Он снова вздохнул, пожал плечами:
– Что мне было делать? Вымостить золотом Вацлавскую площадь? Подарить каждому чеху красную розу и попросить прощения за весь СССР? Что? Просто… И этот пепел, пани Елена, он здесь, он лежит в этой земле… И я… Я просто знал, что вы никакие не мирные обыватели. Когда развалилась империя Габсбургов, – вы же знаете, как расцвела страна… Это же сделали вы сами. А потом, в шестьдесят восьмом, все просто поняли, что нельзя, не время, что нужно сохранить людей, сохранить страну, тогда просто не было другого решения. У вас просто было нечем… А я дал вам это. И теперь никто не посмеет больше… Никто. Никогда. Понимаете? Вы – славяне, вы – потомки гордых, красивых, великодушных и бесстрашных воинов. Это никуда не могло деться. Никуда. Я просто помог этому проявиться… Больше… Больше я ничего не мог сделать для вас. Остальное вы сделали сами…
Тишина повисла в кабинете. Внизу шумел огромный, прекрасный, сверкающий город, столица великой страны, созданной неодолимой волей этого человека и тех, кого он вытащил из небытия, но в кабинете было удивительно, даже пугающе, тихо. Елена сидела, глядя в сторону, подперев голову ладонью, и молчала.
Наконец, она заговорила:
– Значит, все это правда…
– Не все, – он улыбнулся. – Но почти.
– Вы… Кто-нибудь еще… знает об этом?
– Вацлав… Их величества. И теперь вы.
– Почему?!
– Потому что это мистика, чепуха, сентиментальные сопли. А я Дракон, а не инженю на пенсии. Да и кто же в такое поверит…
Ты сказал, что хочешь меня потрясти, все равно, чем. Что ж, тебе это удалось, подумала Елена. Пожалуй, такой удар мне не удержать… Или ты знал и об этом тоже?!.
– Скажите, пан Данек… Не будет очень уж большой наглостью, если я попрошу вас встретиться со мной еще раз?
– Да нет, нисколько, – Майзель улыбнулся. – И знаете что… Я, право, не уверен, понравится ли вам такая идея… Хотите провести в моем обществе некоторое время? Понаблюдать за мной, как видят меня мои сотрудники? Каждый день? А? Решайтесь.
– Надеюсь, вы шутите?
– Отнюдь, дорогая. Я серьезно. Ныряйте, тут неглубоко.
Конечно, он знал, что журналистское расследование, «погружение» – настоящий конек Елены. То, что ей всегда с таким блеском удавалось. Вот негодяй, подумала она, впрочем, безо всякой злости. Ну, держись…
– Почему?
– Что?
– Почему вы решились предложить мне это? Вы же знаете, что я не пощажу вас, если узнаю, что вы мне соврали сейчас или соврете потом?
– Соврал? Когда?
– Сейчас. Все, что вы говорите… И… Эта история из вашего детства… Зачем вы мне ее рассказали?
– Вы спросили… Я ответил. Только и всего… Я не такой примитивный, пани Елена, как это может показаться на первый взгляд. А врать… Да я и в мыслях такого не держу. Чего ради? Мне не нужно вас обманывать. Мне достаточно было отказаться говорить с вами. А казаться лучше, чем я есть… Это не мое. Так как?
– Я согласна.
– Отлично, – Майзель просиял. – Я знал, что вы смелая девочка…
– Я не девочка и ненамного вас моложе. Если моложе… И если нам предстоит некоторое время… работать вместе, – крошечная пауза не ускользнула от внимания Майзеля, но он не подал виду, – я прошу вас, по возможности, избегать покровительственных интонаций в общении. Это будет мешать нам обоим. Я догадываюсь, что вы с вашей внешностью пользуетесь у женщин сногсшибательным успехом, и на очень многих из них подобный тон производит планируемый эффект. Но для меня вас слишком много. Я предпочитаю раз и навсегда избавить вас от всяких иллюзий, а себя – от ваших ухаживаний, которые, как я догадываюсь, могут уложить на лопатки кого угодно. Вы – герой не моего романа, вы – объект моего профессионального интереса… Возможно, ваш мужской биомагнетизм и может кого-нибудь сбить с толку, но только не меня. У меня для этого слишком много рассудка и опыта… Что это вы так улыбаетесь?
– Пани Елена… А кто же он, герой вашего романа?
Елена хотела ответить какой-нибудь дерзостью, но передумала, понадеявшись, что оставшись серьезной, вернее собьет с него спесь, – потому что ее дерзости в какой-то момент перестали его злить, и она это с большим удивлением заметила:
– Человек, которого я могу уважать, и чьи слова не расходятся с делом. Тонко чувствующий и понимающий мои чувства. И уж точно не роковой красавец под два метра ростом с ушками, как у чертика, и голливудским оскалом, в котором поместится целиком моя голова… Да перестаньте вы хохотать, черт вас побери совсем!!!
– Простите, – Майзель провел рукой по лицу, словно стирая с него улыбку. – И что, встречались вам такие мужчины?
