– Таня, кто завтра соболей выращенных будет скупать? – спрашивает бабка Андрониха не без заднего умысла… На глазах ее навертываются слезы, и лицо морщится, готовится к показному плачу.
– Дед Чарымов… Он каждому и справку даст, чтобы в артельной кассе деньги можно было получить.
– Ой-юшки! У всех-то рублик к рублику ложится, десятка десяточку покрывает, а у меня, болезной, прореха на прорехе, поруха на порухе, – причитает Андрониха. Неделю назад сообщила бабка вот так же; со слезами, что убежали из клетки ее соболи. Шесть черно-смолевых красавцев сбежали… «А уж какие милые кровинушки-то были, из рук молочком поила, кусочки медом мазала, холила я их, красавцев, заработать хотела…»
– Теперь что убиваться, бабушка… – успокаивает Андрониху Таня.
– Как это что?! – возмущается старуха, и слеза уже не слышна в ее голосе. – Ведь в тайгу ушли! Охотники убьют, деньгу огребут, мою деньгу, выкормленную, неубереженную…
– Хватит тебе слезы распускать, – сердито одернула Андрониху Соня, знавшая, в чем дело.
С соболями Андронихе повезло неожиданно. Приехал осенью к деду Пивоварову, деревенскому кузнецу, внук погостить. Не простой внук из себя, такой упитанный, на лицо гладкий, важный. Директор томского ресторана! Это вам не баран чихал. И жена с ним справная, молоденькая из молоденьких. Вся в украшениях разных блестит. Где там золотые кольца, где там драгоценные камни – откуда деревенским бабам знать. Пышно и сдобно живет красавица – каждому видно.
Поздним вечером Тимоша, внук кузнеца, воровато заявился к Андронихе с коротким разговором: «Плачу за каждого соболя по двести рублей. Получи тысячу двести… Паша их зимой забьет, шкурки выделает, а дедушка перешлет мне в Томск». Андрониха не отказалась, а Паша выделал соболей кислым овсяным тестом, отмял – не отличишь его выделку от заводской. Пожалуй, Пашина выделка получше будет даже – мастер он великий. И вот у бабки десяточка на десяточке лежат в подпечке под выдвижным кирпичом, в тайнике. О нем она и Паше не говорит.
Кому же на самом деле не повезло, так это школьникам. Убежали у них из уголка живой природы пять соболей. Один прижился у Сони на складе – всех крыс и мышей передавил. Жить бы ему в мире да согласии с продавщицей, но поставил Паша Алтурмесов черкан на зверька. Погиб соболь – польстился на кусок хлеба с медом. Шкурку Паша выделал и подарил Соне за четушку спирта. Вот как оно все получилось.
3
За беседой Лена и Михаил не заметили, как время прошло и вернулся Андрей. После первых восклицаний и объятий, обычных при встрече друзей, Андрей занялся окуневой ухой, нарезал мороженых стерлядей – чушь сделал. На закуску. Пообедали друзья славно, выпили, тост произнесли за хозяйку. Настало время дружеской беседы. И рассказал Андрей, как однажды случайно увидел его картину старый цыган.
Оторопел. Остановился у стены. Смотрит, а в глазах то радость, то слеза. Стоит седой цыган, опустив руки плетьми. Смотрит и смотрит старик. Чудится ему: вот-вот зазвенят струны гитары, заскороговорит перестуком наковальня. На картине далекий полузабытый мир. Но эхо той жизни трепещет, бьется в сердце старика. Видит он себя в юном молотобойце. Видит себя и в древнем, но еще крепком старике. И кажется ему, что все это совсем рядом, совсем близенько, а не пятьдесят лет назад…
Помолчали друзья. Ведь и Михаил не раз в своих странствиях встречался в молодые годы с парусными цыганами. Знает, верно сделана Андреем картина. И композицию он продумал, и колорит нужный нашел.
Порадовался Михаил за друга. Подумал о том, что хорошо бы весной или летом приехать в Улангай. Встретить Югану и ее соплеменников на самом красивом берегу реки. Увидеть большие костры дружбы, услышать счастливые песни и жизнерадостные пляски. Перенести всю красоту из жизни на холст. Подумал так Михаил, вздохнул, но ничего не сказал другу. Много нынче забот у него.
– Продолжу я рассказ про того старого цыгана и про жизнь его, – неожиданно сказал Андрей. – Дай мне, Ленушка, гитару. Сейчас веселее пойдет рассказ. Ай-нэ-нэ, эх, табор… – запел Андрей, перебирая струны, но сразу стал серьезным. Никогда еще не приходилось Михаилу видеть таким своего друга. – Песня была печальная, и пел старик со слезой, – вполголоса продолжал Андрей. – Э-э, врет маленько песня. Цыганка полюбила богатого купца. А молодой цыган оседлал коня с белой пенистой гривой на опасный промысел…
– Э-э, соколик, копни нашу цыганскую старину поглубже, найдешь ли там песню про счастливую любовь? За любовь-то я пять лет каторжанил, – ведет Андрей, подражая голосу старого цыгана. – Весной тогда цыгане кочевали по глухим местам в лодках, вслед за скупщиками пушнины. Купчишки обдирали эвенка до креста. А подле торгашей наш брат приспосабливался. Шаманили цыганки эвенкам, хорошую жизнь обещали, удачу на охоте. Те, глядишь, шкурку горностаевую или беличью в мешок гадалке кинут.
