Всю дорогу до службы Можейко летел как на крыльях. Пальцы ласкали тело ключа. Фигурное. Тяжелое. А он прикидывал, рассчитывал: «Хорошо бы две комнаты. Кабинет и зал. А может, кабинет и столовую?» От кабинета решил не отступаться. Во-первых, отдельный вход с улицы, во- вторых, как бы на отшибе. Представил себе тихую ночную работу за столом. Лампа под зеленым абажуром. И вдруг понял – стол! Вот что его прельстило! «Ах ты сукин кот, – обругал себя Можейко, – на чужое барахло польстился». Закурил. «Понас, папиросас». Тихий шепот, тонкая не то девичья, не то детская протянутая рука. Серо-зеленая немецкая шинель, подвязанная веревкой. Он неловко отсчитал три папиросы. Сунул не глядя. И пошел быстрым шагом, не оглядываясь. Но все настроение, весь полет как рукой сняло. Словно враз отрезвел. Уже видел провалы в стенах. Горы битого кирпича. Развалины. Искореженные железные балки. Пленных немцев, что копошились, как муравьи. Аккуратно, булыжник к булыжнику мостили улицу. И вдруг ему неловко стало. И за свое кожаное пальто из мягкого хрома. И за шевровые сапожки, под которыми громко хрупал тонкий ледок. А главное, за ключ. Он вынул руку из кармана. «Черт с ним. Что дадут, то дадут. Торговаться не буду».
– Ну, решили? – Комендант смотрел устало. Замотанно. – Учтите, лучшего нет. И не надейтесь. Если откажетесь, будете ждать, не меньше полугода.
– Что вы! Я согласен, – поспешил Можейко. Но будто что-то толкнуло изнутри. «Спроси, спроси». – Только хотелось бы уточнить насчет комнат.
Комендант затравленно вскинул глаза:
– Простите, не понял. Я ведь вам русским языком еще с утра сказал: «Особняк на две семьи. Хотите, берите низ. Хотите, берите верх». Так устраивает или нет? –Чувствовалось, – уже на срыве.
–Устраивает, – поспешно согласился Можейко.
– Верх или низ? – уже не сдерживая себя, повысил голос комендант. – Мне ведь ордер вам выписать нужно.
– Верх, – робко уточнил Можейко. Почувствовал, как проступают от волнения горячие пятна румянца.
Комендант понял по-своему:
– Извините. Очень устал. Собачья работа. Всем угоди, всех ублажи. А главное – такие попадаются – на хромой козе не подъедешь. И ведь точно знаю, ничего лучше дощатого нужника в жизни не видели, а тут носом воротят. Вот что значит из грязи да в князи. А вы хороший выбор сделали. Правильный. Со временем и нижний этаж к вам перейдет.
Можейко молча следил за рукой коменданта, что четко, букву за буквой выводила ордер. А в голове стучала одна и та же мысль: «Наверняка ошибся. Не может быть, чтобы такие хоромы мне обломились».
– А что с мебелью? – спросил комендант, не поднимая головы.
Можейко смешался. «Наверное, это он насчет стола». Ему стало досадно. «Жаль. Отличный стол». Но пересилил себя: «В любое время можете прислать. Собственно, там только стол и кресло». Комендант удивленно поглядел: «Я спрашиваю, что вам из мебели нужно. Вещи первой необходимости: стулья, кровать, стол. – нетерпеливо начал перечислять он. Не дожидаясь ответа, пробормотал: – Вот вам ордер на мебель. Выберите, запишите, копию – мне».
Можейко шел по длинному коридору, устланному ковром. Рабочий день был уже в разгаре, и люди сновали из кабинета в кабинет с бумагами. Он вслушивался в их негромкий говор, вглядывался в лица, совсем недавно еще чужие и незнакомые. И вдруг чувство родственной близости охватило его. Одно только мучило и саднило: «А вдруг не придусь ко двору? Но тут же решительно отбросил свои опасения. – Веревкой совьюсь, костьми лягу, но выдюжу, не подведу».
Работали, как обычно, до глубокой ночи. Но когда перевалило за полночь и ритм работы спал, к его столу подошел начальник: «Как квартира?»
Можейко смешался. Начал мямлить, мол, слишком роскошно. Можно было бы и что-нибудь поскромнее. Тот резко оборвал:
– Ты эти разговоры брось! Мы с лихвой кровью своей, жизнями своими заплатили за все. – Он одернул китель. Заложил руки за спину. Прошелся по кабинету. Остановился перед столом Можейко. Твердо, с нажимом произнес: «За-слу-жи-ли». И вдруг внезапно, с места в карьер, перешел на игривый тон:
– А может, просто юлишь? С холостяцкой жизнью не хочешь расстаться? Здешние паненки хоть кому голову закружат. Есть в них шик какой-то. Чем-то не нашим так за версту и несет. Верно?
Можейко смущенно улыбался. А в душе пела, щебетала птица радости. «Заслужили».
На следующий день выпал выходной. Антон Петрович с утра укладывал вещи. Собирался. Сая лежал на кровати. Молча следил за ним взглядом. Когда щелкнул замок чемодана, встал, вызвался проводить. Антон Петрович с неохотой согласился. Шли напрямик проходными дворами, минуя приземистые, чудом уцелевшие домишки. То тут, то там ютились наскоро слепленные хибары. И хоть было уже порядком холодно, но печи еще не топились. С топливом в городе было туго.
