— Вот такие они, — сказала она. Ей пришлось кричать, иначе К. не разобрал бы слов. — Выгнать бы плетью этот пьяный сброд. Ну да сегодня мне наверняка придется этим заниматься.
— И часто уже приходилось? — прокричал К.
Фрида кивнула.
К. встал и наклонился к ее уху:
— Пойду на улицу!
— Погоди, съешь хоть что-нибудь! — Фрида заметила, что он не притронулся к еде. К. взял кусок хлеба.
— Мне хватит.
Чтобы избавить К. от необходимость пробираться через битком набитый зал, Фрида показала ему выход в коридор, откуда можно было выйти на улицу через боковую дверь.
— Возвращайся, — попросила она. — Долго это вряд ли будет продолжаться.
— Я вернусь, — пообещал К. и, когда она отошла и уже не могла его услышать, пробормотал: — А куда еще деваться сегодня ночью?
Даже во дворе было слышно невообразимо громкое пение, хотя здесь оно раздавалось потише. К. посмотрел на небо. Плотный облачный покров, холод, запах ночного воздуха предвещали новый снегопад. В поисках места, где можно было бы согреться, К. пошел бродить между экипажами, открывая то одну, то другую дверцу, и кое-кто из кучеров следил за ним с настороженной подозрительностью. Из одной кареты послышался громкий храп, в ней спад Учитель. К. подумал, неплохо было бы последовать его примеру. Усталость и ночной холод вконец измучили его тело. Залезть бы в какую-нибудь карету и поспать, пока она не отправится обратно в Замок. Некоторое время он забавлялся мыслью, что можно не только отдохнуть, но, пожалуй, при известной ловкости и спрятаться от кучера, ведь наверняка ему не придет в голову, что в карете кто-то сидит, он не станет заглядывать внутрь и проверять. Спрятавшись в карете, К. мог бы приехать прямиком в Замок. Но потом он отбросил эту идею. Скорей всего, кучерам велено тщательно осматривать экипажи, и перед Замком, вероятно, устроен специальный сторожевой пост; если К. обнаружат в карете, то ситуация будет унизительная, а К. оказаться в таком положении совсем не хотелось. И вообще ему претила мысль о том, что можно пробраться в Замок тайком, как будто в его намерении попасть туда было что-то нечестное. Никакой нечестности он не хотел. Дорога известна. А раз дорога известна, она открыта для каждого, кто хочет по ней пойти. Было холодно, К. стал топать ногами и хлопать себя руками по плечам. Наконец попросил кучеров дать ему полость, но ему наотрез отказали и даже просто посидеть в карете не позволили, сославшись на то, что скоро надо будет готовиться к отъезду, ждать которого уже недолго.
К. продрог и вернулся в «Господский двор», однако не заметил каких-либо признаков подготовки к отъезду. Напротив, веселье достигло пика и приобрело какие-то животные черты. Крестьяне пустились в пляс, причем танец, видимо, придумали сами — построились в хоровод, но из-за того, что все были пьяны, круг то и дело разваливался, и люди беспорядочно топтались на месте, и снова пытались встать в круг, опять и опять, но всякий раз только шатались, топали ногами и валились на пол.
Фрида увидела, что К., бледный от усталости, стоит, понуро прислонившись к стене, она быстро о чем-то распорядилась и подошла к нему.
— Пойдем, — сказала она. — Сегодня эти люди уже ни на что не способны. Был бы тут хоть один чиновник, они не посмели бы так распускаться.
— Они делают то, что им понятно, делают как умеют, — ответил К. — Играют в свою смерть, чтобы не бояться ее каждый час и каждый миг. Смерть это весело, — до сих пор я этого не понимал. Это не трудно и не страшно, смерть напоминает пляску.
— Горе мое... — Фрида постучала в дверь с глазком и крикнула: — Можешь идти домой! — Затем она вывела К. в коридор.
— Кто там сидел? — спросил К.
— Да здешний один, из Деревни, — ответила Фрида. — Ты его знаешь, Герштеккер.
— Герштеккер?
— Он однажды подвез тебя на санях. Все! — Фрида с силой захлопнула дверь в зал. — Сегодня Герштеккер получил от Кламма поручение временно посидеть на его месте.
— Чтобы я увидел спину, поглядев в дверной глазок?
— Ну да. Ты в тот раз видел спину. И сегодня опять увидел. Пойдем!
К. был рад, что выбрался из людского водоворота и что Фрида ушла с ним. На всякий случай он спросил:
— А тебе не надо им прислуживать?
— Пусть Пепи этим занимается. Ей предложили мое место, вот пусть и поработает. — Фрида быстро пошла вперед. — Может быть, помнишь? У меня тут есть комната. Однажды ты заглянул туда. Но ты вряд ли об этом помнишь. Комната маленькая и скромно обставленная, конечно, по-настоящему там у тебя покоя не будет, этот кошмарный шум во всем доме слышно, но там, в комнате, есть кровать и можно затопить печку, в общем, там все-таки лучше, чем... — Фрида замолчала. — Не надо было сюда приезжать!
