– Сам – нет.
– А большой он?
– Как ребенок, наверное, размером с годовалого.
– А ты не думала, что, может, несчастные кого-то потеряли в молодости и на этой почве у них крыша едет?
– Они всегда твердили, что еще один ребенок был бы для них обременителен. Хотя внука Ирина ждала с нетерпением. И так неприятно смотрела на мой живот, словно это ее собственность.
Нил встал и перелил в опустевшую бутыль еще один «Херес».
– А что же, свекор-демократ тоже любит своего двойника? – полюбопытствовал он.
– Возможно, просто прикалывается, но кто его знает. Вечерами он спрашивает Ирину, как провел день их обезьяний сын, не скучал ли, прослушал ли сводку новостей и прогноз погоды. Такие шуточки граничат с помешательством, но мне трудно разобраться в их семейных отношениях. Лично я всегда терпеть не могла обезьянью морду.
– Адольфа?
– Адольфа тоже, – рассмеялась Катя. – Пошлем их всех подальше. Иногда хочется, чтоб некоторые слои памяти поглотила амнезия.
– Могу предложить временную – присоединяйся, хлопнем по рюмочке? – Нил достал Кате второй сомнительной чистоты стакан и щедро плеснул в него вина.
– Что ты, я не пью. – Она замотала головой и тут же отхлебнула.
«Вот она, женская логика!» – подумал Нил.
– А я разве пью? – Он слегка покосился на сетку с пустыми бутылками в углу. – Этот «Херес» прекрасно поднимает настроение – и никаких обезьян! Кругом полно сумасшедших и с человеческими лицами. В нашем подъезде живет чудик на пятом этаже, видела?
– Не-а.
– Бывший физик, он сошел с ума, пытаясь понять бесконечность Вселенной.
– Я его уважаю.
– Ходит, опустив голову, смотрит себе под ноги и что-то бормочет. Но когда я встречаюсь с ним взглядом, о-о-о, я вижу в его глазах нечто такое, – Нил торжественно взмахнул рукою, – будто он и в самом деле понял бесконечность. Это бесследно не проходит... – Нил налил еще по чуть-чуть себе и Кате. – Я, в отличие от большинства ученых, еще в детстве знал, что во Вселенной полно жизни, всякой и разной. Только с возрастом пропало желание знакомиться с ней, теперь она мне кажется не лучше земной. – Нил многозначительно подмигнул Кате. – Нет рая нигде, где есть живые существа.
Катя разомлела от вина, ее тоже потянуло на лирику:
– Я не думаю о космосе, а небо люблю городское, лоскутное. Маленькой, когда родители пропадали на работе, а брат в дворовой компании, я часто оставалась дома одна. Вечерами бывало страшновато, тогда я забиралась на подоконник и смотрела на кусочек неба, зажатый между соседними крышами. Закутавшись в шаль, я часами сидела, уткнувшись в стекло. Потом мы переехали, неба за окном стало больше, а привычка сидеть на подоконнике осталась, позже к ней присоединилась привычка сочинять.
– Ты пишешь?
– Я фантазирую. Записанные стихи как сны, рассказанные с утра. Вроде похоже, но совсем не то, что снилось ночью. Они не нравятся мне.
– В молодости я хотел писать фантастику, – с сожалением в голосе признался Нил.
– Почему ты говоришь о молодости в прошедшем? – изумилась Катя. – Тебе ведь тридцать с небольшим?
– Знание некоторых вещей добавляет возраста даже при полном отсутствии морщин. Лицо вообще вещь малозначительная.
– Женщины так не считают, – удивилась Катя.
– Мое лицо мне не более знакомо, чем любое другое, я не узнал бы себя в толпе. – Нил положил Кате голову на колени, они полулежали в окружении книг и бутылок, перекошенных косяков и кривых зеркал. – Со снами у меня все ровно наоборот. Я часто выдаю их за воспоминания и не представляю без них прожитых лет. Они для меня неподдельны, как фотоснимки, и не менее реальны, чем тело.
Катя задумалась над мыслью, ускользающей в винных парах:
– Интересно, если умрешь во сне, сон оборвется или будет длиться вечно?
– Мой четырехлетний племянник считает, что люди и вовсе не умирают, они становятся то маленькими, то большими. Иногда он мечтательно вспоминает: «Когда я был большим, я ловил в океане акулу», или говорит маме: «Когда ты станешь маленькой, я буду носить тебя на руках и куплю тебе...», – и дальше обещает ей что-то в зависимости от настроения. Я ему верю.
– Зря ты не стал писать.
– Еще успею.
– А я боюсь ничего не успеть. – Катя махнула рукой, опрокинув стакан. Вино тут же всосалось в яму под ковром. – Один мой друг упрекал меня еще лет пять назад: «Ты не умеешь рисковать. Хочешь, скажу, что с тобой будет дальше? Учеба, замужество, дети, все как у всех, ничего выдающегося».