«Лабас ритас, понас» (доброе утро), – дворник еще издали заметил Можейко. Чуть не насильно подхватил чемоданчик. «Эйкит, эйкит», – он поманил их заскорузлым пальцем в узкий проулок. Внезапно, точно из-под земли, вынырнул крохотный костел кирпичной кладки. Дворник долго возился с замком. Наконец тяжелая массивная дверь заскрипела. В лицо пахнуло сыростью, мышами. В тусклом свете, падающем через узенькие стрельчатые окна, Можейко увидел кровати, столы, кресла, диваны. «Паимкит (берите), – дворник широким жестом хозяина показал на мебельный завал, – виса паимкет (все берите)». Можейко растерялся. Застыл в нерешительности. Зябко передернул плечами: «Каким-то мародерством попахивает. А ведь такое уже видел где-то. Точно, на Балашихе. «Распродажа случайных вещей».
– Шеменинкай побегти (хозяева убежали), – дворник, как в прошлый раз, изобразил бег двумя пальцами.
Сая стоял, прислонившись к косяку. Улыбался насмешливо. Потом с плохо скрытой издевкой бросил: «В конце концов, нужно быть логичным до конца. Кто сказал «а», должен произнести и «б».
«Какого черта увязался на мою голову, – разозлился про себя Можейко, – поучает, иронизирует. Плевать. Возьму. Тем более ордер есть. Конечно, на время. Обживемся – положу на место. Все равно гниет, без толку валяется, а мне даже спать не на чем».
Он начал придирчиво отбирать, что получше. Громадную широченную кровать. Стулья с высокими чопорными спинами и подлокотниками. Овальный, светлого дерева, обеденный стол. И вдруг увидел трюмо. Узкий блеклый луч осеннего солнца просочился через грязное окно, упал на зеркало с двумя пухлыми амурчиками по бокам. И резная окантовка стекла словно ожила, заиграла разноцветными бликами. Среди развала и разора эта красота на Можейко подействовала ошеломляюще. «Возьму, – тотчас решил он и, как бы оправдываясь, добавил про себя, – для Липочки. В конце концов, что из того, что вещь не первой необходимости. Впишу в ордер. А там поглядим». Но почему-то неловко было перед Саей. Он оглянулся. Тот сидел на молельной скамье, задумавшись. Заметив взгляд Можейко, невесело усмехнулся: «Помните? Как сеть полна птиц, так дома ваших вельмож наполнены обманом. Их сердца закрыты для слез сирот и вдов, их глаза ослеплены златом». Можейко неопределенно пожал плечами. Присутствие Саи всегда тяготило его. Почему, и сам не мог понять. Он ежился, замечая на себе его отстраненный, словно изучающий взор, и тотчас замыкался, уходил в свою скорлупу. Но сегодня был возбужден. И потому сухо, отрывисто спросил: «О чем вы?» Сая отвел взгляд: «Извините. Я забыл, вы ведь не получили религиозного воспитания. А мне все детство вдалбливали. Вот и вспомнилось случайно. Это из Ветхого завета».
Мебель в особняк таскали через длинный, узкий, словно кишка, проходной двор. Несмотря на воскресный день, он тотчас обезлюдел, словно все вымерли, точно по приказу захлопнулись двери квартир, опустились занавески на окнах. Лишь только у подворотни осталась маячить тощая фигура старика в драной ермолке и халате. Он что-то бормотал, то всхлипывая, то тихонько смеясь. Раскачивался из стороны в сторону. Осенний пронизывающий ветер разметывал полы халата, открывая голые высохшие ноги. Но вдруг словно очнулся. Поднял тяжелые веки, оглядел двор пронзительным зорким взглядом и крикнул высоким гортанным голосом: «Жмонес, пагелбети! Вагис!» (Люди, помогите! Воры!). Сая остановился словно вкопанный. «Стойте!» Опустил на землю трюмо, что тащил вместе с Можейко и дворником. «Лаук (Пошел вон)», – закричал дворник, поднял обломок кирпича и замахнулся. Старик засмеялся громко, хрипло. И, тыча грязным худым пальцем в их сторону, запел, забормотал, притоптывая в такт клумпами: «Расибайдите, вагис! (Испугались, воры!)». Можейко заметил, как осторожно зашевелились занавески на окнах, спиной, затылком, всей кожей почувствовал буравящие недобрые, настороженные глаза, выглядывающие украдкой в щели. «О чем это он? Чего кричит?» — тревожно спросил у дворника. Тот искательно улыбнулся, показал пальцем на лоб. «Юридически старик прав, – не то для себя, не то для Можейко угрюмо сказал Сая, – раз тащим чужое, значит, мы – воры». Можейко бросил в его сторону яростный взгляд. Коротко, жестко прикрикнул на дворника: «Бери!» Первый подхватил неудобную резную боковину. Они шли мелким шагом к черному провалу подворотни. В зеркальной поверхности трюмо попеременно отражались то клочок хмурого осеннего неба, то плотно зашторенные окна. Темная каменная арка подворотни с обвалившейся лепниной начала срезать ломоть за ломтем плывущее отражение, пока совсем не погасила его. «Интересная штука – человек, – бормотал Сая, идя впереди и придерживая рукой створку. Голос его, отраженный облупившимся сводом и выщербленными стенами подворотни вдруг зазвучал гулко, грозно. – Тысячу лет назад ему предрекли: «Время разбрасывать камни и время собирать их. А он не внемлет». Можейко не откликнулся. Неприязненно промолчал, подумав насмешливо: «Умник». Когда установили трюмо, вдруг спохватился: «А шкаф? Там, кажется, есть приличный шкаф орехового дерева. Нужно взять».
