— Моя девочка Ню, — смеялся Абрек, уводя ее в свой номер, чтобы там налить строго отмеренную дозу. И посмотреть, что сделают с Ню еще пятьдесят грамм водки. И через полчаса — еще. Ему нравилось видеть, как задумчивая светлая девочка, с размытым взглядом, будто она постоянно слушала что-то, чего не слышат другие, по его желанию превращалась в сильную и бесконечно умелую женщину, бесстыдную и получающую от этого несказанное удовольствие. Никакого страха не оставалось в ней, а только жадная готовность делать еще и еще, веселая страсть к исполнению любых его желаний. Такая веселая и такая жадная, что, наконец, Абрека стало это раздражать. Ей все мало, злясь, думал, плеская водки и придумывая, что бы еще пожелать для себя — от нее. И злился еще сильнее, вдруг поняв, его ума уже не хватает. Тогда он решил отомстить, и доза спиртного изменилась. Он хотел, чтоб проснувшись, помнила, что происходило ночью. И сам вспотел, ожидая ее пробуждения и перебирая подробности. Месть удалась, он в полную силу насладился ее страхом, что вырастал, по мере того, как лежа рядом, сочувственно подсказывал ей воспоминания. После вышел, перебазарить с пацанами по делу, а когда вернулся, пришлось вытаскивать идиотку из петли. Тут он снова вспотел, на этот раз понимая, куда чуть не вляпался и что может сделать с ним ее богатая мамаша, если девка отдаст концы в номере уважаемого деятеля культуры, который поехал на ежегодный летний фестиваль. И махнул рукой, решив, пусть Ню делает, что делала, девка видная, и на ее танцы народ ломится смотреть. А дальше. Ну, кто знает, может, еще для чего приспособлю.
Да и опасно это, дергать ее, чтоб вспоминала себя ночную. Потому что как-то, лежа под ним и разглядывая потное лицо со свешенными волосами, вдруг сказала ясным змеиным голосом:
— Парни слаще, да, Абрек? Большие, грубые, чтоб помучили сперва. Чтоб…
И сказала такое грязное, такое мучительно сладкое, что он сразу кончил, хрипя и выкатывая светлые бешеные глаза.
Утром понял с облегчением — не помнит, напрочь не помнит. Но сказанного не воротишь. И вроде пора избавиться от чокнутой. А с другой стороны — выгодная она. И еще…
Глядя из жаркой толпы, как изгибается тонкое тело, разбрасывая руки, и под ней все, задирая цветные лица, двигаются в ее ритме, не могут вырваться, подумал, а ведь если про меня… может, и про других тоже?…
Следующим утром она проснулась в его постели. Рядом спал Леха, кинув через нее руку, а Абрек сидел в кресле, пил минералку и мрачно разглядывал занятую постель.
Нюха села, закрываясь руками и отодвигаясь от спящего. Абрек загудел что-то из своего болотного нутра, хлюпая и делаясь еще темнее, быстрее побежала по зыбкому блестящая жирная рябь. Ругается, догадалась Нюха, ругает меня. На тумбочке стояла бутылка, и она схватила ее, глотнула, чтоб увидеть и разобрать слова.
— Будешь приватные танцы плясать. Ко мне тут гости скоро, большие люди. Вот я их и угощу, раз не вышло ничо.
Глоток был небольшой, и что именно не вышло у нее ночью с Лехой, помощником Абрека, она не поняла. Но решила ночью убежать совсем. Туда, к Петру, где стояла для нее маленькая палатка и куда она убегала время от времени. А вечером на дискотеку пришел Олега.
Потом, когда за ней приехали, сперва Леха, и он приезжал еще раз, выследил, когда одна бродила по степи и медленно, гудя и постукивая членистой лапой по оттпыренному надкрылью, невнятно, но ясно объяснил ей, что именно сделают они с Олегой, она согласилась сама. И утром вылезла из палатки, поцеловав спящего Олегу между лопаток, забрала рюкзак и, поднявшись наверх далеко в стороне от сторожевой палатки, ушла им навстречу. Он сказал, ей нужно просто отдать долг, расплатиться. После этого иди девочка Ню, куда захочешь, все равно надоела, а сезон подходит к концу.
… Хорошо бы Абрек налил ей еще. Тогда к ощущению силы прибавится режущая ясность в голове. И если она удержится и не выпьет третьей отмеренной дозы, то сумеет сделать то, что решила. Убьет его. А после, наконец, утопится. Хорошо бы закрытыми глазами увидеть течения, пусть тело вынесет далеко отсюда. Или сделать так, чтоб не вынесло вовсе. Сейчас она еще не знает, как. Но впереди ночь и водка. Нужно сделать так, чтоб он правильно ее поил. Для нее правильно.
Но Абрек, усмехнувшись, убрал бутылку.
Тогда Нюха встала, потягиваясь и расстегивая пуговицу шортов. Зацепила пальцами поясок и стала, извиваясь, как змейка, выползать из них.
— Хочешь? — промурлыкала, — так хочешь, что даже не будет сегодня танцев, да? Начнем прямо сейчас, мальчик Абрикос?
