– Ничего страшного я у вас не нахожу, – подвел он итоги, складывая свои инструменты.
– Но я же ночью чуть не умер?! – возмутился Мордасов.
– И все-таки не умерли, – пожал плечами профессор, – а вообще помните: все мы смертны…
– Так что же со мной все-таки было?
– Ничего особенного. Возрастное…
– Что значит «возрастное»?
– То и значит, что вы не мальчик. Пора беречь себя. Гнать волнение, стрессы.
И добавил, уходя:
– Я оставил вам успокоительное.
Мордасов почувствовал себя обманутым. В глубине души он всегда считал себя очень здоровым человеком.
Но сегодня он втайне надеялся, что у него найдут что-то серьезное. И главное – дадут возможность отменить сегодняшний концерт.
Он страшился его. Своего первого выступления в России.
Когда он сел к роялю, чтобы одному, наедине вполголоса распеться, в гостиную влетел Карл Греве. Он был радостен и непривычно возбужден.
– Поздравляю, маэстро! Вы сделали чудо вчерашним выступлением в ресторане…
– Какое чудо?! – нахмурился певец. – При чем тут ресторан?
– Вы сделали больше, чем все рекламы. Все телевидение, интервью и афиши!
Греве буквально не мог перевести дух.
– Да что случилось-то? – рявкнул на него Мордасов.
– Слух о вашем пении в этом…
– В «Национале»…
– Да, да, в «Национале»… Он пронесся по всей Москве. С утра звонят и звонят… Просто шквал звонков… Кассы Большого зала забиты народом. Раскуплены все самые дорогие билеты. Те, что по две тысячи долларов! Это уже успех! Звонили даже от премьер-министра… Из посольств. Возможно, будет даже президент!
Он выпалил все это на одном дыхании и буквально упал в кресло.
Мордасов сделал вид, что все это его не взволновало, и продолжал распеваться.
– Вы оформили бумаги… для концертмейстерши? Греве ответил не сразу, приходя в себя.
– Я подготовил контракты. – И замялся. – Но там есть некоторые проблемы с ее семьей.
Мордасов не хотел сейчас продолжать эту тему.
– Завтра! Все завтра… – И он махнул рукой, давая понять, что хочет остаться один.
Когда Греве вышел, Лука Ильич закрыл крышку рояля и некоторое время сидел молча, глядя перед собой.
Сегодня, в день выступления, он должен отдохнуть. Полежать, поспать, побыть одному. Так всегда было перед большими концертами.
В номер к нему были закрыты двери. Строжайший приказ. Даже его сотрудники не должны у него появляться.
Он прошелся по номеру, подошел к окну. И вдруг услышал какой-то шум около двери. Лука Ильич словно ждал его…
Мордасов бросился к двери, распахнул ее… В коридоре перед его номером шла какая-то возня…
Вэл пытался удержать немолодую, полную, плохо одетую женщину, которая, как заклинание, выкрикивала только одну фразу:
– Я должна увидеть Луку! Я должна увидеть Луку… я должна…
– Вэл, отпустите ее… – тихо сказал Мордасов и почувствовал, как мурашки пробежали по телу.
Женщина, высвободившись из рук охранника, вдруг замерла и сделала невольный шаг назад.
За ее спиной Лук только сейчас разглядел в полумраке коридора длинную фигуру худого молодого человека.
– Я должна… была увидеть… тебя! – почти шепотом проговорила маленькая толстая женщина и стянула с головы несвежий линялый платок.
– Вы же приказали никого не пускать… – начал было оправдываться Вэл, но Мордасов не слышал его.
Он смотрел на странного цвета волосы этой знакомой ему женщины… Они были двухцветные – у корней седые, а сверху крашенные яркой хной…
Она перехватила его взгляд и попыталась прикрыть голову.
– Я к вечеру успею… покраситься как следует… – извинилась она, – к твоему концерту! Я понимаю, мы не вовремя. – Она оглянулась и рукой подозвала молодого человека. – А это… главный мой тебе… подарок! Ты узнаешь? – У нее перехватило дыхание и на глазах выступили слезы. – Ты понимаешь? Да?
Мордасов глянул на лицо юноши и тут же отвел глаза.
– Заходите… – медленно и тихо сказал Лука Ильич и распахнул перед ними дверь своего номера.
Он узнал ее.
В этой постаревшей, толстой, дурно одетой женщине, не закрывающей рта, раскрасневшейся и слегка напуганной неожиданным успехом своей затеи, Лука Ильич узнал Галочку Комолову.
Галчонка! Травести из ТЮЗа, миниатюрную, талантливую, по-своему уникальную актрису на роли мальчиков. По-своему обаятельную – очень некрасивую, с носом картошкой, аляповатым лицом и бездонно-прекрасными синими глазами.
