— А какая музыка нравится тебе?
— Музыка? Конечно же, старый добрый джаз. Веселый джаз: там-тарам-там-ди-диттен-диттен-дай… Я тоже играл в свое время: Ди-ди-лидде-лидде-лидде-ли-ли… На кларнете. Слышала бы ты мои соло: Диделидудела…
— Ты играл вместе с группой?
— Еще бы, джаз-банд. «Октет Отто», так он назывался, хотя нас было всего семь. Отто лучше сочетается со словом «октет». Отто — это я. Так что будем знакомы. Отто Хагебекк, почтмейстер. Честь имею представиться.
Он протянул ей руку, и она пожала ее крепко и энергично.
— Алиса Хамре.
Он расхохотался. Вот тебе и королева гангстеров, называет свое настоящее имя, хотя ее разыскивает полиция. Скорее, она напоминает школьницу.
Вскоре оркестр снова оглушил их, и им остался только язык жестов, вернее тел. Пошла медленная мелодия, и тактика потребовала от него положить руки ей на плечи. И вдруг, о чудо, она обвила своими руками его шею и плотно прижалась к нему. Какое блаженство! Отто вовсю старался удержаться на ногах, разок они налетели на парочку подростков. И тут он заметил Томми, который танцевал, тесно, очень тесно прижавшись к эффектной блондинке. «Может быть, именно поэтому Алиса и прижалась к нему», — размышлял он, ощущая прикосновение ее щек к своей шее, а ее уха к своему кадыку. Было ли ее поведение всего-навсего ответным шагом? И только в пику своему дружку, только из-за него она допускала его медвежьи объятия? Может быть, она ревновала своего парня? И для Отто это был добрый знак. А вдруг это приведет к тому, что Отто сможет стать его заменой?
Он обнимал девушку, и это обнадеживало. Все возможно! Он уже видел их в будущем: Алису и Отто; преступная парочка в поисках приключений, баловни судьбы, которым способствует удача, множество дорожных случайностей, его неистощимая находчивость. А движущая сила их авантюрного существования — любовь! Это вам не прозябание в двухкомнатной квартирке, принадлежащей коммуне, на жалованье чиновника двадцатого разряда. Он все время стремился бросить все это. Собрать вещи и уехать. Просто смыться. Разве не было у него постоянного тайного предчувствия, что он рожден совсем для другой жизни. Что его природные данные были рассчитаны на нечто большее, чем на выполнение обязанностей почтмейстера в поселке Странде. Теперь, когда его неудачный брак стал историей, перед ним открывались новые горизонты. И он еще крепче прижал Алису к своему огромному-огромному телу.
— Знаешь?.. — кричала она ему.
Он отстранил ухо от ее кудряшек и внимательно посмотрел на нее.
— Ты знаешь, а я ведь тоже играла, на корнете, в школьном оркестре, так что мы с тобой сможем как-нибудь исполнить дуэт!
27.
Ну и королева гангстеров! Ревнует своего приятеля только потому, что тот слишком близко прижимался к партнерше во время танцев.
Было совершенно очевидно, что она на него дулась. И вот в перерыве между танцами они снова все втроем сидят вместе, за одним столиком, но жизнерадостного настроения как не бывало. Алиса все больше молчит, держится небрежно, совершенно не откликается на все попытки вовлечь ее в разговор. Этим занимается Отто, старается изо всех сил. Зато этот Томми отнюдь не разговорчив. В основном, пьет пиво, только время от времени вставляя отдельные замечания, его взгляд блуждает по залу. Возможно, в поисках очередной блондинки? Хотя временами он явно прикладывает усилия, чтобы продемонстрировать доброжелательный тон.
Теперь Отто Хагебекк оказался в большом затруднении. К тому же он ужасно вспотел, и это отнюдь не способствует ясности мысли. Казалось, он вполне владеет ситуацией, сумел все обставить в выгодном для себя свете. Сидя за одним столиком с этими двумя, он чувствовал себя так, как будто ему выпал крупный выигрыш в лотерее. Ну, а дальше-то что? Какой линии поведения ему придерживаться? То, что эти двое не ладили, не облегчает дело. Он все еще продолжал ощущать в своем теле возбуждение от соприкосновения с ней во время танцев, хотя не мог не признаться себе, что ее поведение было просто игрой. Правда, он знал, что к таким, как он, мужчинам не очень-то ревнуют, так что должна быть какая-то веская причина, почему она выбрала его, а не кого-нибудь другого. А если он действительно нравился ей, то почему Томми так спокойно воспринимал это? Непостижимо! Спокойно сидит тут за столом, на губах — легкая улыбка. Невозмутимо наблюдает, как местный почтмейстер заигрывает с его девушкой. И откуда такая подчеркнутая доброжелательность?
