Из-за спин молящихся и поющих уверенно шагнули вперёд двое могильщиков и закидали могилу землей. Длинный холм свежевспаханной земли покрылся венками.
— Это наш, — тихо сказал мне отец, едва приоткрыв угол рта. — Вон тот, с тюльпанами.
Чувствуя, что его затирает более суровый джентльмен на другом краю группы родных, откашлялся в свойственной ему манере и проговорил:
— Ндаааааа. По-моему, он.
И вдруг засмотрелся на него с почти страдающим выражением лица, хамский венок, с самого начала он так им гордился… Пока он не увидел его среди других, более маленький и менее впечатляющий, чем запомнился ему. Священник пожал руки родственникам: Тине, её страшно измучила базедова болезнь, глаза её уже несколько недель неотрывно смотрели в разные стороны, Агнусу, разглядывающему мигающими глазами день, впервые им увиденный после семи лет ночных смен, Гектору, я его никогда таким серьёзным не видел. Тина должна была быть последней, поскольку ей, разумеется, как женщине, не обязательно было стоять у края могилы. Священник, бормоча слова утешения, более напоминающие извинения, подхватил свой кожаный чемоданчик и пошёл по тропинке, не оглядываясь.
Серьёзный вид Гектора привлёк моё внимание. Став коммивояжером, он привык постоянно вешать людям лапшу на уши, освоил профессиональную беспечность, которая теперь улетучилась. Но теперь его отец погребён, и он вроде бы взял себя в руки и впервые меня заметил. Как я поживаю? У меня всё нормально? Вот повезло же жить в наше время за границей! О, а налоги в этой стране, ты себе представить не можешь! Не в меру сердечный, скользкий… вот в кого превратился мальчик, которого я носил на своей спине через опасный выступ возле Бен-Невиса. Разве неудивительно, как всё повернулось, совсем не так, как ожидали? Я заподозрил, что он имеет в виду мою одежду, небрежную, потихоньку превращающуюся в лохмотья — бедный Джо, весь в отца! Мой анонимный облик в целом.
— Заехал навестить нас перед отъездом. — произнес Гектор, но он уже смотрел мне через плечо, где один из его партнёров мурыжил босса разговорами. — Ты нас больше не забывай, старик. Мы с Вивиан будем ужасно рады услышать обо всех твоих странствиях, постоянно тебя вспоминаем. Марко Поло, а? Чего бы только я не отдал, чтоб оказаться на твоём месте!
— Следующий раз, — сказал отец, когда нам удалось остаться одним, — это произойдет со мной.
— Чепуха. И на сей раз, пап, я постараюсь не пропадать надолго.
Я подумал, что почти не соврал. Знать наверняка — невозможно.
Мы ещё долго оставались на кладбище, после того как прочие скорбящие разошлись. Гуляли по усыпанным гравием дорожкам между могилами. Из-за ярких венков дядину могилу было практически не видно.
— Здесь похоронена мама, — произнес отец, — хочешь сходить к ней?
— Не особо.
— Ты ни разу её не навестил.
— Нет, ни разу. Давай, по стаканчику?
— Тебе решать, — ответил он, не глядя на меня. — Но мне казалось, раз уж мы здесь…
— Я не хочу видеть ее могилу, пап. И уже объяснял тебе.
Весна, помнится, подумалось мне. Быть в Англии. Я как бы между прочим остановился подобрать сломанный цветок, упавший на дорожку. Он был вполне свежий.
— Из какого-то венка, — заметил отец.
Мы шли медленно, молча, и небо было низким и серовато белым, словно молоко, долго простоявшее, собирая пыль, в кошачьем блюдце, и подняв голову, я почувствовал каплю дождя на лице.
— Смотри, похоже, вот-вот хлынет, — сказал я.
— Я хожу сюда каждый месяц, — рассказывал папа. — Не всегда получается, чтоб каждый, но это редко. Хотя бы это мне удается.
Я подавил желание нагрубить. Покосился в его сторону, но он отвел глаза, и на щеках появился лёгкий румянец. Как будто папа ответил: «Я уже старый, Джо, ты должен понимать», будто ответил именно это и ничто иное, что не имело значения, и на самом деле не было тем, что он собирался сказать. Мне хотелось обнять его со словами: «Как же мы похожи, пап». Но я не решался сделать такой жест.
Он с неуверенностью смотрел на меня.
— Я, бывало, задумывался, Джо, почему ты не занялся серьезным делом, ну, как Гектор или твой шурин.
