Немоляев считал, что малороссы – это одна из трёх ветвей единого русского народа. Ветвь подарившего мировой литературе великого Гоголя. А «украинец» – не национальность, а болезнь особого политико-психологического свойства, – когда сознание некогда русского человека под воздействием мощнейшей идеологической обработки тотально трансформировалось.
«Украинцы – это потомки укров. Фаддей Чацкий. Концепция истории Михаила Грушевского», – вспоминал он слова сержанта. – Да, похоже австрияки недаром платили Грушевскому зарплату. Результаты его деятельности налицо. Подрывник. Предатель!» – с ненавистью думал он о Грушевском.
Немоляев знал о том, что к украинизации малороссийской ветви русского народа немалую роль приложило Кирилло-Мефодиевское братство, «товариство имени Шевченка», социалистическая деятельность Драгоманова. Позже эстафету украинизации перехватил митрополит Андрей Шептицкий, раскинувший в Галиции целую сеть шпионов и активно сотрудничавший во время Первой Мировой войны с германской разведкой.
Первыми уволили сержанта Ржавин и рядового Рудого. Черненку присвоили очередное воинское звание «старший сержант», а Рудому дали «младшего». Наградив их почетными грамотами, их увольняли в одни день с младшим сержантом Сагаловым, каптёрщиком 2 ТР.
В столовой они сели за отдельный стол. Поев, не уходили, дожидались всю роту.
Куриленко с Кимом, покончив с обедом, отнесли свои подносы и поставили на стол «дембелям», оставив себе только ложки. Это же сделали все остальные. В том числе и «гуси».
Старший сержант Ржавин и младший сержант Рудый, сложив на подносы грязную посуду, подняли и с трудом понесли.
В этот момент все остальные солдаты роты, сидя на своих местах, дружно колотили ложками по столам. Это была неписанная армейская традиция. Так солдаты провожали домой своих товарищей.
Дробышев отчаянно молотил своей ложкой по краю стола, и сейчас он был искренне рад за своих старших товарищей. Странно, сейчас в эти мгновения, он словно позабыл всё то плохое, что сделал ему Ржавин.
В столовой стоял неимоверный грохот.
Ржавин и Рудый, поставив посуду в окно посудомойки, шли обратно с сияющими лицами.
Они были свободны. Теперь они были дембеля.
Случилось долгожданное. Полуторагодовалая, самая заветная солдатская мечта исполнилась.
–Дембель! Дем-бель! – выйдя из столовой, глядя на скупое ноябрьское солнце, Ржавин радостно воскликнул: – Рудый, кореш дорогой, иди сюда, дай я тебя обниму! Дем-бель, дем-бель! Самое сладкое слово на свете. Я свободен! Помнишь, как полтора года назад, по духане, мы писали с тобой в блокнотах… «Товарищ, верь, взойдёт она!
Звезда пленительного счастья!
Как на руинах самовластья…
Казармы рухнут, и свобода…
Нас встретит радостно у входа!
И на обломках КПП, писать мы будем – ДМБ!»
– Братва! – орал Ржавин знакомым солдатам из других подразделений. – Дем-бель! Дембель!
Он заражал всех своим восторгом, и даже незнакомые были рады за него.
Ржавин шёл по части и, не обращая внимания на офицеров и прапорщиков, громко пел:
Покидали чужие края….
Дембеля, дембеля, дембеля.
И куда не взгляни
В эти ноябрьские дни…
Всюду пьяные ходят они…
Вот позади родное КПП…
Не сидеть больше мне на «губе».
До свиданья, «кусок», мой окончился срок…
До перрона теперь марш-бросок!
На перроне подруга в слезах…
Тихо шепчет: «Останься, солдат!»
«Нет!» – ответит солдат:
«Пусть на ваших плечах
Будут руки лежать салажат!»
А колёса быстрее-быстрей.
Поезд мчит нас в родные края.
Всюду пьяные спят, песни громко орут,
Дембеля, дембеля, дембеля!
Открываю знакомую дверь.
Человек я гражданский теперь.
Буду пить и бухать!
Буду тёлок ласкать.
И о службе своей вспоминать!
Получив в финчасти отпускные – двадцать солдатских окладов, – дембеля «проставились» роте.
Ржавин зашёл в столовую, попрощаться с Любкой. Был конец рабочего дня, и она убиралась в хлеборезке.
– Ну, всё, Любка, уезжаю, – сказал он, взяв её за худенькие плечи.
Обхватив руками, Любка прижалась к его груди. У неё не было к нему любви. Но Ржавин ей нравился. И около полгода, когда он стал «дедом», между ними длилась связь. В любом случае женщины своих любовников не забывают.
– Напышешь мени?
– Напишу, красавица, напишу. Ты тут не сильно шали без меня.
