Юра, как и большинство мужчин вообще, тянулся к новизне событий, людей и мест. Ему нравилось путешествовать по миру, казалось, что в Штатах, Англии и т. п. живут более цивилизованные, культурные и разумные люди. Он восторгался Нью-Йорком, Лондоном, Берлином. Он даже надеялся, что после опубликования на Западе «Голубого мессершмитта» сможет купить где-нибудь на морском побережье дом и зажить нормальной, состоятельной западной жизнью, как писатель. О, святая наивность! На самом деле это было бы справедливо по отношению к нему. Книги его — прекрасны и значимы в общественном масштабе. Ничуть не хуже наших прославившихся диссидентов. И за свой музыкальный труд он должен был бы получать настоящие деньги и признание. Он был европейцем в самом хорошем смысле этого слова.
Я привыкла к своей нищете и почти не страдаю из-за этого. И Юра ведь в 70-е выдвинул лозунг: «Вещь, сгинь!» А вот поездил по миру и как-то дрогнул. Захотелось человеческой жизни. Но поскольку не прогибался, не изменял себе, то и путей к тому не наметилось… Может быть, надо было спокойно продолжать курс, взятый в гавани нашей юности! Не знаю.
Со второй половины 90-х мы были с Юрой уже очень разными людьми. Но я старалась понять его, принять всё. И если бы он надумал и сумел уехать на Запад из России, что ж, значит, так было бы. Но я не поехала бы.
Увы, всем распорядилась судьба. И нам вместе пришлось вступить в схватку с постигшей его болезнью. Этого он не ожидал. И совершенно не ожидала я.
Чувство юмора, слегка черноватое в последнее десятилетие его жизни, было в нём всегда. Он даже расписывался «ЮМор», словно человеческая жизнь — это всего лишь чья-то шутка. Однажды мы придумали как некий стёб присказку такого рода: «Все мужчины — подлецы, женщины — дуры, а дети — идиоты!» И как-то я так и «пошутила» с одним своим знакомым, правда, с намеренно серьёзным видом. Этот человек так обиделся, что прекратил со мной всякое знакомство.
Когда Юра звонил «женщине 22», то про Дмитрия спрашивал: «Ну, как там обалдуй?» Надо сказать, что сам Дмитрий понимал и не обижался.
Мне в течение жизни Юра давал массу всяких прозвищ: Мушка, Шамшик, Вицлик, Спасительный Гамбрик… самое последнее — Мамо. Наверное, потому, что я стала толстой, похожей на «сестру-хозяйку» и выполняла как раз все её функции.
За домашними работами мог сказать: «Ну, ты совсем дурища, смотри, как мастера работают!» Или: «Лучшее воспитание для кошек — тапочка». И если кошка «Пушкин» забралась на кровать, то он швырял в неё тапочкой, естественно, намеренно не попадая. Любимица Мустенька не изведала «тапочку». Ей можно было всё.
Или вдруг у него появлялось для какого-нибудь человека прозвище: говнюк Н., паморок Л. и т. п. Правда, это было связано с необязательностью данной личности, с тем, что человек его сильно в чём-то подвёл. «Памороков» встретилось особенно много.
В Карабахе шарили по палаткам «пришмонтовки». Как-то они украли его любимую штормовку и запасы нашей провизии. Некоторые «жители палаток» карабахского леска на горе заставали пришмонтовок, прямо на месте, пожирающими сгущёнку с печеньем.
Но больше всего «ругал» он самого себя. И даже последний год грустно шутил над собой и своими отношениями с врачами. Как-то сказал: «Знаешь, Артур выдал такую фразу — «будем тянуть!» (подразумевая Юру) А знаешь, куда обычно тянут врачи?»
Очень потешался над одной докторшей, которая «в перерывах между всаживаниями иглы в грудину больного с целью добычи костного мозга на досуге отплясывала в самодеятельности гопак и пела заводные песни».
Если мы обратимся к роману Юрия «Если бы я не был русским», то в главе «Сарказмы» встретим яркий пример мышления Морозова в этом направлении.
Юра был сложным и противоречивым человеком. Неоднозначность, многогранность восприятия и взаимодействия с миром, во многом непредсказуемость его поступков находит своё отражение даже в ранних рассказах. Но ярче всего выступает в «Подземном блюзе», где главными героями являются два Морозовых. В «Парашютистах» их тоже два, но у одного фамилия Волков, а у другого Голодный. Волков — гордый, стремящийся к славе, порою безжалостный. Голодный — честный с собой и людьми, преданный искусству как к таковому, верующий в Бога, снисходительный и добрый.