– Честно говоря, не так уж сложно предсказать судьбу девушки, – пробормотал Нил, вытирая пыль с последней заветной бутылочки, купленной по случаю без талонов в буфете Дома ученых.
– Я часто думаю, что все сложилось в моей жизни, как он говорил. Он был гонщиком, разбился на мотоцикле. – Лицо у Кати сделалось виноватым. – Но ведь способность к свершениям дана не каждому, я никогда не была сильной. Помнишь, в школе изучали подвиги школьников – героев Великой Отечественной?
– Ну как не помнить! Валя Котик, Марат Казей...
– После нам предлагалось в классе написать сочинение на тему: «Что бы я сделал на месте Зои Космодемьянской?» И понимаешь, всякий раз, когда я представляла себя на ее месте, то не сомневалась, что как только фашисты начнут меня пытать, я тут же выложу им все военные тайны. Не в силах придумать иное, я прогуляла день, когда писали сочинение.
– Бедный ребенок, – вздохнул Нил.
– После я оправдывала себя тем, что ведь кто-то же вершил свой тихий подвиг в тылу.
– Ну, а остальные? Остальные что написали? – Язык Нила уже заплетался. Почав третью бутыль, он решил, что пора остановиться и оставить чего-нибудь на завтра, чтобы вид пустого сосуда не вызывал у него нездоровую угрюмость...
– Самое поразительное, что почти весь класс написал о своей несомненной готовности к подвигу и к тому, чтобы мужественно встретить мучения и смерть, даже те, кто в школьных коридорах слыли безнадежными трусами.
– А с чего ты взяла, что подвиги – покорение вершин или падение на амбразуру – перевешивают то, что происходит в твоей жизни? Кто взвесит и на каких весах?
– Пойми, я разочаровываюсь не в жизни, а в себе. Раньше мне казалось, что можно в любой момент начать все с чистого листа, и однажды мне это удалось... – Она съежилась. – Но больше я не смогу. У меня нет сил сопротивляться беде, она пожирает меня, и достаточно малейшего толчка, чтобы погибнуть.
– Ну, брось ты, это просто усталость, – буркнул Нил. – Тебе надо почаще отвлекаться, не зацикливаться на проблемах. Предлагаю скрашивать унылые вечера вином и разговорами. – Нил искоса поглядывал на соседку, ожидая ее реакции.
– Где набрать вина на все унылые вечера?
– Это уж моя забота, кто ищет, тот всегда найдет.
– А что скажут соседи?
– Ты хоть раз слышала, чтоб они сказали что-нибудь умное? Вот и успокойся. – Благостно потянувшись, он с гордостью осмотрел стройный ряд пустых бутылок, служивший ему камертоном.
«Приятно осознавать, что вечер не пропал даром».
Адольф и некто Фасулати всю зиму трудились над созданием партии «Передовых и думающих». Враги прогресса за глаза называли их организацию «Партпердум», но Адольф только посмеивался, приговаривая: «Любая позиция имеет оппозицию».
Работали они полуподпольно, поскольку Фасулати маниакально боялся покушения на собственную персону. Как только в мире случался очередной теракт или громкое убийство, он, бледнея, бормотал: «Я следующий», но следующим оказывался опять не он.
Бесконечное ожидание неизбежного делало заместителя Адольфа нервным и подозрительным. Он все время озирался по сторонам и из полуподвального офиса партии выходил крайне редко. Несколько раз видели, как Фасулати, замаскированный под бомжа, мелкими перебежками двигался в сторону гастронома, в руке у него была связка не то бутылок, не то гранат.
А впрочем, может, он вовсе и не маскировался, ведь истинного лица представителя партии никто не знал.
До перестройки Фасулати подрабатывал в обществе «Знание», читая лекции о неопознанных летающих объектах и возможных встречах с инопланетянами. На каком-то этапе он так углубился в этот вопрос, что некоторое время был вынужден отдыхать на Пряжке.
Освободившись от опеки санитаров уже при перестройке, Фасулати, полный бурных замыслов, пустился в плавание по волнам кооперативной деятельности. Он гадал на Таро и без него, привораживал, намагничивал и размножал под копирку бесчисленные астрологические прогнозы и колбасил в общем-то неплохие денежки, но хотелось настоящего, большого дела. Вот тогда-то он и познакомился с белым магом черных кровей Джамой Гималайским.
Судьба Гималайского тронула бы любое сострадательное сердце. Случилось так, что лет тридцать назад на пороге одного из ленинградских роддомов оказался чернокожий подкидыш. Крепкий веселенький младенец мгновенно стал любимцем персонала. Кто-то воскликнул: «А парень-то настоящий Тарзан!» Так и повелось – Тарзанчик да Тарзанчик... Когда оформляли свидетельство о рождении, в графе «имя» записали Тарзан, а над отчеством долго не думали, решили по-обычному – Иваныч.
