Гордей сделал несколько шагов, чтоб лучше видеть, как цветная машинка, виляя, уносит двух седоков. Черноволосого мальчишку, пригнувшего плечи. И за его спиной — худого мужчину с выгоревшими волосами.
За сотню километров от дома Гордея Инга сидела в комнате, держа в руке молчащий мобильник. Кусая губу и совершенно так же, как сын, хмуря темные брови, думала напряженно о недавнем звонке и о том, что происходит сейчас, то, отголоски чего ясно услышались ей в разговоре с Олегой.
Все эти дни она лихорадочно работала, доделывая хвосты и кое-что делая про запас, понимая, если поедет с фотографиями, искать Сережу, то времени на работу останется меньше. Ехать собралась завтра. И вдруг запел телефон, высвечивая на экране незнакомый российский номер.
— Простите, — осведомился звучный женский голос, — это… сейчас… ага, это Инга Михална?
— Да, — ей стало тревожно, и она крепче прижала к уху телефон.
— Я Анечкина мама. Лариса Петровна Ковальская. Исполнительный директор бизнес-центра «Медея». Анечка мне ваш номер дала, недавно, вернее, я спросила, кому можно звонить, чтоб осведомляться о ее пребывании и самочувствии. В санатории. Так вот мне интересно, почему ее телефон третий день молчит, и когда я смогу поговорить с дочерью?
— Анечкина? — переспросила Инга, заваленная внезапной информацией, — подождите, какая Медея? Какой санаторий?
— О Боже, — утомилась невидимая дама и сказала в сторону, — Владислав, у меня никаких сил не осталось, на эти заштатные выяснения. Я же вам четко сказала — бизнес-центр, Ме-де-я. Вы лечащий Анечкин врач? Или консультант?
— Анечкин? — опять попыталась Инга. Ей захотелось победно отрезать, мол, не туда попали, но ведь дама назвала ее по имени-отчеству…
Дама подчеркнуто громко вздохнула. И постепенно заводясь, начала следующий речевой период:
— Я понимаю, что вы, возможно, очень заняты, что у вас там летний сезон и множество пациентов. Но не запомнить девочку с таким диагнозом и такой внешностью, вы меня извините, конечно… Я Нюше тысячу раз говорила, надо было ехать в Триест, там чудная клиника, как раз по профилю. Но…
— Нюше? — потрясенно догадалась Инга, — то есть, Нюхе? Так вы что, вы сказали, вы Анечкина, то есть Нюхина мама?
— Сказала. Вы даже слушали, так вот…
— А как же Гоби? Вы, что ли, вернулись? Тогда еще? Или недавно?
— Какие Гоби? — возмутилась дама и воззвала с раздражением, — Влади, да выключи ты эту павану, и надевай смокинг! Что значит жара?
— Вы же в Гоби, пропали. Насмерть, — мстительно уточнила Инга, вспомнив арт-группу, репортаж и Нюхино «а хотите я придумаю историю?»
Но дама благоразумно пропустила шпильку мимо ушей. И уже явно торопясь, закончила телефонный визит:
— Значит так. Сегодня мы поздно вернемся. А завтра я снова вам позвоню. И не сомневайтесь, приму меры, если вы мне не сообщите, как идет лечение и есть ли прогресс. Владислав, ты взял ключи от машины?
Телефон замолчал. А Инга вдруг испугалась. Сильно. Анечка-Нюха сидела тогда на песке, и Гордей с мудрой жалостью сказал страшное — сама как бабочка, не уследишь, прихлопнут. А еще она танцевала, скидывая с себя дурацкое покрывало-фаранж и даже в полумраке, озаренном светом костра, было видно — танец унес ее куда-то, и ей совершенно нет дела до того, что может случиться. Кто смотрит на светлую на темной воде фигуру. И что при этом думает.
Инга оглянулась на снова собранный рюкзак. Надо было билет купить заранее. Чтоб сейчас не колебаться, а просто сказать себе — какая жалость, у меня билет. Они выросли, пусть сами разбираются со своим враньем и приключениями. А у нее — так долго ожидаемое, вдруг счастье, вдруг маячит совсем рядом. Она войдет в затененный двор, и он повернется, опуская руки с молотком и зубилом. Господи!…
Все еще думая это, она уже набирала номер Олеги. И услышав голос сына, вышвырнула из головы маету и сомнения. Нельзя сказать, что они покорно сбежали, нет, упирались и плакали. Но ее сын там, рядом со странной девочкой-ангелом, и с ним может случиться что-то. С ними.
Она выбежала из комнаты, таща рюкзак за лямки.
— Детка, — позвала сверху Вива, — поднимись. Я ведь не девочка, бегать за тобой, а от любопытства могу и помереть. Что там Олеженька? Кто звонил? И захвати газировки, с лимоном.
Инга вздохнула, мучаясь тем, что Виву придется расстроить. Она так волнуется за Олегу. И бросив рюкзак, поднялась наверх, села напротив за легкий стол, подставляя смуглое лицо ветерку с пролива.
