— Я вас представлю друг другу, — сказал Хуп, и так мы познакомились с Кинки, Франки Татуахе и Николасом Мартином, потому что имена остальных пятерых членов нашей туристической команды не стоит упоминать: две супружеские пары и еще один тип, выглядящий как некий гибрид ученого и педераста, хотя, думаю, в действительности он не был ни тем, ни другим.
Как я вскорости узнал, ведь это было первое, что он нам рассказал, Кинки накануне путешествия предпринял рейд по квартирам, чтобы достать денег, потому что, хотя его обычное занятие состоит в нарушении закона, ввиду непредвиденного пуэрториканского приключения он был вынужден проработать несколько дополнительных часов, тем более что чувство осторожности не входит в число его добродетелей, в число которых, напротив, входит талант проникать на чужую территорию с осторожностью мыши. Но не только розы растут в туманном саду преступления:
— На днях я забрался в дом на окраине, стоящий в отдалении, без собаки. Старуха работала на огороде, где было полно помидоров и всего такого. Поскольку внимание старухи было занято упорной работой с помидорами, я вошел через окно. Везде было полно церковного хлама: гравюры с полумертвым Христом, зажженные лампадки с маслом, гипсовые святые… Всякая божественная чепуха. Вскоре я уже знал, что во всем доме нет ничего ценного, ведь профессиональное чутье не подводит меня почти никогда, но продолжал шарить по комнатам, потому что есть у меня этот недостаток, любопытство. И вдруг в спальне, на кровати, я обнаружил мертвеца. Мертвеца! Он разложился уже почти до костей, и червяки размером с палец кишели по всему его разложившемуся телу, и в комнате ужасно воняло мертвецом. Вот так номер.
Со своей стороны, Франки Татуахе, как указывает его апокрифическое прозвище, был владельцем салона татуировки[30]. Видимо, лет двадцать назад он был очень красивым парнем: голубые глаза, белокурые волосы, — но у него уже появился этот пустой взгляд, свойственный красавчикам, никогда не отличавшимся большим умом: взгляд глубоководной рыбы, бродящей по морю сомнений. Франки говорил только о сексе: это была его единственная тема, без отступлений, без побочных рассуждений, нарушающих эту центральную линию. Секс. Разговоры о сексе. Без перерыва. (Трахаться, влагалище, пенис, пенис…) Только секс. Сексуальный параметр, прилагаемый ко всему, как будто это некая универсальная вещь на все случаи жизни:
— Я собираюсь оттрахать всех стюардесс, когда мы будем пролетать над Бермудским треугольником. Парапсихологически совокупиться. Со всеми, — заверял он нас, стоя в очереди, чтобы сдать багаж, и продолжал заверять даже после того, как Хуп разъяснил ему, что мы не будем пролетать над этим заколдованным треугольником, мифическим пожирателем туристов. Кроме того, у Франки на 35 % тела были татуировки: приапические драконы, женщины в бикини, сердца с именами… Человек-реклама своего бизнеса, своих царапающих когтей, можно сказать.
Николас Мартин был таксистом, ночным таксистом, и поскольку ночью город очень похож на джунгли, ему нравилось понемногу внедрять в них цивилизацию и вершить правосудие доступными ему средствами: компактным стальным ломиком, слезоточивым спреем и автоматическим ножом. (Он, Николас, бич преступников, наказание для наркоманских халифов люмпена, гроза прижимистых шлюх.) (Он, Николас, героический супертаксист, бессонный возница, питающий свою гордость тем, что немного наводит порядок в космосе.) (Он, Николас, раб таксометра, но чувствующий себя императором…) Этот Николас Мартин отличался тем, что всегда обрывал фразу на середине или строил ее несуразно, по настроению, все время колеблясь между галиматьей и анаколуфом, например:
— Смотри, если Пуэрто-Рико потом такой же, как этот, о котором я тебе говорил, это дерьмо, эта, Колумбия, мне о ней одна шлюха рассказывала, из тех, что оттуда, — и это казалось морфосинтаксической загадкой, с призом в миллион для того, кто ее разгадает, и никто не мог уследить за нитью речи Николаса, если, конечно, столь высокого названия заслуживает то, что выходило у него изо рта:
— Мне кажется, эта штука, самолет, мне, когда я, на такси своем…
Через огромные окна мы наблюдали, как отправляются в полет самолеты. (Это священное изящество цапли, с каким взлетают самолеты…) (Держа курс на разнообразный мир, самолеты…) И почти на час позже, чем было предусмотрено по расписанию, мы вошли в синтетическое брюхо Боинга-747, держащего курс на один из островов Карибского моря, — в общем, кто бы мог подумать.
