– Тот дядька, помнишь, я на прошлой неделе рассказывала, он опять ко мне приставал. Говорит – мол, выбирай в своем магазине какие хочешь духи, я тебе их куплю.
– И что будет?
– В другой раз, как он придет, я скажу – ладно. Вот что я ему скажу.
– Хочешь родить ребенка?
– Плевать я хотела.
– Скольких детей родила твоя мать?
– Не твоя печаль.
Клара со злостью швырнула сигарету в окно.
– И еще один дядька со мной говорил… он водит грузовики. Зарабатывает кучу денег. Он сказал, может, я с ним погуляю, в ресторан схожу.
– Делай что хочешь.
– А тебе все равно?
Клара принялась сдирать с ногтей красный лак, ногти стали пятнистые, облезлые, и от этого уродства ей вроде как полегчало.
– Тебе все равно, ты плевать на меня хотел. Ты еще хуже тех стервецов. Они хоть не секретничают все время.
– Я не стану дружить с потаскушкой.
– А я и не знала, что мы с тобой дружим.
– Делай что хочешь. Гуляй с шофером, с кочегаром, с кем угодно… валяйся по машинам, по канавам, по сараям.
– Кто-нибудь из них на мне женится.
– И прекрасно.
– А мне плевать.
– Я думал, тебе еще много чего хочется.
Почему-то Клара подумала о матери. Когда мать умерла, сперва как-то некогда было о ней думать. Казалось – лучше не думать, отложить на потом, уж очень это страшно. Затем появилась Нэнси, и все стало странно: ведь человек со стороны не видел пустоты, которая осталась после Перл, Нэнси совсем ее не знала. Рядом с Нэнси самая мысль о Перл теряла смысл. Нэнси не могла помнить Перл, стало быть, с ней нельзя было о Перл говорить, да и недосуг – ведь всегда работы по горло. Готовишь еду, нянчишься с меньшими… а меж тем все словно выцветает… и память о Перл лишь слабо, глухо ныла где-то глубоко внутри. А вот теперь Клара начала думать о матери.
Стоило Лаури упомянуть о ее родных, и в Кларе просыпался дух противоречия. Не желает она о них думать! Лаури говорит про них так, будто все про них знает, будто слова «отец» и «мать» означают многое множество людей и Кларины родители всего лишь двое из многих. Похоже, что Лаури знает все на свете. И вот она жмется к его плечу и трещит без умолку – рассказывает, как жила и что делала с тех пор, как они виделись к последний раз, а сама отлично понимает, что он при этом думает: вот, мол, девчонка, ей без меня не обойтись, буду с ней добрым и терпеливым – ну и хватит с нее. Он думает: мол, помог ей выбраться из прежней жизни и начать новую, теперь она вроде сама по себе, а все-таки ей нужна подмога, вот она и цепляется за него, как маленькая. Она подражает девушкам постарше, лишь бы стать не похожей на себя – может, тогда она ему понравится! – высоко взбивает волосы, спускает на лоб пышную челку, губы намазаны жирно, как наклеенные, словно она нацепила пластиковую маску для карнавала, и пятна румян на щеках то чуть видны, то бьют в глаза, смотря по освещению. Кокетливо позвякивает на руке браслет с брелоками. И все это ровно ничего не значит, все это пустяки. «Пустяки». Клара закрывает глаза – оказывается, она уже думает о матери, та ведь тоже ждала мужчину. Тогда Клара этого не понимала, а теперь понимает. Мать ждала Карлтона, ждала, когда он вернется домой, а он возвращался не всегда. Бывало, нет его день, нет другой, а когда придет, рубаха на груди в грязи, в крови или рвоте, и глаза дикие и налиты кровью, словно всюду, где он прошел, он волок их по земле. И все-таки мать его ждала. Что еще ей оставалось делать? Она рожала одного ребенка за другим. И от этого сама заново впала в детство, и ей больше не к чему было ждать, пожалуй, она уже толком и не узнавала Карлтона. А дети все рождались, и рассудок Перл все поддавался, не выдерживал этого груза, и последний ребенок ее убил.
Клару бросило в жар, нечем стало дышать. Вот было бы счастье, если б можно было думать о чем-нибудь другом! Но никуда не денешься – надо смотреть правде в глаза. Стало быть, вот как устроена жизнь. Но неужто ни одной женщине не миновать такой участи? Она искоса поглядела на Лаури – хоть бы он что-нибудь сказал! А он сказал только: «Не наделай ошибок». Ясно, чего не надо делать, но совершенно не ясно, как же все-таки жить. Самое ужасное для Клары – и для Сони, ее лучшей подруги, с которой она работает в магазине, и даже для Джинни, ее замужней подруги, и еще одной подруги, Кэролайн, – самое ужасное, что у них нет выбора, им ничего другого не остается. Как ничего другого не оставалось Розе. И Клариной сестре Шарлин, и их матери. Ничего, ничего на свете они не могут – только отдать себя мужчинам, какому-то мужчине, и потом надеяться, что это не было ошибкой. Но как же это может быть ошибкой? Ведь иного пути нет.