— Но я хотел сюда приехать, — возразил К.
— Это совсем другое. Ты хотел приехать сюда один, без всех этих людей и без меня. Не спорь, не говори, что это не так. — И с решительным видом, не давая К. возразить, Фрида повела его дальше.
Они дошли до конца коридора и остановились перед низкой маленькой дверью. Фрида открыла ее.
— Пригни голову, — сказала она и первой шмыгнула в дверь. К. окинул взглядом скудно обставленную комнатку, в которую они поднялись по трем ступенькам. Почти все пространство занимала широкая кровать. Металлические столбики поблескивали медью. Рядом стоял маленький столик, пользоваться которым можно было, только сидя на кровати. Под потолком прилепилось маленькое оконце. Да еще сундук, печка и электрическая лампочка без абажура — вот и вся обстановка.
Фрида вопросительно посмотрела на К.
— Ты ожидал, что для тебя приготовили отдельную комнату?
— Не надо извиняться, — сказал К. — Это я должен просить извинения. — Он споткнулся на последней ступеньке, Фрида бросилась, чтобы поддержать его, но К. не устоял на ногах, и они оба повалились на край кровати. Из невольных объятий первой, хоть и не без труда, высвободилась Фрида, перебравшись через спинку в изножье кровати.
— Приляг, отдохни, — сказала она, — а я подброшу дров в печку.
К. потонул в пуховой перине. Стащив с ног сапоги, он бросил их под кровать и лег. Фрида укутала его ноги согретым на печке тряпьем, потом убежала куда-то и вскоре вернулась с чайником горячего чая и горшочком меда. И даже печенье не забыла. Придвинув столик вплотную к стене, чтобы можно было протиснуться между ним и кроватью, она, взбив подушки, подсунула одну под плечи К., чтобы ему было удобно, и, сев рядом, начала поить его чаем.
— Зачем ты все это делаешь? — спросил К.
— Так надо, — твердо сказала Фрида.
К. засмеялся:
— Раньше, если что-то необходимое происходило в нужное время, это называли чудом. Конечно, это маленькие чудеса, они не освобождают нас от тяжести жизни. Но все-таки чудеса.
— Может, оно и верно, — уклончиво ответила Фрида. - Лучше не спрашивай, почему да отчего я что-то делаю, а то мне, пожалуй, вздумается и тебя начать спрашивать об этом же. Говоря твоим языком, это абсурд, но ты же настаиваешь на абсурде. Это бессмысленно, — продолжала она. — Даже если ты попадешь в Замок, в тебе самом ведь ничего не изменится.
— Верно, — согласился К. — Головные боли не пройдут, и мое слабое здоровье останется таким же слабым и будет напоминать о себе, и отчаяние тоже никуда не денется.
— Вот видишь!
— Но... как знать? В мире нет смысла, это и дает нам надежду. Нас учили, что дело обстоит по-иному, но это неверно. Именно вера в то, что наше бытие имеет высшее оправдание, превращает все в абсурд и убивает надежду. Смысл, лежащий в основе нашего существования, не может сводиться к пользе и предназначению, он шире. По-моему, этот смысл так же свободен от них, как свободна, по общему мнению, любовь. Ведь пользу легко найти, если считать, что вещи недолговечны, а цели легкодостижимы, стоит лишь приложить достаточную пробивную силу и не задумываться о средствах. Смысл всеобъемлющ и тем самым неизъясним.
— Смысл и есть наше оправдание, — очень серьезно сказала Фрида.
— Разве? Если бы смысл служил оправданием нашего бытия, мы бы знали, в чем смысл. Наверное, мы понимали бы его не разумом, а ощущали бы кожей, волосами, всем телом, и все было бы хорошо. А мы ощущаем другое — близость смерти. Ощущаем, едва родившись на свет. Если бы смысл, служащий оправданием нашего бытия, существовал, нам пришлось бы со своей стороны оправдывать его. А этого мы не можем. И это превращает смысл в абсурд.
— Смысл ведет нас, — сказала Фрида. — Может быть, это не всегда очевидно, может быть, мы вообще не замечаем этого, но он нас ведет.
К. потянулся.
— Как удобно! Мы следуем некоему тщательно составленному плану, мы знаем, что надлежит делать, нам не надо принимать никаких решений и нести вину, поскольку мы выполняем некий заранее предусмотренный план. Но в этом случае мы не можем быть оправданием того смысла, о котором ты говоришь. Мы действовали бы автоматически, бездумно, ведь от нас не требуется решений или размышлений. И опять-таки все превращается в абсурд, потому что высший смысл утрачен.