– Вы отлично знаете, какие мужчины мне встречались, – рассвирепела Елена. – Или вы думаете, я не понимаю, – прежде, чем допустить меня к вашему телу, ваши ищейки насквозь просветили меня и все вокруг меня во всех мыслимых и немыслимых диапазонах?!
– Вы это заметили? – прищурился Майзель.
– Нет. Я не заметила. Но догадалась.
– Слава Богу, – вздохнул Майзель. – А то я испугался, что они вас побеспокоили… – Он снова улыбнулся. – Простите. Вы просто очень смешно сердитесь…
– Вы не первый, кому поначалу бывает смешно. Обычно потом становится весело всем остальным.
– Я не боюсь показаться смешным.
– Как мило с вашей стороны. И почему же?
– Потому что умею быть по-настоящему страшным, – Майзель коротко взглянул на Елену из-под полуприкрытых век, и взгляд этот весьма однозначно подтвердил правоту произнесенных слов. – Кроме того, если вы вздумаете изобразить меня смешным, вам просто никто не поверит. Это не будет соответствовать правде жизни.
– Ну, хорошо. Я думаю, нам сейчас не стоит делить шкуру неубитого медведя. Каков будет формат наших встреч?
– Мой рабочий день начинается в шесть утра. Встаю я в пять. Ложусь в три. Иногда не ложусь.
– В три… ночи?
– Ну, не дня же. В воскресенье я обычно отдыхаю…
– Почему не в субботу?
– Потому что его величество отдыхает в воскресенье, – Майзель усмехнулся. – И это единственный день за всю неделю, когда мы можем более или менее спокойно поговорить, и не только о делах… Но мы отвлеклись. В течение дня могут случаться, разумеется, всякие непредусмотренные рабочим расписанием моменты… Вот так. Все это время я буду для вас полностью доступен, о чем отдам соответствующие распоряжения.
– А секреты?
– Вас интересуют секреты?
– Нет. Во всяком случае, не секреты, как таковые.
– Ну и прекрасно. Предоставьте мне позаботиться о деталях. Итак, завтра в шесть?
– В десять.
– Невозможно.
– То есть?!?
– В шесть, пани Елена. Уйти вы можете в любое время, но прийти – только в шесть. Потому что в десять я могу быть уже в Лондоне или Антананариву. Или на Луне. Понимаете?
– Кажется, да.
– Замечательно. А сейчас я отвезу вас домой. Не возражаете?
– Это что? Позвольте вам выйти вон?!
– Вам нужно отдохнуть, пани Елена, – улыбнулся Майзель, и по его улыбке она поняла, что он не шутит. – Мой ритм довольно сложно выдержать. Мои помощники работают в две смены, и я подумываю, не учредить ли мне третью, потому что люди просто падают с ног…
– Просто невероятно, что делает с человеком жажда наживы. Что ж, поехали…
Это было похоже на то, как если бы у Елены вдруг вытащили пробки из ушей и сняли повязку с глаз. Майзель словно задался целью сшибить ее наземь, обрушив на нее разом весь чудовищный коловорот своей жизни. Но это было не так-то просто, как могло бы показаться при взгляде на хрупкую фигурку Елены. Она честно отрабатывала свою – пускай временную – причастность к нему.
И спрашивала, спрашивала… Своими вопросами она пыталась нащупать в его панцире хоть какую-нибудь, хоть крошечную щелочку, в которую можно было бы просунуть лезвие ножа, надавить, раздвинуть, а потом и разломить пополам, чтобы увидеть живую, беззащитную плоть… Но Майзель, казалось, состоял весь из одного только панциря – непоколебимой, спокойной, веселой уверенности в собственной правоте. Это было иногда до такой степени непонятно, что заставляло Елену срываться и выходить из себя. Только Майзеля вывести из себя было совершенно нереально – как ни пыталась Елена, ничего у нее не получалось…
– Кстати, как вам удалось так быстро и так великолепно выучить чешский? У вас даже акцента нет… Я знаю, что вы умеете учиться хорошо и быстро. Но чешский? Это далеко не самый простой язык… Конечно, похож на русский, но уж очень отдаленно… И произношение… Нет-нет, я помню ваш рассказ… – Разве такое забудешь, пронеслось в голове у Елены. – Но… Это же мистика, на самом деле… Это же не может быть так просто…
– Да вот, дорогая, так как-то все… Очень хотелось, наверное.
– Это даже не смешно.
– А кто вам сказал, что я собираюсь вас развлекать?!
– Пожалуйста, пан Данек. Вы же прекрасно понимаете подоплеку вопроса…
– Возможно. Или нет. Ну, хорошо… Да, я хотел – и хочу – чтобы люди, с которыми мне приходится работать и делать одно очень большое и очень важное дело, не ощущали хотя бы языкового барьера. И я много над этим трудился. Разумеется, если бы не врожденные способности и некоторые благоприобретенные навыки, это было бы невозможно. Но я вообще быстро соображаю. И чешский – вовсе не единственный язык, которым я владею так, что могу на нем думать…
