Серега обрадовался тому, что все услышано и повторять не придется.
— Открою. Или выбью. Ты главное, девчонку сразу. Справишься?
— Д-да, — с сомнением отозвался Олега. И Серега вполне его сомнение понял. Она с таким удовольствием танцует, подхватывая руками маленькие груди, присаживаясь и снова вытягиваясь. Для сидящего в кресле, который для них, через окно, состоит из макушки в потных волосах, перекошенных плеч и толстых локтей на подлокотниках. И одного колена, тоже большого.
«Лицом к двери сидит. Плохо. Ну… ладно…»
Он тронул Олегу за локоть и стал пробираться прочь от голосов, по узкому пространству между высоким забором и задней стеной дома с прикрытым окном, под которым прятались. Щель была завалена досками и старым железом. А в самом заборе они, когда стало темнеть, тихо и аккуратно выломали щель, в которую и пролезли.
Другой стороной пансионат выходил на окраинную городскую улицу, и там, рядом с воротами стояла стая черных мотоциклов. Все нужно сделать прямо здесь, мрачно думал Горчик, вспоминая, как глядел в небрежно занавешенное окно, отметая взглядом танцующую Нюху, и укладывая в памяти нужное: спинка пустого стула с другой стороны стола, приоткрытая дверь в коридор, ведущий к входной двери. На столе, рядом с тонкими щиколотками, и ступнями, схваченными стриптизерскими босоножками, ненужное, мелкий хлам, какие-то цветные тряпки, скомканные вещички. Наверное, девочки-дансерши тут ошиваются, наверное, у Абрека есть и другой номер, а в этом он с девочками. Ну, ладно. Боты у ней хороши, тяжелые, с каблуками. Успеть бы.
Захламленное пространство кончилось, и они свернули за угол, в короткую косую тень от крыльца. Дверь домика была приоткрыта, чернела узкая щель. Горчик выдохнул с мрачным удовлетворением. И стараясь не думать о том, что произойдет, если их застукают и повяжут, его и этого, сына Инги, мальчишку, и он взрослый дядька, окажется виноват, плавно шагнул сбоку к ступеням.
Абрек смотрел, раскинувшись в кресле. И снова, как всегда, удивлялся. Вроде и делает такое, как все. Ну, повернулась, ручками повела, лыбу придавила, ротик открыт, язычок мелькает. И опять он на взводе, будто она уже под ним, будто он ей — и царь и боженька. Бывают же такие телочки, тыщу лет такой не встречал.
Нет, решил вдруг, оттягивая резинку красных спортивных шортов, нахрен, не отпущу. Пока такая вот, моя будет. Сегодня с гостями, а завтра уже снова, только со мной. Пока не надоест напрочь.
Рука в шортах застыла, и рот открылся, когда открылась дверь, плавно, без стука, но очень быстро. И в проеме, и вдруг мгновенно возле него возникла худая быстрая фигура, которая сразу — лицо. Бешеное, с узкими пристальными глазами, а на горло легли железные пальцы, перекрывая дыхание.
— Слово скажешь, убью, сука, — прошипело возле уха. И Абрек, который всегда боялся этих вот, откинувшихся, которые вовсе из другой, по рассказам известной жизни, булькнул, выкатывая глаза и потея. Тоска в затылке, торопясь рассказала — крикнуть, пока набегут — зарежет, глаза его это говорят.
За светлой головой что-то смигивалось и шевелилось, треснуло и загремело, кто-то дышал тяжело со всхлипом и вдруг голос Нюхи выкрикнул с торопливым раздражением:
— Водка. На столе. Да скорее!
В ответ молчало. А горло Абрека вдруг пропустило в легкие жаркий вдох и вместо бешеного лица опять мужская фигура — в броске, к обнаженной женской. И радостно, с облегчением громко, зазвенело стекло, грохнула рама о стену, распахивая прикрытое окно.
— Не по-ни-маешь, — там кто-то почти дрался, вскидываясь и разбиваясь о тяжело дышащее молчание, — возьми!
И на третьем обжигающем вдохе рука с железными пальцами снова легла на кадык Абрека, а он даже руку из шортов вытащить толком не успел.
— Ты, сука жирная. Хоть раз девку тронешь, убью.
Абрек понял, глядя в бешеные узкие глаза, и мелко тряся ладонью на зыбком животе, не врет, этот — в распахнутой на груди рубахе, с линиями синей тюремной наколки, не врет.
Закрыл глаза, чтоб не видеть. Затряс головой, беззвучно открывая рот. Соглашался. Со всем, что говорит ему этот — соглашался.
И медленно открыл, вдыхая и сглатывая. Так и не встал, провожая глазами мелькнувшую в черном проеме согнутую фигуру.
На столе перед ним лежал все тот же хлам, в таком же беспорядке. Валялась блестящая босоножка с Нюхиной ноги. Через открытое окно слышны были ленивые голоса и щелканье бильярдных шаров под навесом за клумбами. И вдалеке бумкала музыка, с его дискотеки, которую он вдруг возненавидел, заливаясь краской горячего стыда и одновременно облегчения. Чтоб они скисли, чертова уголовщина. Он — культурный человек, тусуется в богемных кругах. Нахер ему эта дрянь — ножи, наколки, сроки. Это не его жизнь.
