Справа от него вдруг послышался треск — что-то живое шумно завозилось в зарослях, бросилось прочь, напролом. Солдат вспугнул лысуху. Её чёрные перья на мгновение мелькнули перед глазами солдата.
Дальше он полз уже по мелкой воде, осторожно раздвигая перед собой тростниковые стебли. Весь перемазался в жидкой грязи, в которую его руки проваливались почти до локтей.
Вдруг со стороны дороги раздался шум резко тормозящих машин. Он замер разом и прислушался.
До Станислава долетали резкие нерусские выкрики и громкая ругань. Чеченцы кричали на своём, но ругались матерно, и по-русски.
Солдат вынул изо рта пакет с едой и сунул его в гущу тростника, рядом с собой. Затем очень осторожно, стараясь не касаться стеблей, снял с плеча автомат. Прилёг тихонечко, чувствуя, как тело медленно погружается, уходит в густую податливую жижу. Опустил лицо ничком, коснувшись горячей, распалённой щекой воды. Она была холодна. Зачерпнув её рукой, Станислав провёл влажной ладонью по заросшей, косматой щеке. Оторвал, глянул пристально. На ладони осталась тёмная грязь. Тогда он медленно ополоснул её, зачерпнул снова и провёл теперь уже по другой щеке. Затем очень осторожно, стремясь не задеть ни одного стебелька, обмыл лицо и шею.
Чеченцы, тем временем, по-прежнему топтались возле «Джипа» на дороге. Они заглянули внутрь, увидели два искромсанных пулями трупа, лужи натёкшей в салон крови…
Станислав ожидал, что вот-вот зло загавкают гортанные голоса, захлебнуться очередями автоматы, срезая пулями тростник, забухают гранаты.
Но выстрелов не было.
Чеченцы ожидали их сами. Быстро попрятавшись за машины, они лишь поводили стволами во все стороны, стремясь уловить малейшее движение в зарослях, и волчьими глазами впивались в «зелёнку». Им представлялось, что беглый невольник сам целит сейчас в них оттуда из своего «калаша».
Неожиданно задул ветер, и тростник монотонно зашумел, пригибаясь, зашелестел метёлками. По зелёным дебрям побежали крупные волны.
Так прошла минута, другая… Чеченцы не стреляли. Тростник шелестел всё громче, колышась на ветру.
Станислав лежал, не шевелясь. Он смотрел прямо, перед собой и видел, как в просветах между побегами блестит мутноватая, но быстро текущая вода. Совсем близко, в нескольких метрах от него. Затаив дыхание, он вслушивался, стремясь уловить хоть малейший звук, малейшее движение. Недалеко от берега по воде гулко плеснула крупная тяжёлая рыба.
Ветер затих так же внезапно, и повисшая тишина теперь давила монотонно, тяжко.
Чеченцы, не приметив нигде никакого движения, теперь тихо переговаривались между собой. Но вылезти из-за своих машин они пока не решались. Подожжённый метким выстрелом из подствольника «Мерседес», наспех вытащенные из него изуродованные, горелые тела врезались им в память ярко, неизгладимо. И им было жутко от этих внезапных, нежданных смертей. Будь прокляты эти рабы! Ведь они уже отправили сегодня на тот свет двух из братьев Садаевых — Султана и Идриса. Никому из остальных чеченцев не хотелось последовать за ними.
Наконец, кто-то из них рявкнул громко, отрывисто, и пять человек разом открыли огонь. Били прямо, вперёд, полосуя кусты вдоль дороги. С гомоном прыснули оттуда в разные стороны испуганные птицы.
Едва заслышав стрельбу, Станислав проворно пополз к самой воде. Вдруг его руки, а затем и тело резко провалилось. Он ушёл в водянистую жижу по шею. Конечности начали неприятно стыть, тело передёрнуло зябкой судорогой.
Стрельба продолжалась. Теперь чеченцы косили пулями тростник. Однако целили совсем не туда, где затаился солдат. Видя, что никто не стреляет в ответ, они вмиг приободрились и поднялись из-за машин в полный рост, крича во весь голос и громко по-русски ругаясь.
«Хорошо, в сторону отползти успел. А то б положили сейчас», — обрадовался солдат.
Его руки, пальцы коченели в ещё холодной, весенней воде. Он попеременно поднимал их, с усилием вытаскивая из чавкающей студёной массы ила и гниющих тростниковых стеблей. Подносил к лицу, яростно дул на ладони.
Чеченцы опустошили рожки и теперь вставляли новые. Пару раз наугад жахнули из подствольника, и в зелёной гуще полыхнули яркие взрывы. Тихо потрескивая, занялись несколько сухих стеблей — по ним, не спеша, поползли маленькие язычки пламени. Ударил гранатомёт, и там, где рванула граната, липкая грязь взметнулась в стороны тяжёлыми комьями.
Снова поднялся гадливый ор, опять затрещали автоматные очереди.
