— Да. Гордей, да.
Сил не было отойти, но узнать же надо!
И он оторвался, плюхнулся в воду и поплыл над неглубокой водой, окуная горящее лицо и хлебая, плюясь, а после порвав об камни штаны на коленке.
Устойчивая жара делала август вечным, казалось, он встал навсегда, и ни капли будущей осени не было в криках детей на прибое и в медленно прогуливающихся по песку взрослых. Но эта уверенность несла в себе нотку усталости, не новизны. И потому август был жестким, горячим, будто он из металла.
Горчик медленно отошел от запертой двери в дом старика, на которой висел большой страшноватый замок, вернулся к расшатанной калитке, что выходила на пляж, вышел, и сел на пригорок, приминая высыхающими штанами редкую осоку. Внутри все еще торопилось, бежало, а в устойчивой реальности августа — запертый дом, байда, перевернутая вверх черным днищем. Черно-белый лохматый песик, что гремя цепью, звонко облаял внезапного гостя и, строго проводив к выходу, вернулся к будке, лакать воду из помятой алюминиевой миски.
Дергая нитку на порванном колене, Серега оглянулся на будку и снова уставился на сверкающую воду. Гордей не мог далеко уйти, наверное, отправился в город, вода у пса свежая, а на столе стоит в беспорядке посуда. Надо ждать. Время, издеваясь, показывало себя, хвалилось размерами, мерило бесконечные минуты будущего ожидания с теми годами, что пролетели. И минуты были длиннее. Горчик снова обругал себя. Вот же сыч-одиночка. Был бы умен, навещал бы старика. Или хотя бы звонил, знал бы номер, позвонил прямо сейчас. Так нет же…
Он еще что-то обидное для себя прокручивал в голове, чтоб не испугаться мысли, а вдруг написано не этим летом. Вроде бы линии свежие, не успели сравняться цветом с рисунком, но — все равно. Тоже мне, умница Инга, могла бы дату поставить. «А еще тебе чего, повелитель времени? Нашел, кого упрекать, не ты ли сам отказался, тыщу лет тому…»
И вдруг вскочил, поняв — почти пропустил звук мотора на дальней, выходящей к пустырю стороне огорода, быстрые шаги около дома.
Шагнул снова к калитке, а из-за беленого угла быстро вышел парень. Невысокий и широкоплечий, с лохматыми черными волосами, раскиданными прямо и густо, с пристальными серыми глазами на серьезном лице с квадратным подбородком.
— Гордей! — крикнул парень, и, оглядевшись, чертыхнулся, идя прямо на Горчика к полуоткрытой калитке, — Кузька, да помолчи! Вы… вы не видели тут? Хозяина?
Вышел и встал напротив, с удивлением глядя на странного худого мужчину в штанах с продранной коленкой. Повторил с небольшим раздражением:
— Дед Гордей. Не видели? Вы тоже его ждете?
Мужчина молчал. Мальчик повернулся, шагнул обратно по разбитой дорожке, что вела под навес, к столу. Из его кулака запищал телефон, он быстро прижал его к уху.
Горчик открыл рот. И закрыл его. Шагнул следом, чтоб слышать дальше, что еще скажет после этих, первых слов.
— Да, мам? Нет, нормально. Нормальный голос. Да ничего. Потом. Что?
Кузька мелко и грозно залаял, предупреждая Олегу о том, что он не один. И мальчик, быстро оглянувшись, кивнул Сереге, садясь на лавку спиной к столу. Мол, ждем вместе. Горчик нащупал рукой теплый шершавый угол стола. Сел, не отрывая глаз от лица Олеги. Такого… Теперь вот понятно, совершенно материнского лица. Будто брат той Инги, вырезанной на тайной скале. И ему звонит мать. Мама. Она, значит.
— А… — неохотно проговорил мальчик в ответ на неслышные слова, — ладно, если знаешь. Пропала Нюха. Мы три дня стояли, в долине. А сегодня я встал, ее нету. Да! Нигде нету! И телефон молчит. А ты откуда узна..? Мать? Ее мать? С того света, что ли?
Он вытянул ноги, съезжая по краю стола ниже, простонал, лохматя пятерней волосы:
— Ну Нюха… Найду когда, сверну же ей башку! Ладно. Не волнуйся. Да не полезу я никуда. Не тарахти, мам. Пока. Погодь. Я тебя люблю.
Опустил руку с телефоном и понурился, кусая губу. Думал.
Горчик сидел, не чувствуя, что сидит, и что рука его вцепилась в край стола. Моргнул виновато, когда Олега поднял голову и с новым удивлением уставился на него. Но отвести взгляда не мог.
Мальчик встал.
— Ладно. Что я тут… Вы ждать будете? Скажите Гордею, что приехал Оум. Олега Оум. Скажите, что…
— Нюха пропала, — механически повторил Горчик.
— Верно. Я в город метнусь, там пошарю. Вечером на дискотеке. В общем, если что, мне, может, придется сюда ее. Ну… ну я ему объясню.
