— Пингвин — отряд плавающих птиц. Крылья похожи на ласты. Вес до 42 килограммов. Обитает на морских побережьях в Антарктиде и в умеренном поясе Южного полушария. Хорошо плавает и ныряет. Гнездится колониями…
— Хватит! — Никифор решительно оборвал умного дурака. — Повторяю вопрос: может ли арктический медведь съесть антарктического пингвина?
Кузнечик покланялся и выдал:
— Еда — принятие пищи ртом в целях насыщения…
— Кыш-кыш, — отмахнулся Никифор.
Кошелкин отступил.
— Теперь тебе все понятно?
— Про пингвина?
— Про птичьи мозги, — сказал Никифор. — Кошелкин собирает знания, но не умеет ими пользоваться. Ты сама подумай: если медведь живет на Северном полюсе, а пингвин на Южном, то как один может съесть другого?
— Никак, — согласилась Майка, восхищаясь задачкой со столь необычным решением.
— Наш ученый знает все, — рассказал Никифор. — Но ничего не понимает. А какой тогда толк от его знаний?
— Прямо уж никакого? — недоверчиво переспросила Майка.
— Согласен, корявка, — неохотно признал директор. — Он может быть очень полезен. Но есть ли у него ум? Вот в чем вопрос… Сидит в своих знаниях, как банке.
— Под колпаком, — добавила Майка.
— Скорей уж в колпаке, — сказал Никифор и закричал.
— Опаздываем!
Никифор помчался сквозь толпу. Майка припустила следом.
— Кошелкин — пример дурного воспитания, — на бегу рассказывал чудак. — Переучился. По классификации талантов у него была третьестепенная одаренность, а родители приняли его за первостепенного. В три года его заставили выучить алфавит, в пять рассказали все про логарифмы. Самое удивительное, что он поспевал и мог бы стать неплохим ученым. Не блестящим, но неплохим. Однако в один далеко не прекрасный день Кошелкин перестал понимать, зачем ему столько знаний, и стал их просто копить.
— И ничего не поделать? — спросила жалостливая девочка.
— Пробовали. Безуспешно. А теперь и незачем. Ему хорошо в его банке. Удобно.
— Что же хорошего в банке?
— У ограниченного мира много плюсов. Все аккуратно уложено, все вопросы отвечены, сомнений нет и быть не может. Ничего не беспокоит. Кошелкин наглухо замурован в темнице своих знаний. Ему уютно — в банке не подхватишь насморка, там не поддувает, там всегда одинаковая температура.
— Скучно же, — подумав, решила Майка.
— Каждому свое. Но у нас он к месту. Кто же откажется от ходячей энциклопедии?
— А как он к вам попал?
— Была у нас пробная программа. «Макаренко-2000» называлась. Взяли Кошелкина на перевоспитание, так он и задержался навсегда.
— Как Сонька? — нечаянно Майка подобралась к очень важному для нее вопросу. — Да, я вот спросить хотела. Разве можно отбирать ребенка у родителей? Они так переживали! Все переживали. Весь подъезд и я тоже.
— А можно иначе?
— Получается, что вы детей воруете, — сама собой высказалась неприятная мысль.
— Мы лишаем родителей авторских прав, — поправил Никифор.
— Как это?
— Очень непросто. Долго взвешиваем все «за» и «против», наблюдаем, оцениваем, спорим, а если уж нет сил ждать — идем на крайности. Мы отбираем у родителей авторство на ребенка.
— За что?
— За плохое поведение, конечно. За что же еще?
— Дядя-Саня не хотел бить Соньку, — попыталась заступиться девочка. — У него жизнь непростая. Трудности. Завод закрыли давно, а он был настоящий мастер. Вы бы видели, как он потом страдал и мучился. Он не всерьез Соньку бил. Я знаю.
— Побить можно и ради забавы, но боль-то ведь настоящая… — покачал головой директор. — Мы бы и по сей день ждали, да «Блюбка» нам такое показала… — Никифор умолк.
— Какое «такое»? — заинтересовалась девочка.
— Не скажу, — ответствовал Никифор. — Решение было вынужденным, но не напрасным и даже с сюрпризом. Вот ведь как бывает: ищешь чудо-детей, ищешь, за горами, за лесами, в далеких краях, маешься-стараешься. А встанешь, бывает, с левой ноги, легкой рукой себя хлопнешь — и батюшки-светы, что выясняется! В одном доме с карапузом проживает она. Та самая.
— Какая! — Майка замерла.
— Никакая еще, — хихикнул Никифор. — Живет девица, две косицы, а в голове всего-то две мыслишки — про ванильное мороженое и будущего поэта Беренбойма.
Майка побагровела.
Сорняк из грязи — грязь из сорняка?