Во время полета наши новые друзья начали бурно проявлять свою натуру, полагаю, отчасти потому, что Хуп, едва только поднявшись на борт, положил каждому из нас на ладонь по паре таблеток спида:
— Лучше примите-ка это, ребята, ведь от снотворного в самолете можно только шею вывихнуть. Отоспимся еще, как ящерицы, когда доберемся до Сан-Хуана, — и все мы проглотили таблетки, включая Мартина, таксиста, борца с пороками, потому что, хорошенько рассудив, понимаешь, что лучше весело провести ночь в самолете, чем болтать башкой, как кукла… По крайней мере теоретически, ведь иногда реальность оказывается гораздо сложнее любой теории.
— Бесконтрольная энергия, ребята. Мы — бессонная команда и подадим пример этим бездельникам, укладывающимся спать.
Подадим пример, да. (А как же?) Таксист Мартин, к примеру, привыкший болтать с клиентами, стал развивать на своем троглодитском языке эпическую серенаду перед десятком осоловевших пассажиров — он пытался изложить им свои потрясающие методы по поддержанию порядка в ночном городе, вавилонском царстве алкоголизма, дикой необузданной проституции и быстрых ножей. Мартина, справедливого таксиста, ночного бродягу, видели то там, то сям, в проходе самолета, со стаканом бренди в руке, в позе цыганского халифа — он рассказывал туристам эпопеи с тарабарским синтаксисом до тех пор, пока очередной турист не объявлял, что хочет поспать или посмотреть фильм, и тогда Мартин переходил со своей эпопеей к другому креслу, делая гомерический круг. Со своей стороны, Франки Татуахе беспрестанно подавал всем пассажиркам знаки, что хочет трахнуться, — в качестве предпочтения у него выступала вся команда стюардесс, — и разгуливал по самолету в одних подтяжках вместо рубашки, чтобы похвастаться своими татуировками в укуренно-рокальном стиле, в надежде, что какая-нибудь дамочка, помешанная на сексе, предложит ему перепихнуться в туалете.
Так вот, а больше всех обратил на себя внимание во время полета Кинки.
— Правда, что ты коп?
И я ответил ему, что, пожалуй, да, — признаю, что сказал это с вызовом, с тем же самым вызовом, с каким домашняя собака говорит домашней кошке:
— Эй, ты, кошка, я не стану ломать тебе позвоночник на восемь частей, хотя и стоило бы, потому что я — домашняя собака, а ты — домашняя кошка. Но не забывай: собака тут я.
(Примерно так.)
— Значит, мы зарабатываем одним и тем же, — заключил Кинки, и я сказал ему, что это как посмотреть. Я спросил у него, не возникло ли у него проблем с получением паспорта, потому что типам вроде него у нас это бывает непросто.
— А меня никогда не ловили. Я — невидимый кошмар для общества.
Сразу же становилось заметно, что Кинки обладает умом того типа, который мало что общего имеет с цветастым подмиром абстрактного, — скорее, с дикой логикой жизни: уверенный ум грабителя. По крайней мере до десятой порции виски…
Начиная с десятой порции виски, у Кинки начались проблемы сосуществования со стюардессами, но не из-за того, что в крови у него было несколько миллиграммов спида и десяток стаканов виски, а потому что ему не давали одиннадцатый: виски закончился и оставался только бренди, к которому щедро прикладывался таксист Мартин, привыкший, как лунатик, пьянствовать в пустынных утренних тавернах.
— Сеньор, у нас не осталось виски. Есть только бренди, — настаивали стюардессы, но Кинки не соглашался с этой теорией несуществования виски и выживаемости бренди, несомненно, потому, что не читал Анаксимандра, который придерживался того предрассудка, что все вещи в конце концов превращаются во что-то и уступают свое место другим, чтобы поддерживать таким образом равновесие вселенной: огонь уступает место пеплу, пепел — земле, виски — бренди…
Хуп попытался переубедить его, но у Кинки оказался упрямый характер: он пошел в бизнес-класс, хлопнул там пару пассажиров по плечу и закричал:
— Хорош спать, здесь вам не гостиница. Ну-ка, куда вы спрятали виски?
Пассажиры роскошного салона смотрели возмущенными и сонными глазами на типа, требующего виски в четыре утра, на девяти тысячах метрах высоты.
— Куда вы спрятали виски? — настаивал Кинки, до рассудка которого тщетно пытались достучаться две стюардессы и Хуп в придачу.
В довершение всего Франки Татуахе присоединился к экспедиции Кинки в надежде потрахаться с какой-нибудь богатенькой туристкой, или с мелодичной парагвайской певицей, или с кем-нибудь таким еще, и вот он ходил туда-сюда, беспокойными глазами глядя на женщин. Не замедлил пополнить компанию вторгшихся с салон и таксист Мартин, — он, едва лишь унюхав возможность потасовки, рассвирепел и безостановочно искал по всему самолету какой-нибудь разящий предмет, при помощи которого можно поддерживать космический порядок, но ничего не нашел, что еще больше вывело его из себя, хотя он и так уже далеко вышел.
