Только благодаря напряжению всех своих сил он принудил себя успокоиться, чтобы нормально провести этот день. Он принялся жадно крутить ручки радио, чтобы отвязаться наконец от призраков, вызванных к жизни им самим. Заметив, что по спине у него бежит холодный пот, Вальтер с содроганием понял, что прошлое нагнало его. В первый раз с тех пор, как он оказался в армии, его сознанием снова управляла идея, которую он гнал от себя. Он носил на лбу клеймо человека без родины и на всю свою жизнь остался бы чужим среди чужих.
До Вальтера донеслись обрывки фраз. Хотя радио было включено не на полную громкость, чья-то речь звучала громко, взволнованно, временами почти истерично. И все-таки поначалу это успокоило его растрепанные чувства. Скоро он заметил, что голос диктора звучит иначе, чем обычно. Вальтер попробовал собрать слова из отдельных слогов, но это ему не удалось. Он достал из шкафа чистый лист бумаги и заставил себя записать каждый пойманный звук. Смысл он понять не мог, но уловил, что два слова повторялись несколько раз за короткий промежуток времени: вероятно, это были «Аякс» и «Аргонавт». Вальтер удивился, что, несмотря на носовое английское произношение, узнал эти два знакомых слова. Перед его глазами появился учитель Гладиш из Фюрстеншуле в Плесе, как он с неподвижным лицом раздает тетради после контрольной по греческому, но у Вальтера не было времени ухватиться за воспоминание. Мягкий деревянный пол издал новые звуки.
Сержант Пирс появился вместе с восходом солнца. В его шагах уже была сила и горделивая уверенность, но тело еще боролось с ночью, так равнодушно обходившейся с его талантом помещать подчиненных в обозримый, надежный мир его ругани и бескомпромиссности. Сержант рассеянно провел рукой по своим густым волосам, зевнул несколько раз, как собака, слишком долго лежавшая на солнце, очень медленно застегнул ремень и оглянулся, словно ища чего-то. Он как будто ждал знака, чтобы начать день. Он смотрел на Вальтера молча, еще узкими со сна глазами, и выглядел при этом как статуя, давно сошедшая с дистанции Истории. Но с нежданной внезапностью жизнь вернулась в его ноги. Он несколько раз смешно подпрыгнул, потом кинулся к радио, его тяжелые сапоги при этом едва касались пола. Его дыхание вырывалось короткими, сильными толчками, пока он включал радио на полную громкость. Весьма непривычная для его бледного лица краснота была свидетельством столь же непривычной для него озадаченности. Сержант Пирс выпрямился в полный рост, вытянул руки по швам, набрал в легкие побольше воздуха и крикнул что было сил:
— They’ve landed![54]
Вальтер сейчас же почувствовал, что произошло нечто из ряда вон выходящее и что сержант ожидает от него реакции, но он даже не решался взглянуть на него, а только смущенно смотрел на бумагу со своими записями.
— «Аякс», — сказал он наконец, хотя ему было ясно, что сержант должен считать его дураком.
— They’ve landed, — крикнул сержант еще раз. — You bloody fool, they’ve landed[55].
Он как следует хлопнул Вальтера по плечу, нетерпеливо, но в то же время по-дружески, и, подняв его со стула, подтолкнул к плохо отпечатанной карте, висевшей между портретом короля и призывом не выдавать опрометчиво военные тайны.
— Неге[56], — рявкнул он.
— Здесь, — повторил Вальтер, радуясь, что смог хоть один раз произнести слово так же, как Пирс. Он беспомощно следил за мясистым пальцем сержанта, скользившим по карте и наконец остановившемся на Норвегии. — Norway, — громко, старательно прочитал Вальтер, напряженно размышляя, действительно ли Норвегия по-английски заканчивается на «-эй» и что же именно там могло случиться.
— Normandy, you damn’d fool[57], — раздраженно поправил его Пирс. Он сначала скользнул пальцем на восток до Финляндии, а потом на юг до Сицилии и наконец, видя непонимание Вальтера, начал барабанить всей своей покрытой татуировками ручищей по карте Европы. Наконец в голову ему пришла весьма необычная идея для мужчины, у которого такой громкий командный голос. Вытащив ручку, он неумело накарябал слово «Normandy». Он напряженно посмотрел на Вальтера и робко, будто ребенок, протянул ему руку.
