Мухаммед Хайкал - Зейнаб

Между тем дневной свет померк. Небо нахмурилось и натянуло темное покрывало. Всходящая луна слала свои страстные взоры этому смятенному миру. Ночь еще не наступила, все вокруг было неясно и зыбко. Взор луны был полон такой неистовой страсти, что будь у мира не твердокаменное сердце, он давно отозвался бы на этот призыв.

Радуясь ночному покою и сладостному ветру, Хамид взмыл на ковре своих мечтаний в те безграничные просторы, где часто блуждаем и мы, не видя перед собою путеводной звезды. Так, погруженный в свои мечты, он проделал весь обратный путь. Только когда он уже достиг деревни, людской шум и суета привели его в чувство. Хамид поужинал, но, не в силах оставаться дома, опять пошел на хлопковую плантацию, туда, где находилось водяное колесо. Он захватил с собой гитару и на ходу задумчиво перебирал ее струны.

Придя на место, Хамид нашел там знакомого феллаха; возле него стоял сын одного из арендаторов, который также не спал в эту ночь, поливая свое поле по другую сторону канала. Едва Хамид присел, как мальчик, набросив на плечи крестьянский плащ, отправился обратно к отцу.

Феллах больше заботился об архимедовом винте, чем о водяном колесе, которое скрипело поблизости. Господин Махмуд попросил его приглядеть за колесом, чтобы закончить поливку хлопка до того, как перекроют воду, дабы ему не пришлось вновь уговаривать инженера‑ирригатора, с которым он и так претерпел столько мытарств. Хамид расстелил коврик, на котором при случае можно было вздремнуть, и предложил феллаху заняться своим делом, а присмотр за колесом он взял на себя, сказав, что позовет его, если захочет поспать.

Поле чуть колыхалось в лунном свете, звуков не было слышно, лишь поскрипывали оросительные устройства, и Хамид сидел один, пристально глядя на воду, которая тихо журчала в канале. Все вокруг было полно красоты и очарования. По беспредельным просторам небес катилась полная луна. Но Хамид ушел в себя и не обращал внимания на окружающее.

Прошел час, прежде чем он поднял голову и устремил свой взгляд на луну, ища у нее сочувствия и ответа. Ночное светило метало на землю стрелы своих лучей — этих страстных взглядов, под которыми изнывают влюбленные безумцы, томясь в разлуке с предметом своей любви.

О, царица ночи, украшение небес! О, счастье бодрствующего, который поверяет ночному мраку свои мечты, стремясь найти целительный бальзам в неслышном движении небесных сфер, но, увы, лишь усугубляя этим свои страдания! О, вечная ночная странница, ты улыбаешься влюбленным и шлешь им свои пламенные взгляды, раздувая их страсть. Твои сладкие поцелуи несут им, трепещущим в страданиях и. муках любви, забвение. О, подруга одинокого и утешение отверженного, почему ты так бледна среди своего сияющего царства? Тебя изнурило это вечное бодрствование или извела непреходящая страсть? Ответь!

О, луна, луна! Как прекрасен твой лик, как мила ты моей душе, моя прекрасная, далекая возлюбленная! Веками не спускаешь ты очей с влюбленных, наполняешь их сладким дурманом. Сколько цветов и трав проводили бессонные ночи под твоим надзором, в лучах твоего света, склоняясь под дуновением зефира и трепетно прижимаясь друг к другу. И речные воды текли в блаженстве и неге, когда ты шествовала по глади их — по своим серебряным тропам!

О, луна! Вот все мы тут перед тобой: богачи с их довольством, бедняки, занятые бесконечным трудом, и я, твой преданный почитатель. Мы ведем тайную беседу, и я внимаю твоим откровениям. Ты одна знаешь все о сердце, охваченном отчаянием, и нет в мире человека, который исцелил бы и осчастливил его. О, заступница влюбленных, заступись и за меня, несчастного горемыку!

О, ночь! Я скрыт под покровом твоим и в молчании твоем кричу о своей страсти и муках, но никто не слышит меня. Люди покинули меня, так утешит ли меня природа? Не печалься, Хамид, ведь не столь велика твоя беда, чтобы так терзаться. Да, природа — единственная наша исцелительница. Она молчит, но больше сострадает человеку, чем ему подобные.

Хамид взял в руки гитару, взглянул на небо, провел пальцами по струнам, и глубокую тишину ночи нарушила печальная мелодия. Его душа и душа всего мира сливались вместе, трепеща от восторга. Так провел он целый час, блуждая в тайниках подлунного мира, воскрешая в памяти известные ему песни и маввалы[27], аккомпанируя себе на гитаре и прислушиваясь к эху. Наконец, отложив гитару, он перевел взгляд на канал и погрузился в размышления. Кто скажет, куда спешат волны и куда стремится сам он, страдающий от разлуки с Азизой и неприступности Зейнаб?