Вива налила лимонной радостной воды в стакан. И красивая, чуть высушенная возрастом рука дрогнула, держа горлышко над краем стакана, когда внучка пересказывала слова Олеги. А потом, подвигая ей запотевший стакан, Вива сказала:
— Мальчик вырос. И это счастье. Давай пожелаем ему сильно-сильно, чтоб все получилось, и чтоб он не пострадал. А бегать и держать за подол, уже не побегаешь. Взрослый.
— Ба, я все равно поеду.
— Конечно. А то я поеду сама. Езжай завтра, с утра. Но там, прошу тебя, будь умницей, не лезь, пусть все, что можно — сами. Но если уж надо, глотки перегрызи, всем.
— Перегрызу, — послушно согласилась Инга, и в три глотка выпила воду, — еще как. Всем.
Поцеловала Виву в щеку и поднялась. Подумала стесненно, да, Вива права, нельзя бежать впереди выросших детей, стараясь решить все их проблемы. Если бы она не позвонила сыну, он подождал бы до утра, это точно. Он ее бережет.
— Я поеду утром. А сегодня с вами буду. Вечером еще Олеге позвоним, да?
— И сходим на крепость, я там давно не была, — Вива улыбнулась, — ты иди, я отдохну, пока жара.
Инга спустилась, а Вива заплакала, радуясь, что Саныча дома нет, не станет покашливать и утешать с упреком, а после расстроится так, что ей снова, как всегда, придется утешать его.
Она плакала, комкая маленький бумажный платок и промакивая глаза. Чутко слушала, не зазвучат ли на лестнице шаги. И внутри стерегла себя, ловя приступы страха, и убивая их, когда поднимали головы. Она не сможет, если с Олегой случится что-то. Не сможет. Но ей только надеяться. Просить. И не позволять воображению плодить демонов, сладострастно рисующих злые картины возможных несчастий.
Абрек был темным пятном с рваными острыми краями и тяжелой серединой, но хуже всего то, что в темной массе не было глаз и рта, только приблизительно угадывалось их место, и когда он говорил и смотрел, то гудящий лающий звук вибрировал по всей поверхности, подергивая ее жирной рябью, в которой взблескивало в разных местах. Самым страшным было то, что он о себе это знал. И знал, что Нюха его видит. Потому, усмехнувшись, махнул рукой, отсылая Леху и плотно усаживаясь напротив девочки, облокотился рукой на захламленный стол, а другой поднял початую бутылку, сдергивая зубами пробку, плюнул ее на стол. Аккуратно налил в стаканчик и тогда поднялся, обошел стол и вложил его в пальцы Нюхи.
— Немного, — сказал заботливо, — я ж понимаю, девочка моя Ню, нам с тобой еще до утра дожить, много чего сделать. Ну, пей, лапушка.
Поднял ее вялую руку и прислонил стакан к полуоткрытым губам. Нюха глотнула. Уже держа водку сама, допила и поставила стаканчик, между рваной блестящей шляпой и пузырьками со сценическим гримом. Посмотрела на Абрека ясными глазами, из которых уходил покорный ужас.
— Мне бы еще, Саша. Столько же.
Улыбнулась, встряхивая копной волос. Из темного пятна Абрек постепенно превращался в человека, свет из большого окна нарисовал приплюснутый нос с широкими ноздрями, блестящий лоб и изрытые оспинами щеки, русые волосы косой прядью на скуле. Не самый большой красавец, как всегда, подумала Нюха, но все же человек, а не болото, поставленное на попа.
В ее жизни было немного вещей, которые она совсем не могла увидеть без водки, и все они были очень плохими. Возможно, как раз это — полное отсутствие светлого — мешало ей совершить привычное усилие, из тех, что позволяли существовать и даже быть внешне просто девушкой, пусть странной, но все же несущей ложку ко рту, а не к уху. Мешала невозможность найти хоть малую искру хорошего, так ведь не бывает, пугаясь, знала она — чтоб совсем-совсем ничего. И когда это встречалось, то она становилась парализованной. Абрек это понял. Давно. Еще там, в Москве, когда познакомились лет пять назад. А в прошлом году взял ее в оборот серьезно. Олега вытащил, забрал. А потом сильно поссорились, он ей сказал, уходи, не могу так — врешь мне без перерыва. И она так испугалась, что останется без его серых внимательных глаз и упрямого лица, что снова принялась врать, нагромождая дурные и глупые слова.
Этим летом Абрек нашел ее снова. С месяц владел Нюхой сам, выясняя, как удобнее пользоваться удивительной странностью красивой безбашенной девчонки. И в этом, как она после думала, ей даже повезло, Абрек никому не отдавал ее, забавлялся сам. Потом забрал в Крым, где она танцевала на его дискотеке, в серебристом вечернем купальнике, к утру раздеваясь и расплетая постепенно хитро свернутые косы.