Вальтер молча пожал ее и мягко перевел сильно дрожавший палец сержанта на побережье Нормандии. Но сам он только за завтраком узнал от торговца радиоприемниками из Герлитца, что в Нормандии высадились союзники. Вместо того чтобы послать Вальтера вместе со всеми рекрутами в марш-бросок с полной выкладкой, сержант Пирс назначил его в наряд в канцелярию. И хотя по лицу Пирса ни о чем нельзя было догадаться, Вальтер вообразил себе, что сержант хотел облегчить его участь.
На ужин были баранина в мятном соусе, недоваренная фасоль и — как в сказке, под стать свершившемуся в далекой Франции чуду — очень жирный и крепкий, йоркширский пудинг — настоящий праздничный обед, какого не было со дня высадки союзников на Сицилию. В пышно украшенной маленькими флажками столовой солдаты спели перед тем, как сесть за столы, «God Save the King», потом «Rule Britannia», а перед фруктовым салатом с ванильным соусом — «Keep the Homefires Burning»[58]. Кульминации всеобщее воодушевление достигло после того, как была спета «It’s a Long Way to Tipperary»[59].
В первый же стакан бренди закапали слезы печали. Сержант Пирс был в отличном расположении духа и в перерывах между песнями наслаждался восхищением своих бравых парней и похвалами за то, что он первый узнал о таком успехе союзников. Но сержант, это все знали, играл по-честному, и память у него была отличная. Пирс душил на корню любое предположение, что он мог забыться и украситься чужими перьями.
Он еще во время ужина, перед тем как в сотый раз пересказать новость дня, настоял на том, чтобы все похлопали Вальтеру. Ведь он тотчас сообразил, где эта самая Нормандия. Пирс лично заботился о том, чтобы стакан Вальтера всегда был полным.
Он поочередно наливал ему то бренди, то виски и развеселился еще больше, когда странный, немой парень из Европы наконец-то выучился произносить «Cheers»[60], да еще с прекрасным акцентом кокни, который считался одним из фирменных отличий сержанта.
Бренди благотворно повлиял на желудок Вальтера, бунтующий уже несколько дней, а виски оказался идеальным напитком, чтобы сдобрить холодную, невкусную баранину. Правда, с каждым глотком Вальтеру становилось все труднее следить за беседой, которую он и так-то не понимал. Он чувствовал какое-то помутнение в голове, но вместе с тем и приятный шум в ушах, который напомнил ему о счастливых студенческих годах и который он принимал за довольство жизнью, пока его не начало знобить. Сначала это было даже приятно, потому что голова, затуманенная алкоголем, табаком и потом, немного прояснилась, да и стучащая боль в висках поутихла.
Но потом у него перед глазами закачалась мебель, а за ней и люди. Сержант Пирс с какой-то поражающей быстротой стал увеличиваться в размерах. Его лицо уже было похоже на один из тех бесстыжих красных шариков, которые Вальтер видел на последнем празднике на борту «Уссукумы». Ему казалось, что это как-то по-детски и, прежде всего, ужасно легкомысленно использовать при высадке в Нормандии такие дешевые воздушные шары, тем более что они через короткие промежутки времени лопались и превращались в маленькие свастики, которые бесцеремонно громко пели «Gaudeamus igitur»[61].
Как только пение смолкло, а наплыв картинок на некоторое время ослабел, Вальтер догадался, что он — единственный, кто не переносит алкоголя. Это было ему неприятно, и он попытался, несмотря на приступы слабости, держаться так прямо, как только возможно, прислонившись к спинке стула и крепко стиснув зубы. Когда холодная баранина превратилась у него во рту в горячую кровь, он захотел встать, но потом сказал себе, что, как «беженец», не должен привлекать к себе ненужное внимание. Так что он остался сидеть, вцепившись в край стола.
Его накрыла новая волна звуков, еще мучительнее прежней; они были так сильны, что у него пропала способность двигаться. Вальтер слышал смех Овуора, а потом голос отца, но не мог долго слушать их, потому что они вскоре переходили в пугливое поскуливание. И все-таки для Вальтера было большим облегчением знать, что отец в Нормандии, в безопасности. Его только немного беспокоило, что он не может вспомнить имя своей сестры. Нельзя было ее этим обидеть, хотя она уже давно звала его и надо было ответить. И это напряжение, которое он испытывал, пытаясь вспомнить ее имя и после стольких лет оправдаться перед отцом за то, что бросил их тогда одних в Зорау, заставляло его тело таять от жара. Вальтер знал, что теперь у него была самая последняя возможность поблагодарить старика Рубенса за то, что он поручился за Регину и Йеттель и тем самым спас их из ада. Ему стало хорошо оттого, что из него ушел весь холод. Оказалось, что он теперь может с легкостью встать и пойти навстречу своему спасителю.
