В семнадцать Иваныч уже выдавал себя, и небезуспешно, за наследного принца неведомой жаркой страны, и никого не смущало странное отчество африканского аристократа. Дальше – больше, принц набирал обороты в сфере мелкого и крупного мошенничества, и всегда магия чернокожего красавца действовала безотказно.
Не выезжая из Ленинграда, он сумел астрально переместиться в Шамбалу, где и получил «навыки мастерства». На его сеансах женщины и мужчины в едином порыве так сливали свое инь и ян, что получалось просто «ню». Слава мага росла, и за солидную по тем временам плату в кооперативный храм Джамы Гималайского стекались толпы жаждущих просветления. Как-то раз затесался и Фасулати, прочитав объявление на стенах одного из питерских ДК.
Небольшой полуподвальный зал, освещенный свечами, украшали человеческие куклы красных тонов и мешочки гри-гри с травами. Женщины прикрепляли амулеты слева от сердца, мужчины – справа. Белый маг в блестящих одеждах факира восседал перед своей паствой, вещая:
– Закройте глаза, приблизьте руки к партнеру. И теперь, если заряженная поверхность притягивает вас, дышите горячо, если отталкивает – отодвигайте руки на некоторое расстояние...
Под эти наставления внушаемые сближались и совершали массу немыслимых движений. Некоторые издавали непристойные вопли, и Гималайский подбадривал их, уверяя, что высшее блаженство доступно каждому. Наиболее экзальтированные дамы, раскачиваясь, теряли сознание, другие продолжали внимать голосу учителя:
– Рука совершает движения в водовороте влекущих ее потоков, свободно поворачиваясь в них, и вы ощущаете приятные вибрации... Превратите поток между ладонями в мощное пламя и раскалите ваши недра в Сушумне, в корне гениталий...
Доведенная до экстаза паства валилась с ног.
Приоткрыв один глаз, Гималайский заметил, что Фасулати по-свойски подмигивает ему. Маг знаком велел ему приблизиться. Переговорив о многом, они сразу сообразили, что вместе свернут горы. Выяснилось, что у них гораздо больше общего, чем могло показаться на первый взгляд, и даже в сумасшедшем доме они слегка разминулись во времени.
Уже через год партнеры заключили греко-африканский союз и открыли международную академию «Алхимия счастья», где раскрепощали молодежь и взбадривали старцев киноварями даосских мудрецов, кружением азиатских дервишей и псевдотантрическими методами. Поначалу доходы возрастали на благодатной ниве экстрасекса и жажды долголетия, но вскоре возбуждение полов вышло за пределы Уголовного кодекса, и правоохранительные органы заинтересовались деятельностью отцов-основателей.
Гималайский почти не пострадал, обладая поразительной способностью выходить сухим из мокрых ситуаций. Он тут же переквалифицировался в нигерийского колдуна с магической силой, сравнимой разве что с цунами. И почитатели его могучего таланта опять толпились в приемной.
Фасулати оказался не столь предприимчив и, переживая не лучшие времена, распространял у метро брошюры о целительных силах зубов амурского тигра и тигровое снадобье, скомпонованное из зубного порошка «Жемчуг» и детской присыпки. Приторговывал он и подпольными амулетами, выдавая связку из девяти собачьих клыков за зубы шакала Анубиса. В ближайшем будущем он подумывал наладить производство лечебных кошачьих мумий, для чего вечерами прикармливал у подъезда облезлых Васек и Барсиков.
Адольф с программным заявлением «Партпердума» тоже околачивался у метро и заинтересовался символикой на одной из брошюр, надеясь превратить ее в партийную эмблему.
Оба диссидента как-то сразу потянулись друг к другу, и вскоре Фасулати переместился в офис партии на Садовой. Он был и за сторожа, и за уборщицу, и за мозговой центр. К тому времени мания преследования все более овладевала несчастным, и ему мерещились то инопланетяне, то агенты КГБ. Терзаемый духами вуду и депрессией, Фасулати сочинял листовки, которые приводили Адольфа в неописуемый восторг.
Особое место в опусах отводилось Космической мафии, которой Фасулати боялся пуще земного дьявола. «Мафии абсолютно безразлично, кто будет править страной – КПСС или ДС, „Народный фронт“ или Нина Андреева, поскольку мафия бессмертна при любом режиме. Она будет бесконечно разделять и стравливать народы. Золотой миллиард, состоящий преимущественно из семитских народов, наиболее подверженных мафиозному инопланетному служению, внедрит зомби-имплантаты через рацион импортируемых продуктов... Устаревший ядерный шантаж сменится шантажом генетическим и информационным, ведь тот, кто владеет Знанием, владеет Миром. Если не принять немедленных мер, и Европа, и Америка, и Россия без боя окажутся в заложниках у Правительства Межпланетного Сиона». Пугаясь собственных прогнозов, Фасулати все чаще прибегал к помощи марихуаны и синтетических психотропов.