Теперь они стреляли веером во все стороны, с остервенением в лицах выкашивая тростник. Несколько срезанных пулями побегов упало недалеко от того места, где скрывался Станислав. Он ещё сильнее вдавил тело в мягкий, проседающий под тяжестью его тела ил и почти совсем ушёл в него, оставив на поверхности только голову. Оружие было тут же, с ним. Он обхватил рукой «муху», с силой сжал коленями автомат.
Время ползло долго, мучительно. Солдат сидел неподвижно и совсем закоченел. Чеченцы били теперь не сплошным шквальным огнём, а изредка, давая короткие хлёсткие очереди. Шумно трещал тростник, и их голоса слышались всё ближе. Станислав понял, что они продираются сквозь заросли, надеясь отыскать его здесь. Чтобы не закоченеть совсем, он поднимал над водой то одну, то другую руку, осторожно, но с силой тряс ими, продолжал дуть на ладони, на бледные, плохо слушающиеся, стылые пальцы. С изодранных, в густой грязи рукавов с журчанием стекала вода. Ему казалось, что этот звук разносится далеко, и быстро совал руки обратно в воду, замирая.
Чеченцы, рассыпавшись цепочкой, углубились в заросли и теперь стреляли сквозь них, прямо. Лезли напролом с шумом, с треском, точно кабаны. Их голоса теперь раздавались справа, слева, сзади, из-за спины.
— Я этому русаку яйца отрежу и сожрать заставлю! — услыхал он бешеный, срывающийся выкрик.
Солдат почти совсем скрылся в воде. Перевернувшись на спину, оставил на поверхности только лицо. Тихонько нагрёб над собой кучу из сухих тростниковых стеблей. И лежал так неподвижно, вжимаясь немеющим телом в склизкое илистое дно. Его пальцы судорожно сжимали автомат. Голоса раздавались всё ближе.
«Если вплотную подойдут — выстрелю первым», — решил он с твёрдостью.
Однако чеченцы прошли стороной, в десятке метров от него. Разглядеть Станислава в этом жёлто-зелёном шуршащем хаосе было практически невозможно.
Чеченцы продрались к воде, и пытливо оглядывали теперь противоположный берег, раздумывая, не успел ли солдат переплыть реку. На всякий случай они исполосовали пулями прибрежные кусты на нём.
Наконец, они вылезли из тростниковой чащи и вернулись к дороге, загалдели возле своих машин. Вскоре на солдата потянуло едким дымом, чадящей гарью. Станислав догадался, что чеченцы пытаются поджечь заросли. Но они, живые, напитанный влагой, горели плохо. Пламя, выедая всё на политом бензином месте, натыкалось на стену свежих зелёных побегов и, шипя, гасло.
«Как хорошо, что у них нет «Шмелей», не то б сжарили меня, на хрен», — мелькнуло в голове радостно.
Наконец, чеченцы угомонились. Расстреляв почти все патроны, перепачканные грязью, с изрезанными в кровь руками о жёсткие, с острыми краями тростниковые листья, усталые и злые, они направились обратно к своим машинам. Там ещё долго возились, прицепляя «Джип» тросом, чтобы тащить его на буксире обратно во Внезапную.
Тела убитых они вытащили из машины наружу. Нашли в багажнике и швырнули к остальным деда Богдана. Сложили всех троих в ряд. Обильно полили бензином и подожгли. Обгорая, тела чернели, скукоживались. Человеческое мясо трещало, жирно чадило чёрным дымом, далеко разнося вокруг гадостный запах.
«Убитых жгут, суки», — догадался Станислав.
Чеченцы смотрели в огонь долго, не отрываясь, зло щурили зеленовато-карие волчьи глаза, бормотали что-то негромко.
Когда пламя почти совсем догорело, оставив на почерневшей земле скелеты, опутанные спекшейся паутиной сухожилий, чеченцы уехали, дав на прощанье пару очередей по зарослям.
Станислав, едва живой от холода, выполз из воды и лёг на сухие побеги. Так он лежал долго, не в силах пошевелиться. Солнце уже готовилось свалиться за горизонт, и вокруг ложились длинные предзакатные тени. Солдат, стуча зубами, начал растирать лицо, вытягивал посиневшие руки. Он сбросил с себя мокрые лохмотья, ловил вечерние, но ещё тёплые лучи своим иззябшим, продрогшим до костей телом. Ощущал их всем существом, каждой клеткой. Напрягал, сжимал мускулы, стремясь унять промозглую дрожь. Тепло, наконец-то тепло.
Станислав открыл пакет. Лепёшки и хлеб с сыром, пропитавшиеся насквозь водой, превратились в противное свалявшееся месиво. Но он загребал его горстями, запихивал в рот и глотал, почти не жуя. Оно отдавало затхлым запахом тины. Однако он не замечал его и поглощал еду торопливо, жадно. С ней к солдату понемногу возвращались силы.