— Ну, ну, — Абрек выставил широкую ладонь с короткими пальцами, — успеется, лапа. Я тебе говорил про гостей? Скоро будут. А пока посиди, а хочешь, станцуй мне.
Он захохотал, будто пошутил ярко и метко.
— Приватный, а? Мне, приватный. Типа мы с тобой, в первый раз типа! На столе, Ню, подергайся.
На территории небольшого пансионата было сравнительно тихо. Далекая музыка и шум голосов ложились поверх близкой тишины прозрачной пленкой. Иногда под навесами ресторанчика всплескивала музыка, стук шаров и громкие разговоры. И снова тихо. Серега слышал, как рядом, касаясь его плечом, неровно дышит мальчик, чья девочка в раме желтого окна, с небрежной кинутой наискось занавеской, была видна в полный рост, лишь половину лица отсекал верхний черный край рамы.
Окно было закрыто. Но видимо, открыто другое, за углом, потому что девичий и мужской голоса говорили что-то, сливая слова в невнятные фразы, состоящие лишь из интонаций. И Серега поежился, слушая, не ожидаемо расслабленный и понукающий мужской голос. А — женский, ясный и вкрадчивый, будто хозяйке его далеко за тридцать и все эти тридцать жизнь умудряла и травила ее своей низкой циничной мудростью.
Длинное очень красивое тело, иногда локти или опущенные руки, что снова улетали вверх, к волосам, чтобы поднять их, обнажая шею — последнее, что было скрыто, пышными, мелко витыми волосами. И когда копна, переливаясь и увертываясь, подхватывалась ладонями, показывая тонкий рисунок шеи, дыхание мальчика умолкало вовсе. Горчик понимал, почему.
Ее можно нарисовать. Вот так. Одним медленным росчерком, жирной блестящей линией. Фломастер. Чтоб… блестело и липло к пальцам…
Голос слышался снова, такой раздражающе ясный, и одновременно невнятный.
…Дразнит. Она его дразнит. Незачем понимать слова, и так все понятно. Загар красивый какой…
По бедру пробежал длинный блик, тело повертывалось. И Горчик в растянутом времени, в котором нужно было пока молчать и ждать, успел подумать — тело. Не фигура и не Нюха Олеги. Тело. С плоским животом и светлым треугольником лобка, сходящимся в четкую черточку тени, где смыкались ноги. Пока еще смыкались.
Мысль рассеклась странным звуком, близким. Толкнулось рядом плечо.
— С-с… — проговорил Олега, уже откачиваясь и начиная движение, а Горчик одновременно с ним начал свое, — с-скотина… убью…
Успел вклещиться в локоть и, подбивая ногой Олегово колено, вывернул к себе, нагнулся над запрокинутым бешеным лицом, затеняя его — желтое от света из окна, своей черной тенью.
— Заткнись, — прошипел в ответ, захватывая жесткой рукой растрепанные волосы и удерживая парня, как был — на коленях, с запрокинутым лицом. Пока тот не стал вырываться, нагнулся, прислоняясь к уху. Заговорил, мерно дергая плененные волосы:
— Все… просрешь… кретин… у него тут… шестерки. Кругом. Понял?
Сам кивнул головой Олеги, и в серых глазах мальчика блеснуло. Он втянул воздух сквозь зубы, ответил злым шепотом:
— Все. Пусти.
Горчик убрал руку. Поднялся, держа Олегу за плечо. И не давая ему повернуться к окну, где перебрасывались ленивыми словами, играя друг с другом, и вдруг она засмеялась… — заговорил в ухо:
— Окно там, открыто. Нужно пройти чисто, чтоб никто. В дом прямо. В дверь. Там вроде нет. Кроме них. Понял? Берешь Нюху, сразу. Я мужика.
— Ты?
Горчик нетерпеливо кивнул, отметая удивление в вопросе, и повторил с нажимом:
— Я — его. Пока я, ты ее в это окно, сюда. Как пришли. Моцик кинь. Бегите сразу, в дюны. И в воду. Под причал.
Замолчал, чтоб не мельтешить, ждал, надо ли повторять. За углом, где распахнутое окно посылало в электрический свет площадки под стрижеными деревцами ленивые голоса, протопал кто-то. Крикнул вполголоса. Засмеялся, удаляясь. Снова застукали шары под ударами кия. Очень сильно пахли ночные цветы, видно рядом была клумба, запах просто сшибал с ног. Мешал слушать.
— Закрыто, — мрачно сказал Олега, — снутри.
Серега обрадовался тому, что все услышано и повторять не придется.
— Открою. Или выбью. Ты главное, девчонку сразу. Справишься?
— Д-да, — с сомнением отозвался Олега. И Серега вполне его сомнение понял. Она с таким удовольствием танцует, подхватывая руками маленькие груди, присаживаясь и снова вытягиваясь. Для сидящего в кресле, который для них, через окно, состоит из макушки в потных волосах, перекошенных плеч и толстых локтей на подлокотниках. И одного колена, тоже большого.
