После трехчасовых трудов довольный Мика разлегся на задней скамье синагоги, набрал номер Йонатана и сказал:
— Привет, Йонатан, я приехал вас навестить. Я в ашкеназской синагоге, зайди ненадолго, вход через окно.
Увидев плакат «обрезание Идо Лехави», Йонатан потерял дар речи, а потом закричал на Мику:
— Ты с ума сошел? Кто тебе сказал, что мы его назовем Идо? Что ты лезешь в мою жизнь? Без конца пытаешься ею руководить. Это наше решение, мое и Алисы — никого другого!
Он присел на скамью и ощутил укол знакомого ему чувства вины — зачем он так болезненно реагирует на добрые намерения Мики, ведь тот делает все из самых добрых побуждений.
— Йонатан, успокойся, — сдержанным и рассудительным тоном произнес Мика. — Ты думаешь, кто-то сомневается? Конечно, вам решать, никому другому, это ваш ребенок. Я только говорю, что вы удостоились возможности назвать малыша именем Идо. Это привилегия. Что тебя напрягает? Вот бы у меня был сын и мне бы выпала такая возможность… — его голос задрожал. — Но меня никто не хочет, им не нужен тронутый, они хотят без изъянов, с иголочки.
— Ты несешь чепуху, — сухо произнес Йонатан и, не прощаясь, злой, пошел к дому семьи Бардах, представляя, как завтра те в приподнятом настроении, нарядные, придут на обрезание, увидят поздравительную надпись и их лица искривит гримаса, означающая, что они оказались в сфере «негодного». Ему не хотелось сейчас ссориться с Микой, но он решил завтра на заре побежать в синагогу и сорвать плакат. Вспомнилось другое, давнее, утро, когда он в пять утра прокрался в ешиву и один за другим вырывал из книг Танаха листы с надписью «король Мика Первый».
Войдя в дом Бардахов, Йонатан обратил внимание, что впервые перешагивает через его порог, не постучавшись. Алису он нашел радостной — вот и возвращаются былые веселые дни — и предложил ей выйти прогуляться. Она этому явно обрадовалась, крупные серьги в ее ушах запрыгали в такт ее согласным кивкам, и с нескрываемым воодушевлением Алиса попросила у матери разрешения оставить с ней малыша («Ох, не могу поверить, что уже оставляю его, он такой крошечный», беспокоилась она, но в ее голосе звучало ликование).
— С удовольствием, — ответила мать. — Мне доводилось в жизни растить младенцев, — захихикала она, состроив многоопытное лицо, и Йонатан вновь захотел за что-то спрятаться, на сей раз — за ее смех.
На Шаарей-Ора медленно спускался вечер.
— Хочу пойти в новый квартал, — попросила Алиса. — С тех пор как туда вселились жильцы, я там не была.
За усеянную чертополохом гору цеплялись ряды безупречных домов с просторными, ухоженными дворами. Первые ростки травы и плодовых деревьев радовали глаз свежей зеленью. Йонатан опасался, что если они продолжат путь в сторону старого квартала, то минуют синагогу и янтарные глаза Алисы высмотрят плакат, и что тогда он сможет сказать в свое оправдание? Они пока обходили молчанием его возмутительное исчезновение в ночь родов, а теперь этот злосчастный плакат может все погубить. Поэтому он решил опередить события, деланно зевнул и обратился к Алисе:
— Давай присядем в кондитерской в торговом центре и закроем вопрос имени малыша. Мы ведь столько раз это обсуждали, но так ничего и не решили.
В его глазах зажглась озорная искорка, которая перекинулась к ней и снова метнулась к нему. Они вошли в кондитерскую и сели за столик.
— Как ты теперь считаешь? — тихо спросила она.
— Начнем с тебя, — попытался он отдалить неизбежное. — Принято, что имя первому ребенку выбирает женщина. После всех мучений первой беременности выбор достается ей, — галантно продолжил он, и Алиса достала из сумочки листок, провисевший на их холодильнике несколько последних месяцев, со списком выбранных имен.
— Первое имя, которое мне нравится, — Нета, — она сделала паузу, чтобы увидеть его реакцию на вполне ожидаемое предложение.
Он произнес:
— Это может быть символом возрождения того Неты, — имея в виду младенца, которого она не доносила и которого Йонатан всегда звал Нета, потому что это имя годилось для обоих полов.
