— Очень убедительное выступление, — покивал я.
— Не будь таким циничным! — воскликнул Сидельников. — Вот ты-то почему пошёл в КОРКИ, если весь такой правильный из себя?
— Видимо, это наследственные гены, — ответил я и увидел, как он морщится ещё сильнее. — Ну ладно, — я решил быть менее колючим, пожалел его что ли? — Просто мне было наплевать с кем и как делать революцию. Потому что на самом деле это, прежде всего, моя личная революция, моя собственная борьба. Ты говоришь «погрузиться в зло»? Да, пожалуй, именно так я это и воспринимал. Неважно как, неважно какими методами, неважно с кем — главное приближаться к поставленной цели. Хоть на миллиметр, но приближаться. Не жалеть никого: ни себя, ни окружающих. Если надо, положить всех ради светлой и высокой цели. Только так можно что-то изменить в этом мире, правда?
Он вроде бы и соглашался со мной, но не вполне. Помолчав, высказал что-то вроде упрёка:
— Ну, ты-то у нас погрузился в зло на всю катушку. Совсем с петель слетел. Хоть ты и мой сын, но я поражён и шокирован тем, как легко ты оставляешь за собой трупы.
— Я только защищался! — воскликнул я. — Я не могу ждать как баран своей участи и послушно блеять, когда меня приходят убивать.
— Ты не должен был трогать того профессора.
— У вас были на него планы?
— Может быть, но не в этом дело. Тебе никто не давал на это санкций. Ты же должен понимать, что организация — это, прежде всего, дисциплина.
— Хорошо, за профессора я готов был ответить, но откуда взялись обвинения в убийстве Гарибальди? Он погиб в результате несчастного случая, я и думать не мог желать ему смерти.
— Это слишком туманная история. Насколько я знаю, твой знакомый Никита Костиков дал показания, в которых ты выступал как заинтересованное в его смерти лицо.
— Вон оно что! Хотя нет, не верю: его заставили дать такие показания. Заставили силой.
Одинокий ничего не ответил на это, и я понял, что возразить ему нечего.
— Ну так чего же ты ждёшь? — спросил я. — Позови своих головорезов, пусть они пристрелят меня. Политбюро выразит тебе благодарность.
Он вздохнул.
— К сожалению, я был в отъезде, когда проходило заседание трибунала. Я бы не допустил такого решения. Нашлись люди, которые очень сильно захотели от тебя избавиться. Но ты всё-таки мой сын. Я распорядился задержать тебя не для того, чтобы причинить вред, а чтобы помочь.
— Ага, ты решил помочь, когда меня чуть не убили три раза!
— Знаешь ли, не всё быстро делается. Надо собрать надёжных людей, потому что не каждому можно довериться, вычислить твоё местонахождение. Ты опять заставляешь меня оправдываться, мне это совсем не нравится. Но если хочешь знать, у меня всё это время сердце кровью обливалось. Тебе этого не понять, но я бы не простил себе, если б не смог тебе помочь.
— Да ладно, брось! Кроме меня у тебя трое детей. Одним больше, одним меньше — тем более, если я отрезанный ломоть.
— Не говори так, ты не отрезанный ломоть. Я следил за тобой все эти годы, радовался, переживал. У меня слёзы по щекам текли, когда мои люди приносили твои фотографии: вот ты идёшь по улице, вот качаешься на качелях, вот ешь мороженое. Когда ты попал в КОРКИ, я испытал шок: нет, это невозможно, думал я, нельзя позволить ему пропасть здесь. И одновременно радовался за тебя: у меня вырос хороший сын, он умеет отличить добро от зла, он встал на путь борьбы.
— Я сейчас расплачусь.
— Э-э, да что я тебе объясняю всё это! — раздосадовано взмахнул Сидельников рукой. — У тебя нет детей, разве тебе понять.
Я снова отхлебнул из бутыли воду.
— Ну и какие у тебя планы? — спросил у него. — Что собираешься со мной делать?
— С тобой может быть только один план: отправить тебя за границу. Сделаю тебе паспорт на другое имя, дам денег. О стране сам подумай, на конкретном варианте не настаиваю. Будешь жить тихо, мирно, устроишься на работу. О революции придётся забыть, ты сейчас вне игры. Если в Комитете узнают, где ты, то достанут и за границей. Так что высовываться нельзя.
Я почувствовал в груди жжение и смутное очертание Возможности. Возможности осуществления сокровенных желаний.
— Есть место, где меня никто не достанет, — сказал ему тихо. — Помоги мне отправиться туда.
— Что это за место?
— Советский Союз!
— Хех, Советский Союз!.. — воскликнул он. — Кто же тебя туда пустит?
— Я подавал заявку на эмиграцию. Сегодня утром мне позвонили и сообщили, что она удовлетворена. Завтра я должен явиться на встречу.
