— Вы знали, что он член подпольной организации?
— Я не знаю никакой подпольной организации. Я только знаю, что он борется против правительства.
— А вы?
— Я женщина. Если бы я была мужчиной!..
— Я тоже хотел бы, чтобы все было по-другому, мисс Нанкху. Я, как и вы, отнюдь не поклонник апартхейда. Но я должен исполнять свои долг. Он вам сказал о Найду?
— Нет.
— Но вы знаете?
— Все знают. Все знают, что он был зверски убит.
— Он не был убит. Это просто несчастный случай, в котором он сам повинен.
— Нет, он был зверски убит.
Черты ее посуровевшего лица выражали слепое, безумное упрямство. «Так они представляют себе его смерть, такой она запечатлеется в их памяти, и стена ненависти поднимется еще выше», — подумал Ван Ас.
— Вы были знакомы с Найду?
— Он приходил к моему брату.
— Часто?
— Да, часто.
— И вы знали зачем?
— Их человеческое достоинство требовало, чтобы они готовились к сопротивлению и борьбе. Они перестали бы себя уважать, если бы поступали иначе.
— Позвольте мне дать вам совет, мисс Нанкху. Я понимаю, что сейчас вы удручены и рассержены. Но вы только что сообщили мне, что знали о замыслах и действиях, граничащих с государственной изменой. Молчание в этом случае рассматривается как соучастие. И вот вам мой совет: держите свои мысли и чувства при себе, когда будете иметь дело с другими представителями закона.
— Если б я была мужчиной!..
— Перестаньте, мисс Нанкху! Вы женщина, не мужчина, и если вы будете высказывать подобные взгляды в присутствии других представителей закона, пас тотчас арестуют. Вы понимаете это?
«Она удручена», — сказал он себе и почувствовал наплыв симпатии к ней.
— Вы закончили?
— Последний вопрос. Вы сказали, что Найду приходил к вашему брату. А ваш брат возвращался когда-нибудь домой с Найду?
— Много раз.
— И с другими людьми?
— Да.
— С индийцами?
— Да.
— С европейцами?
— Всего один раз.
— С цветными?
— Нет.
— Никогда?
— Никогда.
— С африканцами?
— Нет.
— Никогда?
— Никогда.
— Надеюсь, вы отдаете себе отчет, что вам угрожают большие неприятности, если вы мне солгали. И, поверьте мне, мисс Нанкху, мы это быстро выясним.
— Вы закончили?
— Да. Благодарю вас. — Он слегка наклонил голову и направился к двери. Она последовала за ним.
— Наш телефон… — проговорила она.
— Мы всегда отключаем телефоны таких людей, как ваш брат.
— Но что будет с пациентами?
— Он должен был подумать об этом заранее.
— Ну, прошу вас, у нас много больных стариков… детей… им может понадобиться срочная помощь, и придется вызывать кого-нибудь из других докторов…
Он вышел из комнаты, так ничего и не ответив. В коридоре и приемных толпилось много людей. Впечатление было такое, будто все пациенты доктора Нанкху внезапно заболели и нуждаются в помощи. Но Ван Ас знал, что дело далеко не так просто, как представляется. Он уже привык к таким проявлениям братства. Всякий раз, когда днем или ночью арестовывали, допрашивали либо искали какого-нибудь важного лидера, там же непременно собирались и его приверженцы, они появлялись как бы ниоткуда и отовсюду. Присутствие их ощущалось совершенно отчетливо, с почти вещественной реальностью. Именно это обстоятельство и толкало многих полицейских на поспешные, опрометчивые действия, нередко приводившие к взрывам возмущения и бунтам, которых можно было бы избежать. И сейчас он ощущал присутствие приверженцев; они настойчиво, хотя и без особой враждебности, требовали, чтобы он понимал их цель, — а цель эта заключалась в том, чтобы предупредить, что за их руководителем стоят скрытые силы и эти силы защитят его близких и все, что ему дорого.
По лестнице торопливо спустился агент.
— Наверху никого нет. Там у них есть маленький закуток, они сами его показали.
— Ну что ж, ладно, — сказал Ван Ас.
Задрав голову, агент позвал своих товарищей, которые вместе с ним производили обыск. С лестницы спустились еще двое, в руках они держали кипы бумаг. Эти бумаги они погрузили в автомобиль. Затем двое в полицейских мундирах снова поднялись наверх и принесли еще две кипы бумаг, а также связку книг.
Раскрыв дверь, Ван Ас обернулся к Ди Нанкху.
— Я попробую что-нибудь сделать с вашим телефоном, — пообещал он.
