Потрясенный Василий опустился на юркий самоходный стульчик. К нему стремились девушки инопланетной красоты. И средь них выделялась Шурочка, раскрывшая объятья.
– Господин Прун, – молвила. – Вы мой десятитысячник! Юбилейный клиент!
– И что, – спросил он, теряя голос, – из того?
– Обслуживаетесь бесплатно! – пропели девушки. – Это приз!
Василий заподозрил нечто, отторгающее-зовущее, но был так сразу не готов, и брякнул:
– Простите – не брит. И прочее…
– Экие пустяки, – рассмеялась Шурочка. – Вас быстро подготовит босс Алексей Степанович.
Подобно прессу, прозвучало «босс» – Василий рванулся, пытаясь укатить на самоходном, но врезался, как показалось, в какой-то диван типа оттоманки. Это как раз и был Алексей Степанович, в дорогом костюме, усыпанном кое-где бриллиантами. Легко подняв со стула, обильно расцеловал Василия.
– Капля усилий, дорогой, и вы отправитесь в райскую страну.
– Да у меня носки дырявы, – шепнул Василий.
– Свои отдам, – благосклонно-твердо улыбнулся Алексей Степанович. – Но прежде банкет! Там все подробности. – Нехотя выпустил Пруна, и тут же девушки, щебеча, повлекли по коридору в Шурочкину бывшую комнату. Впервые открылось тепловодное море, посреди которого стоял, видно на якоре, здоровенный белый пароход. На палубе виднелись многочисленные шлюпки, баркасики и даже ладьи. Поднимался ряд зауженных кверху труб и каких-то подтрубков – вероятно, для подачи свистковых сигналов.
«Куда ж нам плыть», – подумал Василий, зажмуриваясь. А когда открыл глаза, понял, что и пароход сплошная иллюзия. Не было никакого парохода. Лишь банкетный стол со множеством блюд, подблюдков, тарелок, бутылок, рюмок и фужеров, напоминавших все же иллюминаторы, куда хочется глянуть на бесконечные воды.
Теплая Шурочка, подобно морскому прибою, будто поднесла к столу и ласково усадила.
– Из ваших рук, – сказал Василий игриво, – хоть денатурату.
– До этого, надеюсь, не дойдет! – И она наполнила рюмку чем-то медово-золотистым.
Хоть и не на пароходе они сидели, а все ж таки голова Василия плыла и плыла, слегка подпрыгивая, как мяч, в неведомые, серебряные дали.
– Серебряный треугольник, – толковал босс Алексей Степанович. – Серебряный треугольник…
Выпив, Василий склонялся к соглашательству.
– Треугольник – великая фигура! Много чего содержит. Опора мирозданья! – кивал он далеко уже заплывшей головой.
– Мы дарим вам незабываемую неделю! – наседал босс. – Шурочка встретит на месте.
– На любом месте, Шурочка! – воскликнул Василий. – В любом углу, прямом иль остром!
Шурочка привлекла его голову и шепнула:
– А на вершине пирамиды? Согласен?
Василий утвердительно махнул рукой, сбивая рюмки. Это отняло последние силы, и он забылся.
Взмах руки – мигание глаза
Так устроен человек, что за взмахом руки часто следует мигание глаза. Моргнув, Василий Прун обнаружил себя в самолете. «С парохода, – вяло думал он, – да в самолет. Похоже, чем-то опоили». Вспомнил о Шурочке, и в голове потеплело: «Мы сговорились о хорошем!»
На самолетных телевизорах вычерчивался курс полета. Выходило, что зависли посреди Атлантического океана. Совсем не верилось. Василий заерзал и определил, что крепко-накрепко пристегнут. Все же изловчился поглядеть в окошко и увидал далеко внизу зыбкую плоскость. В беспредельности облачных и океанских просторов ощущалось чуждое дыхание вселенной.
Василию казалось, что душа его, вырванная властным взмахом руки из земной юдоли, одинокая, безвестная, летит к своей посмертной судьбе. Горело, как окно в ад, неугасаемое солнце – пламенная вершина золотой пирамиды, ближе к основанию которой и пробиралась обмирающая, мигающая душа Василия. А слева открылось отражение этой пирамиды – лежащий в океане Бермудский треугольник, бездонный и стальной.
Весь мир вдруг предстал гигантским треугольником, в центре которого, на пересечении биссектрис, подмигивал сияющий глаз. Заискивая, Василий тоже подмигнул и помахал рукой. Он подмигивал и махал. Махал и подмигивал, вроде бы подавая весть о себе, – вот она, моя душа, пролетает в неизвестном направлении.
Подали выпить, и Василий, конечно, отвлекся от маханий и подмигиваний. Небесный глаз безнадежно прикрылся. Все задремали.
Проснувшись, Василий увидел под крылом огромный город, уходящий за горизонт к горной гряде, которая, что удивительно, целиком состояла из равнобедренных треугольников. «Именно в такой загробный мир, – вздохнул Василий, – должна угодить моя грешная чертежная душа».
