Окажись в городе Селия, она, конечно, справилась бы в сто раз лучше меня. Принесла бы не полгаллона воды, а побольше; я купила ее за полцента у развозчика чая, катившего по улицам свою тележку. И наверняка разжилась бы едой поаппетитней, чем свиные щеки, листовая капуста, хлеб без масла и холодный пунш – все это обошлось мне в девять пенсов с мелочью. (Я не понимала у торговца вразнос ни слова. Воображала, что заполучила бекон, а когда Селия открыла мне глаза на истинное происхождение мясной снеди, я, несмотря на волчий голод, не смогла заставить себя к ней прикоснуться.) Но, разумеется, нечего было и думать о том, чтобы рискнуть выпустить Селию на волю. Ее обнаружат; если ее не схватят первые же ищейки, то она подхватит заразу.
Что до меня, то я знала, какой смертью умру.
Все ведьмы погибают одинаково – по одной причине, хотя и в разных обстоятельствах. Нас губит кровь, если, конечно, не постигнет какой-то насильственный конец – от пули или от ножа. В нашей крови что-то вскипает. Может, силы? Или наши таланты?.. Наша собственная кровь нас предает, и «естественная» смерть возвещает о своем приближении, вселяя ужас. Взбунтовавшаяся кровь объявляет нам войну и идет на приступ алой волной; никто из очевидцев не в силах забыть этого зрелища – кровь исторгается, извергается, бьет струями изо всех телесных отверстий.
Ребенком не старше шести лет я видела, как моя мать умерла Алой Смертью. (Ведьма порождает ведьму, но ведала ли моя мать о собственной природе? Не уверена.) Несколькими годами позже я и сама начала ощущать в себе бурление крови. Удостоверилась в ее власти и могуществе, когда по наущению сестры Клер де Сазильи смотрительница лазарета – сестра Клотильда, хозяйка лекарственных трав, ланцетов, пиявок и тому подобного, – делала мне кровопускание. Возможно, заявила коварная и лукавая сестра Клер, это избавит меня от «дурных телесных соков». К подмышке мне приложили пять пиявок. Присосавшись, у меня на глазах они набухали и раздувались до тех пор, пока не превратились в подагрические пальцы дьявола. Вернувшись снять с меня пиявок, сестра Клотильда – в полном ошеломлении – бросила их в банку, где они продолжали увеличиваться до размеров громадных фиолетовых баклажанов. Стеклянную посудину разорвало, и куски лопнувших пиявок усеяли пол багровыми ошметками. Что именно смотрительница лазарета доложила сестре Клер – мне неизвестно, но меня, понятным образом, постигла еще более суровая опала, и в конце концов сестра Клер, долго выжидавшая, нанесла по мне решающий удар. Я, собственно, была всего лишь орудием в борьбе за владычество над святой обителью. Узурпаторша – сестра Клер – использовала меня против моей единственной защитницы, матери настоятельницы Марии-дез-Анжес, и это стало для меня началом конца.
Да, кровь… в ней таится наше сестринское могущество – и в ней же скрывается наша гибель. В этом (нужно ли уточнять?) заключался счастливейший урок, усвоенный мной в обществе Себастьяны, и я не стану здесь на этот счет распространяться, добавлю только одно: я испытывала странное облегчение от сознания того, что меня ожидает смерть от крови, – и мне не страшны ни болезни, ни чума, ни проказа.
Итак, я бродила по улицам Норфолка совершенно безнаказанно. Гордилась тем, что раздобыла не только еду и питье, но и нашла способ скорее пробраться на юг.
Да-да, на юг – как назначила Мама Венера. Я и вправду проявила настойчивость, когда мы с Селией допытывались о пункте нашего назначения. Нет слов, было бы куда благоразумней направиться в штат Огайо или же на Север. Так предлагала Селия, и я была с ней согласна. Однако выбора у меня не оставалось, и я должна была опровергать все ее здравые суждения с тупым и, вероятно, способным довести до бешенства упорством. Юг – и только, но как мне убедить в этом Селию? Объяснить, что накрытая вуалью Провидица обратилась за советом к куриному выводку? Сказать, что та самая курица, которую Селия видела на блюде, предопределила ее судьбу? Нет и нет. Словом, я просто-напросто твердила одно: Юг.
Мое упрямство вызвало слезы. Слезы разочарования, страха. И гнева. Чувствовала я себя ужасно – настолько, что вынуждена была покинуть комнату. Уходя, я бросила Селии реплику в ироикомическом стиле: «Дай мне подумать, что мне изыскать».
Я побрела в сторону пристани. Солнце клонилось к западу, небо расчертили серовато-розовые полосы, переливавшиеся перламутром. Белоснежные облака оттеснялись синеватыми. Красота – ничего не попишешь, однако город тонул в зловонии, вызванном отливом.