На другой стороне канала, прислонившись к стволу дерева, дремал напарник Хамида. Как только умолкли струны гитары и одновременно остановился бык при водяном колесе, феллах сразу проснулся. Так бывает с большинством людей; они спокойны и безмятежны до тех пор, пока окружение их неизменно. Но стоит чему‑нибудь хоть немного перемениться, они сразу же ощущают тревогу, даже если это благая перемена. Феллах проснулся, встал, сходил к колесу и убедился, что оно вращается. Там он увидел Хамида, сидящего в задумчивости, но не потревожил его.

Луна стала спускаться с небосвода, возвещая о близости утренней зари. Выйдя из долгого оцепенения, Хамид вновь принялся перебирать струны гитары. Потом притих, положил голову на приступок водяного колеса и незаметно очутился в объятиях сна.

Однажды, заглянув к отцу в канцелярию, Хамид увидел там писаря, чем‑то крайне озабоченного. Он что‑то писал под диктовку другого писаря из соседней деревни. После расспросов выяснилось, что готовят списки новобранцев. Хамид взял списки в руки, перелистал их и неожиданно наткнулся на имя Ибрахима. Так, значит, через несколько дней Ибрахим покинет родную деревню. Сначала его повезут в столицу, а потом — куда‑то к экватору, в глубь Судана.

Вечером Хамид подсел к односельчанам, ожидавшим газет. Среди них оказался и староста, который рассказывал о новом наборе в армию. Когда зашла речь об Ибрахиме, староста пожалел его — ведь из их деревни уходит он один, а до этого случая целых девять лет никого не брали. И ему также известно, что Ибрахиму служить в пехоте.

Там, в глубине Судана, у экватора, начнет свою службу Ибрахим, но не борцом за веру, не воином, а покорным рабом — ведь он будет солдатом армии, которой командуют англичане, стремящиеся сохранить свое господство в Судане за счет оккупированного ими Египта. В адском пекле проведет Ибрахим свои лучшие годы, а потом вернется домой без славы.

Скоро покинет он свою любимую деревню и семью, покинет просторы полей, среди которых стоит он этой летней ночью, опираясь на свою мотыгу и глядя на нежноликую луну. Он оставит эти уходящие в бесконечность дороги и эти маленькие запруды, в которых и во время разливов Нила и в дни засухи рябит под ветром вода. Он оставит здесь чье‑то сердце, истекающее кровью и слезами, чью‑то душу, столь давно уже живущую надеждой на встречу с ним. Он оставит Зейнаб оплакивать его. Он оставит все это ради бесплодных сухих пустынь, ради жизни среди дикарей, разбойников и варваров, где нет никакого порядка, где небо изливает со своих высот жгучий огонь, ради мученичества, но не борцом за веру, не воином, а только покорным рабом.

— Через неделю я уезжаю.

Вот что сказал Ибрахим Зейнаб, повстречав ее у канала, когда она возвращалась с полным кувшином. Эти слова молнией пронзили Зейнаб, почти лишили ее сознания.

Она медленно брела по дороге, чуть не теряя рассудок от боли и отчаяния. Ей все‑таки пришлось еще несколько раз сходить за водой. Вечером, управившись с хозяйственными делами, она с пустым кувшином подошла к каналу. Оставив кувшин на берегу, она поспешила в поле, где, как того и ожидала, встретила Ибрахима. Некоторое время они шли молча, потом присели на корни могучего тополя возле оросительного колеса. Дерево укрыло их от любопытных взглядов прохожих. Оба не в силах были начать разговор. Они даже не решались взглянуть друг на друга.

Потом из груди Ибрахима вырвался тяжелый вздох, он взял руку Зейнаб в свою и повторил то, что сказал днем:

— Через неделю я уезжаю.

Итак, осталась только неделя, а после этого они расстанутся надолго, кто знает, может быть, навсегда. Принесут ли им эти оставшиеся несколько дней отраду и счастье, или они проведут их в горьких слезах и стенаниях?

Ночь не спешила окутать землю своим покрывалом. Синева небес была прозрачна и глубока.

Мир погрузился в молчание. Из глаз Зейнаб скатилась горячая слеза и упала на руку Ибрахима. Он обнял ее и ласково спросил:

— Ну что ты, Зейнаб? Отчего плачешь?

Отчего?.. Не спрашивай ее, Ибрахим! Не видишь разве, что ее покидает надежда! Жизнь уготовила ей тяжкое испытание — разлуку с любимым. Да! Она любила его все это время, хотя и боролась со своим чувством, хранила честь семьи. Она была верна своему мужу. Но сегодня она не может отказаться от Ибрахима. Нет! Только не в эту последнюю неделю! Она хочет прижать его к своей груди и плакать вместе с ним. Как жестока судьба, как несправедлива она к Зейнаб! Судьба топчет надежды, опрокидывает на нее новые несчастья, погружает в пучину скорби. О, она никогда не благоволила к Зейнаб. И одна лишь ночь — свидетельница ее слез…