятно, поднял Шурочку на руки и понес вниз, считая ступени на местном языке наутль – се, оме, йей, науи, макуильи… Но помимо счета в голове его роились имена племен, населявших когда-то эти земли: ацтеки, толтеки, сапотеки, ольмеки и даже некие тараски с чириками.
– Чего он расчирикался? – спросил Франциско, когда они оказались у подножия. – Будто дюжину яиц отложил…
– До поры до времени пусть хоть кукарекает, – усмехнулась Шурочка. – Я говорю, – обернулась к Василию, – на вершине благодать! Можно годы провести, особенно вместе! Не правда ли?
Да, конечно, все было правдиво в этом пирамидальном мире, где родились боги, – Шурочка, ослепительный Франциско, крылатые змеи, торговцы серебром, увивающиеся поблизости.
– Серебро! Серебро! – взывали они, сдвигая ударение к центру.
– На испанском это просто мозги, – пояснила Шурочка. – Можем прикупить за счет фирмы.
– Этому парню не помешало бы! – кивнул Франциско на Василия.
Тот, однако, был занят двойственностью пирамидального мира – земля и воздух, тень и солнце, пресмыкающиеся и парящие, пьющие и нет. Только когда они садились в машину, дух Илий подал голос:
– Знаете ли, простодушный друг мой, этого сеньора Франциско иначе не назвать как Суки-Чиуки – Тот, кто учит глину лгать.
– Зовите меня просто Пако, – сказал Франциско, поднимая густые брови, отчего лобик превратился в какой-то, с позволения сказать, параллелепипед.
– Здесь все эдак запросто, – разъяснила Шурочка. – Пако – уменьшительное от Франциско. Си, Пако?
– Си-си! – ответил он важно, почесывая между белых штанин и наковыривая в носу по раскрепощенной привычке месоамериканских жителей.
– Васенька, куда отправимся перед сном?
Странная пустота с элементами заполненности царила в голове Василия – си-си, пако, суки-чиуки… Уже Цонтемок – Тот, кто опускает голову, – скрывался за вулканами. Огромна была его красная голова и, кажется, печальна.
