До того, как он уехал в Германию, практически все вечера, проведенные нами в пабах, заканчивались обсуждением этого, но сейчас у Дэнни уже не было прежнего энтузиазма. А когда паб закрылся и мы вышли на улицу, Дэнни, поскольку сильно перебрал, сделался сентиментальным. Пребывая в подобном настроении, он обычно пристально смотрит на меня своими большими и влажными карими глазами, углы его рта опускаются, и он, слегка поднимая свой квадратный подбородок, держит голову так, как будто старается удержать в равновесии стоящее на ней ведро с водой. Он приник головой к моему плечу и одной рукой обхватил меня за талию, обхватил очень крепко, чтобы сделать мне больно, – ему всегда нравилось запускать пальцы мне под ребра, чтобы показать, какие сильные у него руки и что если мы вдруг подеремся, то сильнее окажется он. Потом, когда Том и Люси отошли к музыкальному автомату и занялись выбором мелодий, он сказал мне:
– Кит, ближе тебя у меня и сейчас никого нет. Мы не часто видимся. И мне иногда жаль, что жизненные пути развели нас. Но мы все такие же, верно? Мы всегда будем следить друг за другом и заботиться друг о друге, верно? Я виноват, что твой приезд ко мне получился не совсем приятным. Я вовсе не хотел избавиться от вас, ты ведь так не думаешь? Люси, наверное, считает меня законченным психом?
Мы вышли из паба после финального гонга, оставили машину Дэнни на стоянке, взяли такси, которое довезло нас до дому, а там Том и Люси сразу же пошли спать. Несколько дней назад дети Софи разукрасили дом к Рождеству. Повсюду блестела мишура, с чердака принесли скульптурную композицию на тему Рождества Христова, которую отец и мама в пору нашего детства сделали из туалетной бумаги. Дети стащили с полки тома энциклопедии, а вместо них поставили эту композицию. Я думаю, что именно она, а также и то, что Дэнни столько времени не был дома, навеяли на него столь сильные ностальгические чувства. Мы расположились в гостиной, чтобы еще поговорить. Дэнни рассказал кое-что о своей работе на радиостанции и о том, что он не прочь возвратиться в Англию, если подвернется хорошая работа на коммерческом канале; по всему было видно, что в его жизни в Германии существует многое не приятное для него, но он об этом не рассказывал.
Неожиданно ему в голову пришла очередная идея. Мы, стараясь не разбудить детей Софи, разошлись по разным местам: Дэнни пробрался в свободную комнату, где для него была подготовлена постель, а я спустился вниз, в подвальный этаж, в нашу с Дэнни прежнюю спальню, где сейчас мы спали с Люси. Мы вспомнили носки, которые в ночь перед Рождеством отец оставлял на спинках наших кроватей, чтобы в них положил подарки Дед Мороз, и поговорили о рождественских праздниках минувших времен и о том, какими дармовыми подарками, добытыми в банке, отец будет дурачить нас нынче. Каждый год отец совершал набеги на банковский шкаф с канцелярскими принадлежностями, и наши носки (это было своего рода разогревание нас перед вручением главного подарка у рождественской елки после обеда) всегда были полны блокнотами и ежедневниками с логотипом банка, ручками и карандашами.
После того, как мы просмотрели подарки, Дэнни поставил на магнитофон пленку своего недавнего шоу, которое он делал в Боснии – его командировали туда на неделю, и он работал там, ведя свои передачи для миротворческого контингента из студии, оборудованной в железном эллинге. Я слушал, а Дэнни, погруженный в воспоминания о детских годах, вслух комментировал то, что сохранила ему память («Господи, ну и дрянь же нам дарили!»). Он казался сильно подавленным.
– Ты помнишь тот год, когда мы страшно хотели получить в подарок на Рождество духовое ружье, поскольку у Карлоса такое уже было, и даже несмотря на то, что папа категорически отказал нам, ты был уверен, что он нас разыгрывает и все-таки подарит то, что мы просим? Ты тогда принял зонтик в твоем носке за ружье. Да, хороший это был год, 1990-й. Что я тогда делал? Мы тогда уже сходили с ума по Никки Олдбридж?… Кит, а ты помнишь, как мы вместе прогуливали занятия? Я был по-настоящему болен, а ты приходил ко мне в комнату и просил замолвить за тебя словечко маме, и я вертелся около нее и все время повторял: «Мама, мне кажется, что Кит тоже нездоров, у него то же самое, что и у меня», и мы целый день играли на столе в гостиной в пинг-понг ракетками, подаренными папой на Рождество, а вместо сетки мы ставили на столе ряд детских книжек в твердых обложках… Кит, ты помнишь песенку, которую мы распевали в детстве? Постои, как это? «Кит и я – мы друзья, мы друзья, как найнононопя». Что, черт возьми, означало это «найнононопя» и почему мы были именно такими друзьями? Ты-то сам не помнишь?