Неладное творилось с организмом. Казалось, душа Василия Пруна, когда задремал в самолете, вышла в районе Бермудов. А уж тело-то в одиночку приземлилось в международном аэропорту столицы Мексики.
«Хотя как без души-то? – задумывался он. – Кранты, когда отлетает! Верно, это мой дух вышел над океаном».
Известно, дух – некоторая наиболее воспитанная и приличная существенная наша часть. И вот теперь в аэропорту Мехико имелся Васька Прун, лишенный лучшей, скажем, части. Само имя его внезапно урезалось.
Поначалу он все валил на похмелье. И в этом была своя правда. У похмельного плоть, как правило, восстает, бунтует, порабощая все что может. Подходя к таможенному контролю, Васька внутренними, как говорится, очами пошарил по закоулкам естества – ни шиша, напоминающего дух. Васька оказался брошенным в чужом и плоском, как лист ватмана, мире. Впрочем, все было начерчено довольно красиво. И особенно Шурочка, махавшая рукой среди встречавших. Она находилась в одной с ним плоскости, и он больше никого не замечал.
Некоторое время они ехали в желтой машине по городу, где все было кубически-пирамидальным. Только Шурочка плавно состояла из овалов, эллипсов и полукружий. Склоняясь к этим приятным очертаниям, осмелевший Васька вопрошал:
– Шурочка-мурочка, на каком я свете?
– Новый свет! – усмехалась она. – Погляди, вторая по величине в мире площадь – Сокало!
«В каком именно мире?» – думал Васька, разглядывая квадрат, окруженный прямоугольными дворцами и собором, настолько изрезанно-кружевным, что терялась определенность форм. В центре площади торчал флагшток с тяжелым красно-зелено-белым полотнищем.
– Шурочка, мне хочется переспать с тобой прямо здесь, под государственным стягом! – Конечно, сказывалось отсутствие духа. А бедная душа не могла управиться с распоясавшейся плотью.
– Вась, – мягко сказала Шурочка, – у нас еще все впереди.
Из узких центральных улочек они выбрались на какую-то авениду. Ослепительное солнце раскатывалось по ней, а вдоль стояли небольшие бронзовые герои и генералы на скромных постаментах. Высоко в лазурное небо уходили, как слоновьи ноги, серые стволы пальм, а кроны их напоминали архитектурные сооружения для небожителей. Золотой ангел с трубою застыл среди них, вроде раздумывая, в которое въехать.
Машина пронеслась по сплетению виадуков и туннелей, остановилась у светофора, где некий человек выпускал изо рта последовательно красное, желтое и зеленое пламя, проскочила пару улиц, плотно укрытых деревьями без листьев, но с пурпурными и лиловыми цветами, так что небо виделось то лиловым, то пурпурным, и нырнула в прохладное подземелье пирамидального отеля.
– Приводи себя в порядок, сеньор Прун, – сказала Шурочка. – Через пару часов будь готов – программа у нас напряженная. В общем – переведи дух! – И ласково потрепала по щеке.
Поскольку дух уже перевелся, Ваське ровным счетом нечего было делать. С двенадцатого этажа разглядывал он этот непонятный город, в котором так стремительно очутился, без видимых на то причин. «Могла же Шурочка все подстроить, – раздумывал он. – Специально! Со мною хочет побыть».
И надо сказать, в этом размышлении, довольно нелепом, Васька очень приблизился к истине. Но как всякая, эта раскроется не так быстро, как хотелось бы, – по крайней мере, автору – путь достаточно, увы, тернист…
– Вась, – послышалось. – Опохмелиться бы, – это был весьма родной, а в настоящее время замученный голосок. – Загляни-ка в барчик, – просила душа. – Вот-вот, под телевизором!
Оказавшиеся там бутылочки были настолько малы, какие-то дамские пальчики, слезы кукушкины, что пришлось хватить десяток.
– Большой, указательный, средний, мизинец, – загибал Васька. – Полегчало?
– А безымянный?
– Ах да! Чего еще пожелаете?
– Шурочку бы, – вздохнула душа.
– Погодите до вершины пирамиды, – успокоил Васька, раздеваясь в ванной. – Там, говорят, энергетические потоки! Чувства по гиперболе! Однако с носками меня подвели, все те же носки, с дырками.
Город никак не кончался. Казалось, состоял из островов, соединенных меж собой некоторыми перешейками. Машина попадала то на небоскребный остров, мгновенно перетекавший в остров кучерявых особняков, с башенками, колоколенками, куполками, то въезжала на остров длинных заборов, из-за которых ничего не высовывалось, то вдруг оказывалась в тропическом лесу, за ним возникало море стеклянных пирамид и мостов, уносящихся в хвойные дебри, где было свежо, как в Подмосковье. Все, казалось, выехали. Да не тут-то было! На опушке, как гигантский кедр, стоял собор, пара стадионов, бесконечные лавчонки от виднейших фирм и магазины, подобные соборам.