Айшема Лаури я отыскала, когда уже стемнело.
Это был человек, явно неравнодушный к звонкой монете. Он плавал на шлюпе по реке Эшпу, порой заходя то в один, то в другой порт, но постоянно придерживаясь берега. После обмена необходимой информацией мистер Лаури осведомился о моем маршруте. Он был у меня в руках, я это знала. Как бы ненароком он подвел меня к уличному фонарю и в его тусклом свете оглядел меня с ног до головы. Полагаю, что дело решил лебяжий пух. Но тут, когда заданный им вопрос повис в смрадном воздухе, я в панике утратила дар речи, поскольку никак не могла припомнить названия единственного американского города к югу от нас. Я начала было рыться во французском, но мистер Лаури, не сбитый с толку моими галльскими уловками, ляпнул наобум:
– Чарлстон?
– Чарлстон, oui, – обрадованно подхватила я. – C'est ça[66]. Чарльз-тон. В Южной Каролине, non? (Боюсь, промямлила я это не совсем членораздельно.)
После того как я ухитрилась выдавить из себя еще пару слов, Айшем Лаури с хитроватой усмешкой (не очень мне понравившейся) объявил, что возьмет меня на борт, если я буду стоять у доков на рассвете. С «моей девушкой».
Тук. Тук. Тук-тук-тук.
Селия отворила дверь. Увидев меня, не сдержала улыбки и спросила, что случилось. Мои ноги были по колено в грязи.
Так вот, я покинула порт чуть ли не вприпрыжку, довольная тем, что обстряпала дело с нашим отъездом. (Не раз меня посещала мысль, что Айшем Лаури – если он не простой хитрец – улизнет из Норфолка с половиной уплаченной ему суммы сегодня же ночью. Без нас.) Разгоряченная успехом, я отправилась с пристани раздобыть еды и питья и, нагрузившись, поспешила обратно в «Lion d'Or». Однако фонарщики, по-видимому, не меньше других опасались эпидемии – большинство улиц тонуло во тьме, а от полумесяца на небе толку было мало. И я, разумеется, споткнулась о груду кирпичей, наваленных посреди улицы неким злокозненным каменщиком. Да, и растянулась во весь рост в грязной канаве. Покупки вылетели у меня из рук, но, к счастью, приземлились удачнее меня: кувшин с водой не раскупорился, пакет со снедью не развернулся.
Стоит ли говорить, что после падения я уже не летела как на крыльях? Но вернуться – вернулась. В расстройстве чувств. Моя нижняя половина была теперь цвета коровьей лепешки.
Дальнейшие действия Селии диктовались, несомненно, привычкой.
Она отстранила меня от входа и заперла дверь. Я заметила, что она постаралась как-то скрасить убожество нашего приюта. Занавесила лампу своим алым головным лоскутом, придав комнате розоватое освещение. Развела огонь в очаге – в тепле мы не нуждались, но пламя выжигало городское зловоние. Поскольку два наши стула были такими шаткими, что не выдержали бы и ребенка, Селия повела меня к постели. Бугристый матрац она выкинула, заменив его тонким одеялом, сшитым из фланели, замши и обрезков хлопчатобумажной ткани. Когда я опустилась на просевшую кровать, ржавые пружины подо мной загудели.
Селия поместилась рядом со мной и занялась моими сапогами. Я не отрывала от нее глаз.
Непривычные прикосновения бросили меня в дрожь. Я закусила нижнюю губу – унять ее трепет.
Чтобы опуститься на колени на дощатый пол, Селия подвернула юбки. Рядом с ней лежал плетеный коврик – вытертый и замызганный настолько, что если узор еще смутно и различался, то цвет его определить было невозможно. На этот коврик она счистила, соскребла и стряхнула с моих сапог спекшиеся комки грязи, после чего расстегнула и сняла сапоги с моих ног.
Затем, разогнувшись, подошла к очагу. Со свернутого коврика высыпала комки грязи в огонь, где они с треском развалились и задымились. Я следила за Селией в оцепенении. Ее нищенский наряд я и не замечала, ничто не мешало мне ею восторгаться. Ее кожа слегка блестела от выступившего за работой пота. Ее фиалковые глаза поражали меня насмерть. Не в силах пошевелиться, в них я украдкой, набравшись смелости, впивала свой взгляд.
Селия снова опустилась передо мной на колени, уже на голый пол. Из щелей между половицами доносились звуки губной гармоники. Как же эта меланхолическая мелодия не вязалась с моими чувствами к Селии… М-да. Селия подтащила к постели валявшийся в углу оловянный тазик и налила в него немного воды из принесенного мной кувшина. Мои чулки и штаны тоже оказались выпачканными, и потому Селия скатала мне чулки, высоко подвернула штаны и широким подолом юбки принялась оттирать въевшуюся в кожу грязь.