Осторожно водил глазами, расплывшись в мягком кресле. Распахнутая в коридор дверь. Неубранная койка вдоль стены. Никого. Только он и распахнутое в темноту окно. Абрек передвинулся к краю кресла, осторожно, будто кто-то мог его наказать. У стены лежала вторая блестящая туфля на платформе.
Он, наконец, поднялся, обошел стол. Постоял, вздрагивая и водя руками по шортам. И тихо открыв двери, оглядываясь, вышел в свет фонарей. Держась в тени, прошел к своему бунгало, нарядному, с цветными витражиками в окошках. Зайдя, заперся, обошел комнаты, проверяя щеколды на сетчатых окнах, скинул шлепанцы и прошел в спальню, свалился на роскошную широкую постель, сминая толстой спиной кокетливые подушки. Вытащил мобильник.
— Дашенька? Я сегодня болею, золотко. Скажи Лехе, пусть займется гостями, танцы-шманцы там, кабачок. Завтра я им экскурсию. Угу. Мне? Коньяку? Нет. Спать лег.
Закрыл глаза рукой, кидая на простыню ноги. Устал. Не мальчик уже. Да пошла она, со своими закидонами. Не хватало еще из-за сумасшедшей девки портить себе жизнь. Этот урод мог и зарезать…
Урод мчался через невысокие дюны, рядом с Олегой, который тащил голую Нюху. Та сперва упиралась, отталкивая, но Горчик, догнав ребят, поднял руку, блеснув зажатой бутылкой.
— Взял.
И тогда она засмеялась и, схватив мальчика за пальцы, сама помчалась вперед, легко перепрыгивая через колючие клубки песчаной травы.
Бежали наискось, мимо каких-то скамеек, мимо пары домиков, приткнувшихся на песке, мимо будки спасателей на территории заброшенного пансионата, и, проскочив свет нескольких фонарей, остановились у старого пирса, уходящего в ночную воду черным языком.
Нюха приплясывала, смеясь и вскидывая длинные ноги. Дернула свою руку и Олега отпустил, встал, глядя исподлобья, смутно видимый в далеком рассеянном свете. Рядом быстро дышал Горчик, вглядываясь в заднюю темноту, исчирканную светом редких фонарей. Отдышавшись, сказал с удивлением:
— Не бегут. За нами.
— Неа, — легко отозвалась Нюха, обходя Олегу и обнимая его, уложила на плечо подбородок, — он поганая жирная свинья, он боится. Тебя боится, герой. Ах, как ты за горло его! Тебя как зовут?
Олега дернул плечами, резко отошел. Нюха снова подбежала, ловя его руки.
— Ты мой котик. Прибежал спасать бедную Анечку. Хороший мальчик, дрался с Анечкой, да? Чтоб водку не пила больше. А друг твой… тебя как зовут, друг?
— Сергей, — ответил Горчик, застегивая расхристанную рубашку.
— Се-ре-ожа, — протянула Нюха, отпустила Олегу и шагнула к нему, встала вплотную, — а вот Сережа понял, чего надо девочке Ню, он хороший, чудесный. За это получит от девочки Ню сладких подарков.
— Нюха, прекрати, — с мукой в голосе сказал Олега, — ну, хватит.
— Стыдно тебе? — весело удивилась Нюха, — а знай, кого полез спасать. Я котик мой, совсем не по тебе девочка. Ты правильный мамин мальчик. Как ты с ней — мо-ом, я тебя люблю… Это не стыдно. А со мной стыдно, да? Да?
Горчик сел на песок, держа на колене прихваченную бутылку. Сказал с ласковой угрозой:
— Заткнись, краля.
— Эй, — отозвался Олега, суя руки в карманы и задирая подбородок.
— Угу, — по-прежнему с угрозой согласился Горчик, — именно заткнись, Ингу не трогай дурным своим языком.
Нюха встала над ним, упирая руки в бока и выставив длинную ногу.
— Да ты…
— Водку будешь? — будничным тоном прервал Горчик скандальный голос. И она, тут же остывая, кивнула:
— Давай.
— Козел, — внятно проговорил Олега.
Горчик похлопал рукой по песку.
— Не рвись. Сядь, я скажу. Ну? Нам идти уже надо, Гордей ждет.
Олега, помявшись, сел поодаль, Нюха, что-то мурлыкая, уселась по другую сторону от Горчика, привстала, ойкая. Тот через голову стянул рубаху, кидая к ее бедрам:
— Подстели, а то наберешь песка.
И когда она устроилась, спросил, подавая откупоренную бутылку:
— Щас сколько надо тебе?
— Два, — ответила Нюха между глотками, отдышалась, вытирая слезы, — ухх, два глотка. Через полчаса еще два. И так до утра, тогда точно не вспомню.