И проводя руками по запыленным шортам, выругался, что-то обдумывая:
— Черт. Да черт же! Надо было…
Опустил голову, быстро пошел мимо кузькиной будки к пустырю, где за проволоками забора поблескивал маленький, как игрушка, мопед.
Шел, знакомо помахивая рукой, уносил в ней голос Инги, с которой только что разговаривал. И сам — был, пока еще здесь.
— Стой! — Горчик догнал его в три больших шага, схватил за плечо, поворачивая.
Это было так, очень странно, видеть смуглое лицо совсем близко. Как будто этого — нельзя. Наверное, из-за времени, подумал Серега быстро и невнятно, и сразу заговорил, отпуская схваченную майку.
— Неприятности да? С девушкой. Ты один, а нельзя одному. Надо с кем-то. Расскажи. Я могу помочь.
— Вы? — Олега посмотрел на высушенное солнцем лицо и откинутые назад светлые выгоревшие волосы, недлинные и тонкие. На худые, но широкие плечи, и руки под завернутыми рукавами рубашки, с жилами, переплетенными поверх узких мышц к тяжелым натруженным ладоням. Кинул быстрый взгляд на краешек синей татуировки в распахнутом вороте рубахи. Хмыкнул.
— А вы кто вообще?
— Знакомый. Давно был, вот приехал, решил Гордея проведать. Ну? Расскажешь?
Олега повернул мобильник экраном вверх, глядя на часы.
— Я хотел быстро. С ней надо, чтоб быстро, вытащить ее оттуда. Если там она. Но день еще. Щас не знаю точно, где.
Обошел Горчика, слегка толкнув его плечом. И снова сел на лавку, вытягивая ноги. Серега опять сел поодаль, на свой край скамьи.
— Давай. Может и Гордей появится.
Гремя своей цепью, к ним пришел Кузька и обрадованно завилял хвостом, выяснив, что все свои и никого прогонять не надо. Олега нагнулся, отстегивая цепь от ошейника.
— Гуляй. Пока мы тут.
Кузька тут же унесся в огород, лаять на белых бабочек. Олега тоскливо смотрел, как те разлетаются, мельтеша крыльями, и снова садятся.
— Она думает, я совсем зеленый и не знаю ничего. Потому боится и врет. Мне врет. Сдвиг у нее в голове, она дома на таблетках сидела, но то ж ужас сплошной. Сейчас она без них. Когда со мной, то все в порядке, я ее держу. Вы понимаете?
Горчик кивнул.
— И ей пить нельзя. Вот совершенно. Вы не думайте, она не это… не алкоголик она.
Олега выдохнул, и сглотнул, вспоминая, как она звонила из Питера, и какой испуганный был у нее голос. И после, как забыла все, и он краснел, слушая, как выдумывает на ходу, лепит всякие несуразицы, а в глазах такое, вроде он сейчас размахнется и стукнет. Это ее-то.
— Она просто совсем не такая. Как все. В общем, когда мы там встали внизу, в долине Солнца. Это Димка так решил, теперь будет называться. К ней приезжал один тут, с Казана. Я видел, напугал он ее сильно. А сегодня, утром когда… Олька сказала, снова крутились, но далеко, на моциках. Я думаю, она с ними уехала. Сюда. Она тут на дискаре танцевала. Ну, работала, на одного. Абрек кликуха. Понимаете, я б Димке сказал, но чего я буду его впутывать, это раз. А еще…
Он замолчал, краснея и маясь. Закончил глухо:
— Димка ж не знает, какая она, под водкой. Ну и… Он потом будет знать, а она не вспомнит.
— Стыдно за нее, что ли? — Серега пристально смотрел на багровое под загаром лицо.
— Понимаете много. Причем тут стыдно. Жалко ее. И все.
Серега кивнул. Потирая колени руками, сказал:
— Меня Сергей зовут.
И замолчал, ожидая, вдруг мальчик встрепенется, глянет на него пристально, вдруг как-то узнает. Но тот кивнул в ответ, не поворачивая головы.
— А я Олега. Михайлов. Мы толпой по берегу, до Керчи. Записку, что ли, ему написать. Так нечем. У вас нету ручки?
И оба подняли головы на кузькин радостный лай. Гордей шел от пустыря, в линялых до белизны штанах и старом тельнике, мрачно выговаривал псу.
— Гордей! — Олега, вскочив, побежал навстречу, говоря быстро, на ходу и маша рукой в сторону Горчика, — думал, не дождусь. Мы в город сейчас, Нюху искать. Не было ее? Ну, я понял, да. Короче, как найдем, вернемся. Мы с Сергеем. Ты дома будешь?
Старик стоял соляным столбом, глядя вслед бегущему мальчику. Потом с вопросом на лице повернулся к Сереге. Тот кивнул, остановившись. Проговорил тихо:
— Такие дела. Он не знает, дед. Я ему после. Когда вернемся.
За забором требовательно затарахтел мопед, рыкнул, разворачиваясь.
— Я сам, скажу сам, — добавил Горчик и побежал следом. Сел позади Олеги и, примерившись, аккуратно взял того за бока, ставя ноги на плоскую площадку.