– Дай я на тэбэ подывлюсь? – Любка тепло и влюблено глядела на него. Ржавин прочитал в её чёрных влюблённых глазах желание.
Он стал медленно расстёгивать пуговки на её белом халатике, а губами нежно прикоснулся к её горячей шее…
Он ушёл он неё минут через сорок, довольный и счастливый, на прощанье крепко, на глазах у всех, поцеловавшись с ней взасос.
На крыльце, у входа в казарму, встретил курящего Сидора.
– Здорово, Сидор! На Дембель ухожу! Дай пять.
Ржавин дружески потрепал за плечо «гуся» из 1 ТР.
– Давай, брат, счастливо тебе отслужить. А ты, признаться, Сидор… талант. На сорок пять секунд лучше всех в БАТО отъезжаешь. Тебе в кино сниматься надо… на комических ролях… Станешь вторым Краморовым… или Пьер Ришаром…
– Лучше, пэршим Сидором, – широко улыбнулся Сидор.
– Это верно. Каждый должен иметь своё лицо. Ну, давай, не держи на меня зла…
Ржавин поднялся к дежурному по части. Сегодня выпала смена командира ГСМ капитана Лукьянов.
– Всё, товарищ капитан, оттарабанил я свой полторашник. Теперь гражданский человек.
– Ну и как ощущения? – Лукьянов тепло улыбался. Радостное настроение Ржавин моментально передалось ему.
– Непередаваемо! Быть может, подобное испытывает зек, выходящий на свободу.
– Я думаю, зек в эти мгновения ощущает вкус свободы сильнее, чем ты…
– Согласен. Зэком никогда не был и не собираюсь. Но и я её ощущаю. Каждой клеточкой тела! Свобода. Воздух свободы…
– Чем заниматься думаешь?
– В Университет первым делом поступлю. А потом… там будет видно. Может быть, на дочке Кучмы женюсь.
– А у него разве есть дочь?
– Не знаю. Лично мне глубоко по барабану. Если у него даже нет, то у одного из его заместителей и помощников, наверняка, есть. Главное, охомутать её, а там уже дело техники…
– Ну, удачи тебе, коли так.
Капитан Лукьянов тепло и крепко пожал дембелю руку.
Ржавин поднялся в родной кубрик. Там его уже заждался Рудый.
Они вышли в коридор БАТО в сопровождении всей роты.
– Батальон смирно! – проорал дневальный с «тумбочки».
И дежурный по роте чётким строевым подошёл к Ржавин и Рудому и, приложив руку, к виску, сказал:
– Уважаемые дембеля Украинской Авиации, счастливого вам пути… Много не пейте и, если встретите женщин, предохраняйтесь!
У входа стоял высокий и худой младший сержант Лебедько. Он обнял Ржавин.
– Давай, брат! Счастливо!.
На КПП прощалась вся рота и несколько солдат из других подразделений. Каждый солдат подходил, обнимал дембелей, жал руку.
Ржавин со слезами радости на глазах сказал:
– Гуси – Арбуз, Вдова, Бэбик, Дробь, не держите на меня злобу! Может быть, я не всегда был справедлив к вам. Может быть, кого-то обидел. Не вините меня. Жизнь – штука сложная. Сегодня мой праздник, а завтра будет ваш! Вы тоже через полгода станете дедами, у вас будут свои шнэксы. Вы отыграетесь на них. Прошу вас только об одном… никогда не теряйте головы… Не теряйте чувство меры. Никогда не доводите человека до белого каления! Дедовщина неискоренима, но она должна быть в разумных пределах. Удачи вам! Счастья! И скорого Дембеля! Прощайте, братва!
Ржавин и Рудый скрылись за железными воротами КПП, а солдаты со слезами радости за своих сослуживцев вернулись в казарму.
…РМО сегодня опять гуляло. «Гуси» снова бегали к тетё Ане за водкой. Куриленко с Кимом после отбоя разливали водку по кружкам. Когда вся водка закончилась и делать было нечего, Куриленко предложил:
– Деды, а давайте-ка наших гусей переведём в черепа?
Стецько с Кимом его охотно поддержали.
Первым позвали Арбузова.
Он подошёл к Рыжему и, зажав в зубах полотенце, нагнувшись, встал у его кровати. Куриленко, взяв ремень, стал несильно бить Арбузова по обеим ягодицам. Всего он нанёс Арбузову двенадцать ударов. Последний – двенадцатый – врезал от души. Арбузов дёрнулся от боли, схватился за пылающую ягодицу, но стерпел и не закричал.
Эту же «процедуру» проделали над ним Стецько и Ким.
Дальше была очередь Вдовцова, Дробышева и Вербина.
…Дробышев лежал в койке на животе. Задница пылала огнём. Но он был счастлив. Теперь он был «череп».