— Удовлетворена?! Подожди, подожди, а не провокация ли это? Может быть, тебя просто-напросто выцепляют так? Я же не в курсе всех операций Комитета. Да это и не Комитет может, а ФСБ. Вдруг ты находишься у них в разработке?
— Я думал об этом. Риск есть, но я чувствую, что всё по честному.
— Кем тебе назвался звонивший, представителем миграционной службы?
— Да, это была девушка. Она из некоего подразделения под названием «Центр «П». Он занимается эмиграцией в Советский Союз.
— «Центр «П»… Возможно, такой и есть, что-то слышал вроде, но всё равно это ни о чём не говорит. Что именно она тебе сказала, какой главный аргумент? Просто так не могут разрешить эмиграцию в Союз.
— Она сказала, что мои родственники в Союзе дали добро на моё переселение.
— Родственники… Какие к чёртовой матери родственники?.. Хотя да, там должны быть такие же мы… Ну, не знаю, слишком высока опасность. Да и потом, это же не бесплатное удовольствие.
— Да, надо заплатить двенадцать миллионов.
— Ого! Долларов что ли?
— Рублей.
— Всё равно немало. И ты хочешь, чтобы я дал тебе эти деньги?
— Ага, — кивнул я. — Ты же любящий папа.
Какое-то время Сидельников молчал.
— Виталик, Союз — это иллюзия… — выдохнул наконец он свои сомнения. — Я не хочу сказать, что его нет вообще, но отправляться туда нельзя. Это абсолютно другой мир, другая вселенная, в конце концов. По большому счёту о ней ничего неизвестно. Вдруг, там совершенно другие физические законы?
— Профессор из Союза ничего об этом не говорил. По телевизору тоже ничего подобного не показывают.
— Да мало ли что там показывают! Не верь никому — ни профессору, ни телевизору.
— Тогда и тебе не надо.
— Мне — верь. Я добра тебе желаю.
— Если желаешь добра, то помоги улететь в Союз. Это всё, о чём я тебя прошу.
Этот суровый, отстранённый человек повернулся ко мне и пристально, отчаянно как-то посмотрел мне в глаза.
— Сынок, — шепнул он. — Если ты улетишь в Союз, то мы больше никогда не увидимся. Оттуда нет возврата.
— Не увидимся. Но так лучше. Это же идеальный мир! Папа, ради чего мы боремся здесь? Ради того, чтобы построить этот мир. И мне остался до него всего шаг.
— В том-то и дело. Мы боремся, чтобы построить его здесь. Это наша судьба. Готовый идеальный мир создан не для нас, мы должны его заслужить.
— Пусть меня застрелят за мои мысли и поступки, но я заслужил его!
— Виталик, возможно, тебе кажется, что там легко и прекрасно, но вдруг он разочарует тебя?
— Он не может разочаровать!
— Несмотря на свою ненависть к капитализму, ты его продукт. Ты привык к этой жизни, не к той. Ты абсолютно несовершенный человек, тебе будет непросто в совершенном мире.
— Я справлюсь. Я обязательно справлюсь!
Отец долго молчал. Сидя неподвижно, изредка моргая, смотрел прямо перед собой. Потом едва заметно кивнул и произнёс:
— Хорошо. Если ты хочешь, пусть будет так.
Мы пересели в другую машину, просторнее и шикарнее, отцовские братки ехали впереди, путь пролегал ко мне домой — мне требовалось забрать кое-какие вещи.
— До завтрашнего утра мне надо выполнить одно дело, — объявил я отцу. — Ты можешь мне помочь, но если не хочешь, я справлюсь сам.
— Что это за дело?
— Я должен убить Брынзу.
— Исключается, — коротко отрубил он.
— Я не могу улететь в Союз, зная, что эта гнида останется здесь жить.
— Ещё раз говорю тебе: это исключено. Либо я даю тебе деньги и ты улетаешь в Союз, либо ступай на все четыре стороны и делай, что хочешь. Но о Союзе можешь забыть.
— Мне нужен всего час. Может, два.
— Виталик, я позабочусь о Брынзе.
— На самом деле?
— Обещаю тебе.
— Ты обманываешь меня.
— Нет, не обманываю.
— Пристрели его самой ржавой пулей, какую найдёшь.
Сподручные отца проверили подъезд — всё было чисто. Я в квартире находился недолго, потому что оказалось, что брать с собой мне по большому счёту нечего. Кроме паспорта и свидетельства о рождении вообще нечего. Растеряно окидывал я взглядом вещи и ни за одну из них не мог зацепиться. Взять внешние диски с коллекцией советских фильмов? Да в Союзе такого добра с избытком. Коллекцию советской музыки на болванках? Этого там тоже хватает.