Отто никак не мог этого понять. Он вообще все меньше и меньше был в состоянии понять происходящее. Ему все труднее и труднее становилось осуществлять свои походы к стойке бара за пивом, а это сейчас было для него самое главное: регулярные походы за пивом к стойке бара. Он приносил все новые и новые поллитровые кружки с пивом, за которые платил. Он настоял на этом из чувства самоуничижительной гордости. Собственно, с деньгами-то у него было не очень. Ведь каждый месяц часть своего жалования он платил Соне, хотя она уже нашла себе работу и зарабатывала не хуже него. Но все же он хотел позволить себе угостить своих новых, таких замечательных друзей. Он не мог отказать себе в этом удовольствии…
— Ну что же, надо повторить! — то и дело восклицал он только потому, что ему нечего было больше сказать.
— Что же, что же отправлюсь в оазис и поторгуюсь с бедуином.
Бедуином он называл кельнера-немца, приезжавшего сюда на работу в последние сезоны и прославившегося тем, что следовал своим правилам: отказывался обслуживать несовершеннолетних и пьяных.
Отто с трудом поднимался со стула:
— Никуда не уходите, я сейчас вернусь!
— Ну что ты, теперь наша очередь, — настаивала Алиса, выразительно глядя на Томми. — С какой стати ты целый вечер будешь за нас платить.
— А почему бы и нет? Почему бы и нет? — успокоил их Отто с интонацией человека, привыкшего быть душой общества. — Ладно, ладно, рассматривайте это как проявление знаменитого серланнского гостеприимства.
— Да пошел ты в жопу со своим гостеприимством. Тут в Серланне уж такое гостеприимство, только держись, — вырвалось у Томми.
— Да, но ты же не из Серланна и глупо, если все время будешь платить за нас, — Алиса наклонилась над столом и пристально посмотрела на Томми. Она тоже что-то почувствовала. Что-то не то.
— Не будь гордячкой! Но ведь он хочет платить! Не разорится, если угостит нас парой пива. Ведь не разоритесь же вы, господин почтмейстер? Нет, ты только взгляни на его костюм! Этот человек купается в деньгах. А если их вдруг не хватит, то он крутанет колесико, откроет дверку сейфа, достанет парочку пачек с сотенными, а на следующий месяц вложит их обратно. Правда, Отто?
Он попытался даже похлопать Отто по плечу, но не дотянулся.
— Да это еще проще, — громогласно заявил Отто, совершенно обалдевший от лестного предположения, что он на такое способен. — И нет у нас никаких сейфов, обычный шкаф для денег. А вот и ключ! — и он бросил на стол связку ключей, как бы демонстрируя и свою беспечность, и свою значимость хранителя всевозможных ценностей: марок, чековых книжек, квитанций, ценных писем и тому подобного, особенно значимых теперь, в курортный сезон, и ключ от всех этих сокровищ был надежно спрятан под одним из клапанов его пиджака, сшитого по моде двухлетней давности.
— Значит, и кода никакого нет?
Отто задумчиво кивнул и внимательно посмотрел на связку ключей, которая так соблазнительно лежала перед ним на столе. Он едва сдерживал намерение немедленно спрятать ее обратно в карман. Что он, и в самом деле сошел с ума — стоять тут и выкладывать ключи перед теми, кого он сам определил как грабителей? Ну, впрочем, лучше считать их соучастниками бунта, который он жаждет устроить против всего этого летнего цирка. Тот контраст, который представляли эти двое по отношению к другим посетителям отеля «Вик», как раз показывал разницу между Норвегией на рекламных проспектах и реальной жизнью, которая включает в себя однообразные семейные заботы, ежемесячную оплату стоимости квартиры и самое безрадостное, что может быть — безработицу, списки очередников на получение работы, посылки заявок с анкетными данными в надежде получить работу и отказы, неустроенную личную жизнь, болезни и разводы.
Отто Хагебекк довольно много читал. Он знал кое-что о мире, о тайной подоплеке многих явлений. Но он не допускал и мысли, что все это может иметь отношение к нему. Понял это только после ухода Сони. После шока. После пережитого отчаянья, смешанного с чувством облегчения и жалости к себе. Он начал пить и размышлять. Постепенно он начал кое-что осознавать, например, что ему не следовало бы жениться, во всяком случае на такой женщине, как Соня, а уж коли это случилось, ни в коем случае не переезжать сюда, в эту часть Норвегии, где неколебимо царила ее семья. Одновременно он пришел к заключению, что на всю жизнь обречен оставаться теперь в этом местечке. Ведь он, к сожалению, не из тех, кто способен перевернуть свою жизнь. Одно дело исполнить проникновенное соло на кларнете со сцены и совсем другое дело принимать самостоятельные решения в жизни. К нему приходило понимание, насколько невыносимым, унизительным стало его положение в Странде. Внештатный почтмейстер, от которого ушла богатая жена, лысеющий мужчина без всяких видов на будущее, постепенно спивающийся; в таком местечке, как Странде, все это невозможно скрыть, и он чувствовал, что народ посмеивается над ним, беднягой, приехавшим сюда из восточной части страны. Иногда, особенно после солидной дозы пива, он начинал настолько ненавидеть свою жизнь, что в нем просыпался берсерк[4], готовый по малейшему поводу крушить все вокруг.