Алиса поспешила продолжить объяснение:
— Нета, «росток», означает рост, корни, устойчивость. А второе имя — Ади, в честь папы моей мамы, дедушки Эдди, и в память об Идо. Ади ведь звучит очень похоже на Идо.
— Если так похоже, может, назовем уж Идо? — несмело предложил Йонатан, но само упоминание имени Идо заставило ее так измениться в лице, что он тут же пожалел о своих словах.
— Дорогой мой, я тебя прекрасно понимаю, но мы не можем назвать его Идо. Первый Идо, хаврута твоего отца, погиб в первой ливанской войне двадцати трех лет от роду. Второй Идо умер от рака всего в четырнадцать. Мне этого достаточно. Не хочу добавлять к цепи трагедий еще одного Идо. — Она подняла на него встревоженные глаза и добавила: — Йонатан, ты знаешь, что я из бельгийской семьи, у нас вообще не верят в такие предрассудки, как судьба и рок, но я заранее говорю, что я на это не готова. Девять месяцев я проносила его в животе, это было непросто, и я откровенно тебе признаюсь: при всей моей рациональности мне страшно его назвать Идо. Не только твоему папе позволено спрятаться и захлопнуть за собой дверь. Нам тоже можно взять с него пример и раз в жизни сказать «нет» в ответ на все его намеки.
Все поколения, стирающееся из памяти лицо Идо, самоизоляция Эммануэля, гостиная-памятник раввинши Анат, постоянный страх болезни Мики, а теперь еще и открытый протест Алисы — все сосредоточилось в одном малютке, который сейчас лежал в доме своих дедушки и бабушки, ничуть не интересуясь тем, каким именем его нарекут.
Когда они вернулись с вечерней прогулки, Алиса попросила свою маму выйти с ней на улицу, жестом позвала Йонатана следом, и за дверью в полной тишине провозгласила:
— Мы решили назвать нашего сына в честь дедушки Эдди.
— Вы назовете его Эдди? — мать от волнения едва выдавила вопрос, будто ища подтверждения, что правильно расслышала, и было очевидно, что она рада, но при этом удивлена и жалеет ребенка, которому придется жить в мире с таким странным именем.
— Мы думали — Ади, это и близкое к Эдди, и по-настоящему израильское имя, — объяснила Алиса, и ее растроганная мать пролила слезу, обняла ее, подошла к смущенному Йонатану и обняла его, и он знал, что в этот момент его грех прощен. Вот, впервые в жизни он находится в крепких объятиях своей тещи. Быть может, когда-нибудь она даже станет для него заменой отдалившейся матери, подумал он. А теща тем временем бросилась к телефону, чтобы разбудить своих уже наверняка спящих сестер и возвестить им, что имя их отца не будет забыто.
15
Йонатан проснулся рано, по сигналу будильника в мобильном, произнес «моде ани», омыл руки, безмолвно облачился в заранее подготовленные праздничные одеяния (белоснежную свадебную рубашку, которой не касался после шева брахот; брюки с «субботы жениха»[176], которые Алиса вместе с ним выбрала в магазине «Гольф» в Тальпиоте; обычные субботние туфли) и бодро пошагал к старой ашкеназской синагоге.
Шесть часов утра — в уже открытой синагоге не было ни души. Оглядевшись, он без колебаний снял плакат, яростно разорвал его, нетерпеливо сложил вчетверо и поспешил отправить в зев большого зеленого контейнера на углу. До начала молитвы в миньяне, которая, по его подсчетам, должна была начаться в половине седьмого, оставалось двадцать минут.
Он давно уже мечтал помолиться в одиночестве, задерживаясь на каждом слове, будто признаваясь в любви, наделяя каждое слово особым значением, останавливаясь перед ним и всматриваясь, — без той поспешной необходимости протараторить молитву и быстро покатить в Бецалели, нервно поглядывая на часы, чтобы убедиться, что не опаздывает. Сейчас он приступил к утренним благословениям так истово, что чуть не расплакался. «Все мы, и наши потомки, и потомки наших потомков, познаем имя Твое и бескорыстно изучать будем Тору Твою» — видно, чтобы познать имя Его, необходимы потомки, осенило Йонатана, они не мешают этому познанию, а, наоборот, формируют его. Трудно быть в мире одному и знать Всевышнего.