Летом уходили цыгане на стрежевой песок, на заработки. Стрежевой невод – это тебе, браток, не бредень. Триста сажен! Выметывали и вытягивали вручную. Вот уж где поту и силушки положено!
Слушали Михаил и Лена эту необыкновенную историю, удивлялись умению Андрея живо передать чужую судьбу.
В ту пору цыгану Грише девятнадцать исполнилось. Хоть и сиротой рос, а здоровьем не был обижен. Коловщиком ходил. И прильнул он тогда к молодой цыганке.
расавицей была! Как запоет, бывало, люди сбегаются слушать ее песню. Народ на песке разный. Остяки и тунгусы, отданные «в невод» за долги. Ссыльные политики. А когда купец с приказчиком заработок привозил, многие напивались до полусмерти. В такой вот праздник – будь он проклят! – и утопилась Лиза. Опозорил ее купец.
Через столы с ножом в руке перемахнул цыган Гриша ласточкой. Но успел увернуться купец – по плечу задел его нож цыганский. Скрутили Гришу, связали. И засудили вскоре. Пришлось цыгану за любовь свою горячую пять лет месить воду на таежных реках. Пришлось хлебнуть лиха. Запрягали его в бечеву тягать баржу, аж кости трещали. Кончался ровный берег, за греби браться приходилось, и руки даже кожаные рукавицы не спасали – кровавые мозоли лопались. Где глубина подходящая обнаруживалась, на шестах толкались. Каторжанил цыган так не только по таежным рекам. Приходилось ему не раз таскать баржу по матушке-Оби от Югана к Томску. Против течения на карачках ходить. Парус редко когда подсоблял, больше верстовой якорь кидывали. Завезут на версту от баржи и подтягиваются, выбирая канат на ворот. И на песках цыган побурлачил.
– Вот, соколики, какая любовь-то получилась у парусного цыгана… – заключил Андрей.
За вечерней беседой, в тихой и теплой комнате с зеленым абажуром время пролетело незаметно, а наутро уехал Ломов в город, взяв с Андрея обещание привезти свои холсты на весеннюю выставку.
4
Место под звероферму выбрано удачно: среди кедровника, на сухом спокойном участке. От ветров и метелей бережет ферму густой кедрач. Соболиная ферма – главная забота хозяйства Александра Гулова. В большом пятистеннике кормокухню и ветпункт разместили, а в пристройке пушнину обрабатывают. В стороне от высокого дома зверофермы – склады, ледник, овощехранилище и другие сооружения под тесовыми крышами.
Югана поднялась на вышку, построенную над теплушкой. Отсюда наблюдают за зверьками во время гона. Закурила старуха трубку, осмотрела с высоты соболиную ферму.
«Нет Ильи, нет Кости. Плохо еще люди понимают соболей. Надо помогать», – думает Югана.
Теперь она главный консультант по забою зверей и обработке мехов.
Вышли из теплушки дед Чарымов с Таней – в руках связки маленьких дощечек. Прошли мимо клеток с самцами, что близ кормокухни, миновали клетки с соболюшками и остановились возле шеда с молодняком. Стал дед Чарымов развешивать на клетки бирки с надписями, а в них указано: какого зверька забить, какого – оставить. Югана сама выбирала смолисто-черных соболюшек и самцов на племя.
Радовалась Югана, что люди Улангая хорошую звероферму построили и соболей полюбили. Слышала Югана своими ушами: просили по весне дать еще соболяток. Обещал председатель.
Пришли женщины брать соболей из клеток. Надо и Югане идти. Смотреть, как снимают шкурки Паша Алтурмесов с Кешей Тукмаевым. Нужно Югане проследить еще и за обработкой дорогих мехов: хороши ли березовые да осиновые опилки, насыпанные в барабан, хорошо ли смочены они авиационным бензином. Но нет пока машин у артели. Вручную крутят барабаны женщины…
Совсем мало пришлось подсказывать Югане. Кого там подсказывать, если каждый мальчишка и старик в деревне – природные охотники.
1
Холодный туман осел изморозью на каждую ветку и хвоинку, на каждое дерево и куст. Мельчайшие ледяные кристаллики увязли в упругом морозном воздухе. Все, что тянется к небу, что растет и дышит, взялось опокой: хвойный вечнозеленник зацвел зимним тополиным пухом. Звуки глохнут в снежной блестке, как в пышной сдобе. Глухари попрятались в снежные юрты-ночуйки, дремлют спокойно в обогретых ямках. Ушли соболи в дупла, забились в норы. Затаилась белка.