К тому времени, когда я решил идти спать, у Дэнни чуть ли не слезы текли от воспоминаний обо всех этих давно прошедших мелочах: мы поговорили о детях Софи, но говорили так, чтобы не возбуждать в себе зависть («Понимаешь, я не думаю, что когда-нибудь обзаведусь детьми»); мы позлословили Насчет жениха Венди («С ней он наверняка сопьется»); Дэнни прошелся по своему начальству («Воображения ни на грош»); обсудили Карлоса, который снова пустился во все тяжкие и постоянно изменяет Доминик – по крайней мере, именно так Дэнни представлял себе их жизнь («Ну почему женщин тянет к таким типам, как он?»). Потом он сказал, что все, о чем мы говорили, понемногу становится ему чуждым, кроме того, он чувствует себя в несколько дурацком положении, поскольку муж Софи встречает Рождество с нами, отец будет с Джейн, я с Люси, а он снова один-одинешенек.
Было что-то около трех часов ночи – прошло, должно быть, не более двух часов после того, как мы пошли спать, – и я услышал, как кто-то тихонько постучал в дверь моей спальни. Вероятно, я еще только-только начал засыпать, поскольку сразу же вскочил на ноги. Наш дом на Бич-роуд очень старый, а его задний фасад выходит на поле, где летом пасутся лошади. Он был построен в восемнадцатом веке, и когда мы были детьми, то по ночам пугались доносившихся снаружи топота и ржания животных, а также потрескивания, издаваемого балками: когда выключали отопление, они, охлаждаясь, становились короче. Я так и не мог понять, что это было: Дэнни, которому не спалось, либо обычные звуки, слышимые в доме по ночам. Будь я один, я бы непременно окликнул Дэнни по имени, но сейчас я разбудил Люси, что было откровенной глупостью, так как, растолкав ее, я только и мог, что спросить, не слышала ли она чего-нибудь.
– Что? О господи. Сколько времени, Кит? Ты перепугал меня до смерти. Все, я сплю, – сказала она и почти мгновенно заснула снова.
Я полежал немного, ожидая повторного стука в дверь, но его не было, и я задремал, не думая больше об этом. Кто это был? Дэнни? Может, он хотел сказать мне что-то? Если бы я окликнул его, изменило бы это что-нибудь? Может быть, ничего бы и не случилось? Не знаю.
Проснувшись поутру, я позабыл о ночном стуке – ведь наступил наш обычный семейный праздник Рождества. Мы отправились к пабу, чтобы пригнать со стоянки машину Дэнни, а Софи тем временем жарила яичницу с беконом нам на завтрак, после которого началось традиционное вручение подарков, разложенных на кровати в спальне отца и Джейн. Этот обычай существовал в доме с самого раннего нашего детства. Гарри, Роз и Бен – дети Софи – вошли первыми, затем Софи, Том, Люси, Дэнни и я; все встали в ряд около кровати, накрытой покрывалом; Пол забился в угол, сморщив лицо и изобразив какую-то несуразную улыбку; Джейн доставала картинки, символизирующие каждого одариваемого, а папа, приплясывая, ходил вокруг, отпуская саркастические шуточки.
– Кит, у нас нашлось немного мыла, и мы думаем, тебе оно будет очень кстати.
– Для тебя, Том, мы припасли калькулятор. Ведь ты работаешь в банке, а до сих пор не научился складывать в уме.
– Дэнни, эта вещь называется галстуком. Люди носят его для того, чтобы выглядеть посимпатичней.
– Люси, смотри на эту красную ленточку. Привяжи к ней свои ключи от машины. Может быть, после этого ты перестанешь их терять.
После вручения подарков и перед тем, как идти в церковь, началась такая же традиционная для нашего дома перепалка между отцом и Дэнни, который, ссылаясь на свою приверженность христадельфианской религии, уверял, что ему не следует идти с нами в христианский храм. Отец настаивал на том, что он должен идти, несмотря ни на что, и угрожал, что если Дэнни не пойдет, то он снимет с елки его главный подарок: «Ведь ты же не хочешь, чтобы этот большой пакет оказался за елкой, Дэнни?»
Рождественский обед: мне очень хотелось, чтобы был мясной соус, и именно такого цвета и такой же густой, как готовила мама в ту пору, когда мы были детьми и нас начали кормить за общим столом; Джейн пришлось также поучаствовать в стряпне – она процедила соус, чтобы в нем не было комков. Главные подарки: мы все уселись в гостиной вокруг елки (в нашем доме всегда ставили настоящую елку, несмотря на бурные протесты отца и предупреждения о том, что потом весь год дом будет засыпан иголками); Дэнни без рубашки сидел перед горящим камином; папа стоял на коленях перед елочным постаментом; Том сидел в отцовском кресле; Софи с ручкой и листом бумаги в руках сидела на диване рядом со мной и Люси, держащей в руке список подарков с пометками, кому что предназначено («Не спешите, немного помедленнее – я что-то не вижу, кому это. Кому все-таки соль для ванны?»); папа бесстрастным, равнодушным голосом произносил написанное на ярлычке имя того, кому предназначался подарок, стараясь показать, что его совершенно не интересует, что находится под оберткой, но при этом строго следил за соблюдением последовательности вручения (подарки вручались по старшинству – сначала младшим), всегда существовавшей в нашей семье («Это подарок Дэнни, моему среднему сыну, самому неуравновешенному и вспыльчивому ребенку в мире, которого я люблю больше всего. Ты – моя удача. И ведь мне даже никогда не приходилось задабривать тебя. Я тебя очень люблю. Твой глупый старик».); под конец этой процедуры лица у всех становятся красными и сонными – возбуждение, вызванное ожиданием подарка, схлынуло, а в гостиной к тому же еще и жарко от пылающего камина.