В последнем творении его воспаленного мозга «Партия передовых и думающих» призывала к референдуму по поводу добровольного вступления России в состав одной из цивилизованных стран любой, которая не откажется принять для совместной борьбы со злом космического масштаба...
Адольф пребывал в эйфории по поводу этой идеи. Одновременно он производил разведку ситуации, пытаясь выяснить, в какой из развитых стран проживает меньше всего семитов, и результаты оказались неутешительными.
Все цивилизованные государства буквально переполнял губительный для человечества элемент, и тогда Председатель партии обратил свои взоры к Японии, явившей ему облик страны достойной. Оставалось только начать тайные переговоры с ее руководством.
Но Адольф был по-прежнему невыездным, а Фасулати, опасавшийся коммандос на летающих тарелках или захвата самолета гаитянскими магами, категорически отказывался вылетать на благословенные острова.
В первых числах апреля, за несколько дней до Пасхи, продолжая оставаться в состоянии идейных исканий, Адольф отправился на Московский вокзал встречать старушку-мать, с которой не виделся пять лет.
Бабу Дуню поселили по-родственному, у Кати в комнате. А та была даже рада общению с новым человеком. Несмотря на свои восемьдесят два года, синеглазая старушонка отличалась необычайной живостью и остротой ума. Больше всего она любила рассказывать родословную семьи, обстоятельно, с подробностями и при этом непременно что-то делала – вязала крючком, месила тесто или вышивала крестиком.
В первый же вечер за чаем Авдотья Алексеевна поведала Кате, что Варвара, бабушка Адольфа, работала служанкой в поместье графа Толстого, Льва Николаевича, а ее муж Яков служил там конюхом. С особым вдохновением баба Дуня пересказывала слухи о романе своей матери с писателем, подлинность которого, впрочем, весьма сомнительна. Однако точно известно, будто Лев Николаевич подарил приглянувшейся Варваре отрез дорогой ткани на платье. И до сих пор баба Дуня хранит кусок той материи в сундуке как реликвию.
Катя, широко раскрыв глаза, слушала рассказчицу, пережившую войны и смерти, безвластие и безграничную власть. Ее монологи о судьбах многочисленных братьев, сестер и прочих родственников завораживали, как сказки Шехерезады. Но баба Дуня жила не только воспоминаниями, она охотно комментировала политику Горбачева, цены на продукты и международную обстановку.
Про Машину болезнь в целях конспирации бабушке не сообщили. Ирина строго-настрого запретила Кате плакаться в жилетку, так что перед Авдотьей Алексеевной разыгрывали сцены из жизни счастливого семейства.
Впрочем, бабушка, скорее всего, и не поняла бы, о чем речь. Девочка как девочка, и что пристали к ребенку? Ну, не берет игрушки в руки, много плачет, так это бывает – малая еще. Старушка знала другие проблемы – война, голод, а когда ребенок сыт, все остальное – не так уж важно. Баба Дуня была стопроцентно жизнеутверждающим элементом.
На Пасху все Тумановы собрались у Кати на Староневском.
Куличи Авдотья Алексеевна освятила накануне, и теперь они красовались на столе в окружении разноцветных яиц. Катя привыкла вместо кулича покупать в булочной кекс «Весенний», но разве мог он идти хоть в какое-то сравнение с тем произведением, что сотворила баба Дуня! Сделала она и пасху творожную с цукатами и ванилью. Испекла заварные бабы с изюмом и лимоном. И во все непременно добавляла ароматные специи.
Ирина загодя раздобыла к праздничному столу продукты, кое-что на рынке, кое-что на предприятии, где работала. В ее сумке был и набор дорогих конфет, и бок осетра, и разные мясные копчености. Катя расставляла на белой скатерти винегретик, селедочку, квашеную капусту и другую постно-бесталонную снедь.
Авдотья, повязавши голову праздничным платком, суетилась больше всех. Она не спускала глаз с младшего сына Адиньки, а Ирина пожирала глазами свое единственное чадо.
Илья, с утра не отпущенный в институт, томился в семейном кругу. Чтобы хоть как-то скрасить пребывание среди родственников, он то и дело прикладывался к графину с водочкой.