— А как вы считаете, — Майка поспешила перевести разговор на другую тему, — можно сорняк в культурное растение перевоспитать?
— Чую-чую, откуда ветер дует, — сказал директор Пан. — Лысиков химерами поделился. Вообще, на сей предмет единого мнения пока не имеется. Может, нет, а может, да. Некоторые считают, например, что сорняк из грязи вынуть можно, но вряд ли удастся вынуть грязь из сорняка.
Мысль была, возможно, и верная, но девочке было неприятно с ней соглашаться.
— Да-да, конечно, — добавил чуткий Никифор далее, — пускай растут все цветы. Лишь бы друг другу не мешали. Цвели и радовали глаз. Вот, скажем, пойдешь ты в лес, а там все деревья по ранжиру выстроены, травинка к травинке, как по линеечке, к солнцу тянутся. Нет тебе ни буреломов, ни чащоб, ни синих теней, ни полумрака… Вроде бы все правильно, но скучновато, правда?
— Правда, — согласилась Майка.
— Розы — садам, ромашки — полям. Всему свое место. Каждому овощу свой срок. Так и с талантами. Балерина должна узнать про свой дар лет в семь, а философ дозревает до него не раньше тридцати. Ты книжки читаешь? — Никифор завернул за угол.
— Да, если интересные. Сказки, там, приключения, фантазии, — Майку немного укачало на вираже, но она и бега не замедлила и ход мыслей уловила.
Умница.
— А знаешь?! — Никифор обрадовался.
— Знаменитый сказочник Ганс Кристиан Андерсен довольно долго искал свой путь. Писал стихи, романы, предлагал их всюду, но все без толку.
— Сам Андерсен?! — Майка не верила своим ушам.
— Именно он, Ганс Кристиан, — покивал Никифор. — Но затем он стал писать сказки и… ну, дальше ты в курсе.
— Конечно! — воскликнула Майка, — «Гадкий утенок», «Стойкий оловянный солдатик», «Снежная королева»…
— Но, предположим, однажды в отчаянии он бросил бы все и пошел, например, в придворные глашатаи. И что бы тогда было?
Майка не знала ответа.
— Ничего хорошего, — сказал Никифор. — Мир недосчитался бы одного великого сказочника, зато прибыло бы полку бездарных глашатаев. И не было бы твоих любимых утят, солдатиков и королев.
— Но они же есть, — даже на секундочку Майка не собиралась отказываться от дорогих ей героев.
— Да, талант пробил себе дорогу. Датский чудак нашел свой путь, с которого никогда больше не сворачивал. Повезло и ему, и миру. Кстати, бывает даже полезно подстраивать дароносцам препятствия.
— Зачем?
— Чтобы узнать, на что они способны, — Никифор улыбнулся. — Иногда, чтобы протянуть руку, надо подставить ногу. Как ты думаешь, зачем во многих школах для одаренных детей царит суровая, спартанская атмосфера?
— Чтобы меньше баловались?
— Чтобы умели преодолевать себя. Чтобы вырабатывали волю к победе, чтобы наращивали уверенность в своих силах, ведь чем больше препятствий ты миновал, тем выше ценность твоего дара. Дару нужны условия, ему нужны учителя. И препятствия — трудные, но преодолимые — ему тоже очень нужны.
Майка была вынуждена согласиться, но вслух этого делать не хотела: ведь так было бы хорошо, если б все происходило легко, светло и радостно…
— Легкость легкости, конечно, рознь, — возразил невысказанной мысли Никифор. — Иные таланты имеют такую природу, что им противопоказаны ограничения. Им нужна свобода, ласковое слово, похвала. Чтобы суметь пролиться плодородным дождем, им нужно полетать на воле, на ветрах одобрения и приязни. Только так и никак иначе, — он поглядел на Майку. — С ними нужно обращаться чрезвычайно осторожно. Это очень нежные, светлые дары. Вот, например, жил-да-был мальчик со смешным именем и актерским даром. Ему бы постигать азы мастерства, ему бы ходить в театры, смотреть кино, слушать людей, которые знают много о красоте, об искусстве и о красоте в искусстве. Но мальчика считают идиотом. Все, — Никифор бросил на Майку многозначительный взгляд. — Или почти все. Никто не видит его Дара. Никто, или почти никто, не хочет верить, что этот ребенок с повадкой неуклюжего медвежонка, на самом деле будущий актер, которому по плечу самые сложные, самые необычные роли. Ему прописаны почет, слава и уважение.
— Гадкий утенок, — Майка всплеснула руками. — Сонька!
— Но в жизни не всегда есть место сказке. Сонька, наш будущий актер, так и остался бы идиотом, забитым и жалким, а его дар мог бы угаснуть или даже переродиться…