– Ты прости, Лученька! Прости меня… Я, конечно, не вовремя, – тараторила она, прыгая вокруг Мордасова, все время пытаясь подпрыгнуть и поцеловать его. – Но я не могла не увидеть тебя!
Она наконец достала губами до его подбородка и чмокнула его, одновременно улыбаясь во все свое щекастое лицо и заливаясь слезами.
– Нет! Это – ты!! Лученька… Такой же статный! Красивый!
И вдруг выкрикнула…
– Великий Лука Мордэ! А для меня все тот же ласковый застенчивый Лученька.
Она залилась слезами и отвернулась, сморкаясь в мятый платок.
– Мама! Мать…
Лука Ильич посмотрел на Галиного сына, обнявшего мать за плечи. Он явно чувствовал себя не в своей тарелке и невольно краснел.
Парень был высокий – что особенно подчеркивал его длинный синий щегольской плащ, – худой, с длинными руками. Мордасов невольно обратил внимание на его пальцы музыканта.
– Стас! Посмотри на Луку… – снова подняла глаза женщина. – Я ведь столько тебе о нем говорила. – И она подтолкнула сына к Мордасову.
– Стас, – коротко кивнув, представился сын Гали Комоловой.
У Луки Ильича внезапно перехватило дыхание. На него смотрели те давние иссиня-яркие глаза той девушки… девочки из ТЮЗа.
– Да, да… Очень приятно, – ничего не значащим тоном проговорил Мордасов. – Ну, вы угощайтесь, что ли.
Лука Ильич пододвинул гостям большую вазу с фруктами.
– Нет! Нет… Мы увидели тебя и сейчас же уходим… – заволновалась снова Галя Комолова. – У тебя сегодня концерт. Тебе надо подготовиться.
– Ну, как ты… живешь? – не зная, что сказать, проговорил Лука Ильич.
– Все хорошо… Все хорошо! Мы уходим, но завтра ты у нас! И не вздумай отказываться! Нам надо о многом поговорить…
Она быстро взглянула на сына.
– Ты же понимаешь? – И многозначительно взглянула на хозяина. – Ты обязан завтра… И бабушка ждет! Вот адрес… Я все понятно написала. И никаких отговорок…
Она снова прослезилась, глядя на Мордасова каким-то по-собачьи преданным, беззащитным и все равно прекрасным лучистым взглядом.
– Лученька мой… Все, все! Мы уходим. Завтра! На обед! Ждем! И обязательно! Всенепременно…
Она снова бросилась на Мордасова, и он невольно наклонился, чтобы подставить ей щеку.
Она облобызала все его лицо, приговаривая какие-то нежные, неразличимые слова. И наконец, отступая к двери, обхватив сына за талию, отчего казалась совсем девочкой рядом со своим длинным сыном, выкрикнула напоследок:
– Ты – гений! Я всегда это знала, Лученька. Ты посмотри, Стасик… Это подлинный, настоящий гений!
– Спасибо. До завтра, – чуть ломающимся от волнения голосом попрощался с Мордасовым сын.
– Ну, возьмите хоть груши… на дорогу! – с неожиданным для себя порывом бросился к ним Лука Ильич.
Галя сначала отпрянула от вазы, потом, смутившись, пожала плечами.
– Разве что для бабушки!
Она достала из сумочки пакет, и Мордасов буквально насильно высыпал в него полвазы…
…Сколько же лет сейчас ее сыну? Стасу? Наверно, лет двадцать пять… Двадцать семь…
Мордасов, оставшись один в гостиной, медленно опустился в кресло и начал рассматривать бумажку с Галиным адресом.
Она жила все там же… На Красносельской. Это за тремя вокзалами. Большой дом НКПС, в нем служил ее старик-отец…
Что же, он был когда-то увлечен этой некрасивой, не такой яркой, но такой искренней… Такой нелепой девочкой-травести! Их было три подружки. Одна с Кавказа, теперь она, кажется, стала в России знаменитостью, давно играет в «Современнике». Третьей он совсем не помнил.
А Галя Комолова… Безудержно страстная и в жизни, и на сцене… И в постели! Раза три он переспал с ней – раз на Новый год на чьей-то большой даче. Один раз там… на Красносельской. А третий раз, он не помнил, где…
В памяти осталось только обезображенное судорогой страсти ее ставшее вдруг прекрасным лицо, маленькое, но такое крепкое тугое тело, высокие груди… И вечный экстаз в глазах. Даже ночью, в темноте они светились у нее, как у волчицы.
А потом, утром, ее святая уверенность, что теперь-то, после всего… они навсегда будут вместе. Ведь так? Да?
Господи, почему он тогда сбежал? Не подходил к телефону, избегал ее на театральных сборищах, прятался от Гали, когда она поджидала его у театрального подъезда.
Даже оскорбил ее, накричал, ругался матом, когда они месяца через два столкнулись в одной компании. Она смотрела на него своими сияющими, потрясенными глазами, вся в слезах, и не могла вымолвить ни слова.
