– Ты еще ребенок, – сказал Лаури.
«Ты еще ребенок», – повторила про себя Клара.
– Я не могу повсюду таскать тебя за собой.
Несколько минут она сосредоточенно обдумывала эти слова. Потом спросила:
– Я тебе, что ли, не нравлюсь?
– Фу, черт…
– Я могу все для тебя делать…
– Слушай, я не могу таскать тебя с собой. Ты еще маленькая, я не могу считать тебя взрослой.
– Что ли, по-твоему, я не хорошенькая?
Лаури не ответил. Потом сказал:
– Не могу я с тобой говорить. Давай лучше помолчим.
Клара испуганно зажала рот ладонями. Но про себя повторила: «Давай лучше помолчим…» Она ждала. Неужели он так и не повернется, не поглядит на нее, как глядели другие мужчины, как поглядел он сам тогда, в баре. Когда она ушла от Лероя. Почему это прошло, что случилось? И опять в ней закипала ярость: почему, почему он ее и знать больше не хочет?
– Мне еще кой-чего надо, – пробормотала она. Схватить бы его за руку, тогда-то он повернется и поглядит. Вцепиться бы ему в руку ногтями. – Лучше послушай, что я скажу, мистер.
– Что-о?
– А вот слушай. Черт подери совсем. Черт подери! – Лаури, наверно, изумился, но ничем этого не выдал. А она сама почувствовала: краснеет, даже щекам горячо. – Мне много чего надо, и я себе все добуду… Может, ты думаешь, я вроде моей мамки, или Нэнси, или еще там всяких… не думай, я не такая (она говорила все медленней, неуверенней). Ты меня просто так не прогонишь… Мне много чего надо, не хочу я только рожать да рожать, как мамка моя, и Нэнси, и все там у нас! Нэнси-то родила, а с маленькой кто нянчился? Я маленьких люблю, только мне еще кой-чего надо, вот увидишь.
Лаури мельком покосился на нее.
– Чего же ты хочешь?
– Еще сама не знаю.
– А почему ты такая злая?
– Еще не знаю чего, только мне чего-то надо, – сказала Клара. – И уж я это добуду.
– У тебя теперь фамилии и то нет, малышка.
– Так я ее добуду.
– Тоже собираешься украсть?
– Собираюсь украсть? – повторила Клара. – Вот что, мистер… коли мне не дадут, чего мне надо, так я и украду. Мне кой-чего надо… вот я и украду… я…
– Сиди-ка тихо, так будет лучше.
Сердце Клары неистово колотилось, бешенство переходило во что-то похожее на радость. Да, конечно же, она сообразит, чего ей надо, и добудет это. Наверняка!
– Первым долгом мне надо узнать, как все на свете устроено, – сказала она.
В эту ночь Лаури свернул с шоссе и остановил машину на заброшенном пастбище. Он уснул на заднем сиденье, скрестив руки на груди. Клара перегнулась через спинку и смотрела на спящего, тихонько водила пальцами по воздуху над самым его лицом; он спал, как малый ребенок. Все черты смягчились, и сразу понятно было, что глаза ничего не видят. Клара скорчилась на переднем сиденье, обхватила голову руками, уткнулась в них лицом. Но сама не знала, спит ли, нет ли. Все перемешалось.
Вдруг она вскинулась: что-то зашумело. Подняла голову – оказалось, прошло много времени. Стало совсем темно, и воздух сырой. На заднем сиденье все еще спит Лаури, дышит не громко, но чуть хрипло. Будто высохшая трава шуршит на ветру. Она повернулась и смотрела на него, и опять в ней росло это странное иссушающее чувство, от которого сохнет и немеет внутри. Вокруг машины сплошная, непроглядная тьма, вот сейчас канешь в нее и затеряешься без возврата. Вдруг он ее прогонит, забудет про нее. Он ведь ее не любит. Он даже не может с ней говорить или не хочет, как будто ему лучше просто думать молча, чем говорить ей свои мысли вслух…
Он ничего ей про себя не открыл, только назвался – Лаури. Что за имя такое?
А где-то позади остался Карлтон. Между нею и отцом лежит темная дальняя даль, это Лаури ее увез, он ее спас… Но чем дольше она думала о том, что Карлтону никогда уже ее не догнать, тем сильней хотелось, чтобы он вдруг появился из темноты, подбежал к машине, забарабанил кулаками в окно… И он убьет Лаури. Убьет, как уже убил одного человека много лет назад. И увезет ее домой, и все кончится.
Лаури спит. Ему-то незачем не спать и думать. А она, кажется, на много лет старше его, ведь она столько думала, все думала, и маялась, и не знала покоя, так, что даже мозги болят. Весь свой век она одних людей любила, других терпеть не могла, но никогда про это не думала. А теперь начинает новую жизнь и непременно все обдумает и поймет что и как. Вот Лаури, он живет не как придется, он знает, что делает, а сезонники в поселках живут как придется – в этом вся беда. В нескончаемых, раскаленных, зыблющихся от зноя полях пропадаешь, как во сне: иногда приснится, что оступишься словно бы на ровном месте, земля уходит из-под ног – и падаешь, падаешь… вот и здесь, прямо средь бела дня, все давно пропали и потерялись и сами этого не заметили. И отец тоже давно пропал.