На самом деле дуализм свойствен любому человеку. Ментальный контроль пропускает в мир ту часть себя, которая взаимодействует с конкретной ситуацией. Чаще люди не анализируют дуализм своей натуры.
Юра не только ощущал эту двойственность, но мучился душевно и духовно от противоречий, живущих в нём. С одной стороны — вполне земной человек, не чуждый стремлению к славе и признанию, в котором кипела энергия и со знаком плюс и минус, то есть наряду с явным созидательным началом в нём жила и злоба, способная к разрушению, была и зависть, и презрение, порою даже ненависть к людям, не укладывающимся по своей сути в его мировоззрение. Но всегда в нём побеждал Василий Голодный. Почему он придумал такую фамилию? С одной стороны, она символизирует те многочисленные голодания, через которые он прошёл, занимаясь йогой и диетами, но гораздо больше означает голод духовный, стремление к правде и истине, к Богу. Голодный не презирает славу и деньги, они просто ему не нужны. Он об этом не заботится вовсе! Он хочет служить людям, нести свет, быть опорой в трудных обстоятельствах для любого, нуждающегося сейчас. Именно в эту минуту.
В молодости Морозов любил стихи Владимира Маяковского. Именно те, которые в первом томе собрания сочинений, ему нравилось и его бунтарство, готовность отсчитывать с нуля «новое искусство», выбросить «за борт с корабля современности» всё старое. Юрий уважал творчество Алексея Толстого за прекрасный русский язык, за глубину его произведений. Потом мы вместе увлеклись Ф. М. Достоевским, Г. Г. Маркесом, А. Камю. Юра никогда не был атеистом, но поначалу церковность ему претила. Его раздражала мать, молящаяся дома по вечерам. Валентина Герасимовна Морозова воспитывала сына одна. Отец оставил семью, когда Юра был маленьким ребёнком. Он ушёл к другой женщине. Валентина Герасимовна днями, а порою и ночами пропадала на работе в больнице. Сначала она работала медсестрой, училась. Стала врачом-физиотерапевтом. Она сумела поднять сына без помощи родственников, вырастила честного и порядочного человек, дала ему высшее образование. Уже это — очень много! Как формировался его характер, интересы, лучше всего написал он сам в повести «Обезьяна», опубликованной нами в книге «Наши дни».
Философская литература стала накапливаться в нашем доме с первого года совместной жизни. Мы прошли длительный этап увлечения восточными учениями — буддизмом, дзэн-буддизмом (это все 70-е и до 1981 г.) Читали Кришнамурти, Ауробиндо Гхоша, Йогонанду, Свами Вивекананду, которому особенно симпатизировал Юра. Такая литература в те года была запретным плодом. Книжки эти сулили духовное и физическое здоровье, высокую личную энергетику. Всё это захватывало дух, увлекало. Много чудесного, даже волшебного в посулах Учителей Востока. Понадобилось время и личный опыт, чтобы понять, как всё это далеко от нас отстоит на самом деле. Юра постигал всё глубоко, вдумчиво, стремился непременно достичь реального результата. Если он задумывал проголодать 5,10 или даже 20 дней, то никто и ничто уже не могло свернуть его с этого пути. Он очищался физически. Голодания ему помогали от остеохондроза. Вне голоданий он придерживался в те времена вегетарианской диеты с элементами сыроедения. Из своего мизерного опыта могу сказать, что действительно при голодании в теле появляется лёгкость, обостряются тонкие вкусовые ощущения. Простой кусок хлеба кажется прекрасным ароматным лакомством, а острая мясная пища неприятна.
Со временем стало появляться чувство превосходства над «грязным, прокуренным человечеством», над «трупоедами». «Если я захочу», — говорил Юра, — «то проголодаю и 40 дней». Он садился в лотос, медитировал, поднимал «кундалини». Но, увы, оно, наверное, провалилось в пятку. Просыпалась неведомо откуда взявшаяся агрессия, сексуальность, бесцеремонность к близким людям, грубость. Попытки сдержать этот поток искусственно приводили, как по писаному учению 3. Фрейда, к физиологическим нарушениям. У Юры нарушилось нормальное пищеварение. Усугубилось эго, развилось чувство своей исключительности. Восточные учения уводили прочь от людей, от Бога, который в них трактуется как некий Абсолют, а в очеловеченном виде в весьма непонятных нам образах. Душа не получала мира, смирения, жалости к людям и любви. Я ни в коем случае не критикую и не спорю с какими-либо религиозно-философскими концепциями Востока. Это было бы неуместно с моей стороны. Я только вполне согласна с учением К. Г. Юнга о важной роли национальных религиозных корней, позволяющих развиваться и жить истинно духовной жизнью.