Затем полиция оставила этот дом. Но обыски и облавы продолжались повсеместно.
Полицейская операция шла весь день и всю ночь. По всей стране арестовывали десятки мужчин и женщин и приводили их в местные управления уголовного розыска. Большинство после допроса отпускали. Но некоторых задерживали: таких набралось свыше семи сотен.
На следующий день рано утром полиция достигла своего первого значительного успеха. В небольшой хижине в окрестностях Блумфонтейна было схвачено пять человек. Двое белых и трое африканцев. Двое африканцев, ка «выяснилось впоследствии, были приговорены ранее к заключению — их обвиняли в диверсии и измене, — но бежали по дороге в тюрьму. Они пробыли на свободе пять месяцев. Трое остальных — двое белых и один африканец — были объявлены коммунистами и скрывались от полиции более года.
В Кейптауне задержали цветного, объявленного коммунистом, розыски которого прекратили, потому что власти считали, что он выехал из страны. А в Йоханнесбурге в руки полиции попалось не менее шести человек, едва ли не из числа главных руководителей подпольной организации.
На следующее утро переполненные суды приговаривали сотни людей к домашнему аресту.
Все время, пока развивались эти события, Карл Ван Ас не выходил из радиооператорской, он тщательно изучал, анализировал поступающую информацию — и все это время он не терял надежды на то, что поиски приведут к желанной цели. Каждый раз, когда в этом возникала необходимость, он отдавал специальное распоряжение.
На третий день массовых облав Ван Ас уже з «ал, что упустил и Нкоси-Дубе и Нанкху. Теперь только случайность могла привести к их поимке. Когда к нему доставили Сэмми Найду, у него были все возможности уничтожить эту легенду о Нкоси, а заодно и подпольную организацию. Но теперь, как явствовало из донесений, стекавшихся к нему отовсюду, по всей стране вполголоса говорили о победе преследуемого над преследователями.
Ораторы, выражающие правительственное мнение в парламенте, приветствовали облавы как великую победу сил порядка и закона; они говорили о тяжком поражении агентов «коммунистической революции», пытающихся проводить свою подрывную деятельность. Но они, так же как и он, знали, что легенда о Нкоси распространяется все шире и шире.
Ван Ас провел без сна двое суток и только на третьи сутки, в полночь, передал руководство местной операцией Джэпи Дю Плесси и лег отдохнуть.
Он проспал восемнадцать часов. И пока он лежал, разбитый полным физическим и умственным изнеможением, видение, таившееся среди густых теней в его сознании, смело выступило вперед и превратило его сон в долгий мучительный кошмар, который словно пригвоздил его к постели. Стараясь избавиться от этого кошмара, Ван Ас беспокойно метался в холодной испарине, то и дело слышалось какое-то невнятное бормотание, стоны, протестующие крики, а то вдруг он начинал трястись, как в лихорадке. И сквозь все сновидения проступал облик Сэмми Найду: он то смеялся, то плакал, то о чем-то молил, то начинал издеваться над ним — и все время плевал ему в глаза.
Перевод А. Ибрагимова
КНИГА ТРЕТЬЯ
И упадет колыбель
Старик Нанда был богатейшим в стране индийцем. За ним также установилась репутация отъявленного реакционера. Он открыто и недвусмысленно высказывался против сопротивления. И не делал тайны из своих крупных пожертвований в фонд правящей партии. Он был убежден — и высказывал это убеждение вслух, — что индийцы, выступающие против правительства, глупцы, которые загаживают свое собственное гнездо. Но самой большой глупостью он считал объединение индийцев с африканцами. Он заявлял — и большинству индийцев его слова казались убедительными, — что власть черных сулит индийцам еще худшие перспективы, чем власть белых. Обосновывая это мнение, Старик Нанда ссылался на судьбу индийцев в Восточной Африке. И так как Старик Нанда был богат и на его сахарных плантациях, фабриках и в его магазинах работало больше индийцев, чем у любого другого предпринимателя, многие из его сородичей прислушивались к его высказываниям.
Правительство одобряло взгляды Старика Нанды и поэтому не трогало его. У него не отобрали ни клочка земли, а когда целый район, где он построил блок жилых домов, которые сдавал внаем, и большой особняк для себя, был отведен под «европейскую территорию», Старик Нанда, в отличие от всех других, получил приличную компенсацию, и за ним сохранили даже право собственности не только на этот особняк, но и на примыкающий участок земли. Вот так и произошло, что Старик Нанда оказался не только единственным индийцем, но и единственным небелым, живущим на территории, отведенной для белых.