В этот час Клара поняла: отец никогда ее не найдет. Никогда ему не вырваться из тяжкого, жаркого сна, что разлился над полями и придавил их всех к земле. И никогда больше она его не увидит.
Часа через два проснулся Лаури. Было еще темно. Только что Клара сосредоточенно думала, откинувшись на спинку сиденья, и вот она просыпается. Во рту сухо, противно. В первый миг, когда она очнулась, сердце заколотилось так, словно это в ужасе заметались мысли, силясь понять, что же случилось недоброе. Лаури зевнул и сел. Оба они одинаково мятые, несвежие, и темнота немного отступает от них, точно от двух сообщников.
– Ты тоже спала? – спросил Лаури.
Она удивилась, что ему это интересно, что-то забормотала в ответ. Лаури вылез из машины. Слышно было, как он бродит в темноте, что-то раскидывает ногами. Немного погодя он вернулся. Снова зевнул и включил фары. Тьма разом отпрянула, ярко освещенные кусты и деревья застыли, точно оцепенели от такой его дерзости. И Клара, как эти деревья и кусты, оцепенела рядом с ним, притихшая, беспомощная. Он – как те, что пришли забрать отца Розы и наказать его, как те, кого ей случалось издали видеть на городских улицах, – люди с непроницаемыми, равнодушными глазами, которые смотрят куда-то мимо тебя. Они все знают. Они умеют видеть. Они-то не живут в мире, который создали другие, ими не распоряжаются другие, их не возят туда и сюда в машинах, как бессловесный скот. Конечно же, он может сделать с нею что хочет и сам это знает – но ему все равно.
Он опять вывел машину на шоссе; вскоре стало светать. Клара начала различать окружающее, и ей захотелось увидеть все так, как видит Лаури. Они ехали по холмистой местности, но, когда рассвело, Клара увидела, что ближние холмы, точно волны, откатываются вдаль, к горам, а горы переходят в громоздящиеся в небе облака, и перехода почти не различить – граница между ними расплылась, затянутая пушистой дымкой. Гора далеко-далеко, а кажется, рукой подать – или, может быть, кажется, что рукой подать, а на самом деле до нее далеко-далеко. И такая везде красота, что впору заплакать.
– Ты, верно, родом здешний, – сказала Клара.
– Как это ты догадалась?
Они спускались по нескончаемому склону, и такая ширь открылась перед ними, так далеко протянулась дорога, что Клара подумала: пни затеряются здесь и даже при свете дня им отсюда не выбраться. Смотришь по сторонам – и дух захватывает. Чудесный край, но уж слишком огромный, до ужаса… а может, и всегда кругом так было, только она ничего не замечала? Куда ни погляди, видно на много, много миль. Будто вокруг провал за провалом, и падаешь, падаешь, и не за что ухватиться. Взгляд растерянно блуждает по очертаниям все новых и новых холмов, неотличимых друг от друга, запутывается в стекающих по склонам неторопливых речках, в одинаковых, как близнецы, деревьях, в горах на горизонте – в горах, которые и есть горизонт. Такой необъятный простор, что очертания и линии повторяются снова и снова.
Они все спускались, в лицо упрямо дул встречный ветер. Клару пробрала дрожь.
– Ты тут где-нибудь остановишься?
– Да.
Это был даже не городок, просто дорога, по которой они ехали, немного расширилась и обратилась в главную улицу. Клара увидела железнодорожную станцию, старые-престарые сонные здания с ложными фасадами, водонапорную башню в ржавых потеках и с десяток лавок, среди них ей сразу бросился в глаза магазин стандартных цен.
– Это шоссе тянется до самого Гамильтона, – сказал Лаури, – но мы остановимся здесь. – У Клары застучали зубы. – Ну вот. В этих краях я родился. Пожалуй, тут найдется для тебя местечко, только не болтай о себе лишнего и веди себя смирно. А не то тебя заберут в приют или еще куда-нибудь. Поняла?
Клара кивнула.
– Может быть, я сумею тебя для начала пристроить, найду тебе работу. Но не более того.
– Ты где-то здесь живешь? – спросила Клара.
– Я нигде не живу.
– А твой отец…
– Мой отец умер.
Клара пытливо оглядывала уродливый городишко. Лаури остановил машину. От главной улицы круто отбегал недлинный переулок и упирался в какие-то совсем уж непонятные постройки. По одну сторону тянулся амбар. Этот городишко был тоже как сон, только в отличие от полей тут не было ни ярких красок, ни зноя.