– Я могу выйти замуж, – дрожащим голосом сказала Клара. – Я хорошенькая, я мужчинам нравлюсь. Тогда я не буду тебе обузой.
– Ты мне не обуза.
– Надо выйти замуж, а то как же мне еще жить, – сказала Клара.
Она подалась вперед и расширенными глазами смотрела на дорогу, будто ждала от нее ответа. Порой у нее смутно мелькала одна мысль, но ее никак не удавалось ухватить. Может, если бы уметь получше читать… и уметь писать… если б слова не давались ей с таким трудом, все стало бы проще. Дурачиться и кокетничать с мужчинами – невелика хитрость, для этого не нужны ни слова, ни мысли. А вот когда пытаешься что-нибудь объяснить Лаури, слова не слушаются, и сразу видно, какая ты дура. Нет, Лаури не проведешь, никакими своими чувствами и переживаниями его не увлечь.
– Больше никуда не денешься, – сказала она. – Никуда.
У Лаури вдруг пресеклось дыхание, впереди, в ярком свете фар метнулось что-то белое, толчок… Клара вскрикнула:
– Останови, Лаури! Скорей…
– Да брось ты…
– Ну пожалуйста!
Лаури затормозил. Клара выскочила из машины и побежала обратно. Дорогу перебегала кошка, белая кошка, машина сбила ее, и теперь на глазах у Клары тело судорожно билось, будто силилось снова ожить. Клара опустилась на колени. Кошка яростно скалилась, но напрасно грозились блестящие маленькие зубы; из живота хлестала кровь. Клара стояла на коленях и не могла отвести глаза. Кошка зашипела. Клара медленно съежилась, обхватила себя руками за плечи, словно старалась удержать себя в целости, словно боялась, что и из нее сейчас вытечет вся кровь. Как все это хрупко, непрочно – плоть и кровь… ведь как умерла ее мать? Однажды ночью на нее лег мужчина – и месяцы спустя, много месяцев спустя, она от этого умерла. Вот как оно было. Клара смотрела на издыхающую кошку будто сквозь пелену, слезы туманили ей глаза.
Кошка вытянулась и застыла. Даже кровь, которая залила все вокруг, казалась застывшей, ненастоящей.
Подошел Лаури, поднял ее, поставил на ноги.
– Это всего лишь кошка, – сказал он.
Клара плакала и никак не могла перестать.
– Пойдем, малышка. Мне некогда.
Кларе так хотелось ему объяснить: ведь еще несколько минут назад кошка была живая, все в ее теле трепетало и действовало как надо – и мышцы, и тоненькие косточки, и глаза, а теперь все неподвижно, все мертво. Эти две истины так просты, что в них тонешь без возврата.
– О господи, малышка, ты совсем как я. Слишком близко все принимаешь к сердцу.
Он отвел ее к машине, помог сесть. Клара увидела в стекле свое отражение – какая она ошарашенная, потерянная. Лицо совсем белое, от этого губы прямо черные, курам на смех. А перед глазами все течет кровь – и не то чтобы из раны или кто-то один истекает кровью, а вообще течет кровь, льется сплошным темным потоком и теряется в грязи. Клара прижала руки к животу.
– Не люблю кровь, – сказала она.
– Надо привыкать.
Поехали дальше, и настроение Лаури словно бы переменилось. Он стал сумрачный и точно оцепенел. И когда заговорил, голос его, печальный и сердитый, будто пробивался сквозь оцепенение. Можно было подумать, что это он говорит ей, Кларе:
– Все на свете истекает кровью, пока не умрет. Я это вижу. Если хочешь уберечься от насилия, волей-неволей сам становись насильником… нападай первый. Тогда ты всем управляешь. Сам играешь в эту игру. И даже если идешь на риск, а потом удача изменит и под конец тебе крышка… все равно это не то, что просто попасть под колеса. Или подохнуть от рака, или сгнить в тюрьме. Надо войти в игру, самому быть таким же.
– Бедная кошка…
– Если б ты не раскрывала рта, я бы забыл, что ты такое, – сказал Лаури, и эти слова больно резнули Клару. – Мне всегда кажется, что ты лучше, чем есть на самом деле. А потом ты что-нибудь такое скажешь – и конец.
– А та сука, разве она…
– Не думай об этом. Я считаю, что мы с тобой… ну, примерно как брат и сестра. Мне всегда хотелось о ком-нибудь заботиться. О ком-нибудь, кому я нужен. – Он устало провел рукой по глазам, будто сказал лишнее. Охота тебе расстраиваться из-за девиц, с которыми я тут болтаюсь. Всем на них наплевать. Им и самим на себя наплевать. Не думай об этом.
Клара недоверчиво фыркнула.
– Во сне я вижу тела, – сказал Лаури. – Одни тела, без лиц, без имен, даже не разберешь, живая женщина или мертвая, мне все равно. И когда просыпаешься, хочется поскорей с себя это стряхнуть. А ты – единственная, кому я нужен. У тебя никого больше не было, ты была совсем одна. Поэтому к тебе у меня другое. Ты тогда просто попалась.