— Задумывался?
— Сейчас мог бы ни от кого не зависеть.
— Я и не завишу.
— Да, знаю, — сказал он, — но ты знаешь, о чём я говорю, Джо.
— Деньги?
Покашливание.
— И статус, понимаешь. Взять Гектора, сейчас у него прекрасное положение. А мальчик здорово вкалывал.
— Ты ему завидуешь?
— Кто? Я?
Его смех прозвучал вымученно. Я оглянулся на урну на подставке из белого мрамора; надпись по-латыни… in vitam aeternam[40]…
— Сам знаешь, это не так, сынок.
— Не желаю обсуждать Гектора, пап. Бедный парень со своими бесконечными квотами.
— Дело твое, Джо. Я не хотел тебя задеть. Только, в детстве вы дружили. Следуй примеру старшего, вот как у вас было, когда вы были маленькие. Он во всем тебя слушался.
— Да, помню.
Мне хотелось просто сменить надоевшую тему, но отец расстроился, лицо его вытянулось. У меня было возник импульс объяснить ему свое отношение… что по-другому бы я и не смог, что не готов я ворошить прошлое… разве он не видит? Но он бы не понял. «Мы очень похожи, сынок, ты и я». Вот так он мог отреагировать. Его сын, в конечном счете. Второе поколение.
— Конечно, я вполне понимаю, — наконец вздохнул он. — Я не особо помог тебе в жизни.
Я поразился этой нелепости. Он всю жизнь в неё верил: мой сын, мой мир. По крайней мере, он может считать себя виновным.
Я поймал себя на том, что отвечаю немного суховато:
— Не вини себя, пап.
И чуть не добавил: «Ты же ни прямо ни косвенно за меня не решал», но защитная улыбка недоверия уже возникла у него, словно забрало на лице.
Мы брели дальше.
И тут-то я обнаружил, что отцовская шляпа вроде бы ему велика. Так и есть, велика. Не его размер. Я взял его за руку:
— Пап, тебе твоя шляпа велика!
Он рассмеялся:
— На другую денег нет, Джо! Представь, когда первый раз шляпу купил, стоили 12/6 баксов… самые лучшие, прикидываешь. Такая же шляпа сегодня 62/6 баксов. Деньги дешевеют, как буквально на днях Гектор говорил. Дешевые шляпы — дрянь, сплошная дрянь. А эта — «Борсалино».
«Борсалино». Он успел остановиться и снять шляпу, ткнул пальцем на выцветшую шелковую подкладку.
— «Борсалино. Сделано в Италии». Видишь?
— Хорошая, наверно.
— Лучше не бывает.
Мы миновали главные ворота кладбища. Кортеж уже распался, большая часть машин разъехалась. Привратник кивнул нам, когда мы выходили на улицу.
— Полагаю, эти магазины неплохо срубают, — сказал я отцу, показывая на ряд лавочек, торгующих оградками для могил и цветами.
— Основательно, — подтвердил он, — однажды я купил у них урну для бабушки, но как-то прихожу, смотрю — разбили. Это, конечно, давно было. Лет двадцать назад.
— И гробы.
— Да, они торгуют гробами с надписями.
— Вечность в деревянных макинтошах, — произнес я. Но отец смотрел прямо перед собой и тихо семенил, он всегда так ходил по улице. Казалось, он забыл, о чём мы разговаривали.
— Ты прямо сразу за границу?
— Видимо, да. Меня здесь сейчас ничто не держит. Может, на пару дней зависну в Лондоне.
— Потом куда? Во Францию?
— Скорей всего в Северную Америку.
— Был там во время войны, — механически сообщил он. — Александрия.
— Ага.
— Я знаю! Как раз накануне смерти твоей тети Элеоноры.
— Чего?
— Обнаружил, что урну разбили. Вандалы.
— Да, жалко.
— Заплатил за нее 17/6 долларов. Недешево. Пошли, тут через дорогу можно выпить.
Благодаря стоявшему перед каждым из нас стаканом виски, было несложно воссоздать то поверхностное взаимопонимание, которое многими годами раньше я санкционировал сам себе для партий в пул — никогда не загонять в лузу оппонентский шар. Даже потом нашлась тема для разговора, а обоюдная игровая неопытность вызвала у нас улыбку, смех, чувство общности. И так, пока мы не вернулись обратно на солнце и не распрощались. Я — на какие-то занятия в университете, отец — пить кофе в своем любимом кафе, читая и перечитывая местную газету.
