Вэй Хой - Крошка из Шанхая

Мы были обречены еще до нашей встречи. Время, как безжалостный и неумолимый скорый поезд, пронеслось по современным городским кварталам и скрылось вдали. Мои слезы не имели смысла. Радости и печали любого из нас не имеют смысла, потому что огромные стальные колеса поезда беспрестанно вращаются с жестокой неотвратимостью. Именно быстротечность бытия так мучает и угнетает жителей больших городов в нашем проклятом прагматичном веке.

Снова позвонила Дэн, участливо интересуясь, хорошо ли я питаюсь и как продвигается работа. Потом спросила, смогу ли я прийти на встречу с ее друзьями-издателями в кафе на улице Шаосин. – Конечно, – ответила я.

Я взяла такси. Небольшая улица Шаосин – литературный квартал города. Здесь находятся несколько издательств и крупные книжные магазины. Кафе называлось «Читальня «Искусство древнего Китая». Оно славилось огромной, располагающейся вдоль всех стен библиотекой и обстановкой тридцатых годов. Владел заведением известный фотограф Дейк Эр [92]. Среди завсегдатаев множество знаменитостей: журналисты, издатели, литераторы, теле- и кинопродюсеры, звезды китайской оперы, западные ученые. Благодаря их присутствию в кафе витал дух творчества. Собрание старых книг, звуки джаза, аромат кофе и старинная мебель как нельзя лучше соответствовали эротическому прошлому и потребительскому настоящему Шанхая.

Распахнув дверь, я увидела Дэн и нескольких мужчин за угловым столиком. Лицо одного из присутствующих показалось мне знакомым. Когда я села, он улыбнулся и протянул визитную карточку, и только тогда я вспомнила, кто это.

В студенческие годы, когда я изучала китайский язык в университете Фудань, он был председателем факультетского отделения союза студентов. Он поступил на два года раньше меня и в то время был одним из немногих, кем я втайне восхищалась. Его прозвали «Крестным отцом» из-за шляпы и темных очков, действительно придававших ему сходство с мафиози.

В университете Фудань тогда впервые в истории высшей школы Шанхая в студенческом любительском театре решили поставить романтическую салонную комедию под названием «Ловушка». Режиссером был Крестный отец. Я преодолела немыслимые препятствия, обошла всех других претенденток и получила роль главной героини. Под предлогом читки пьесы я часто заходила в третье общежитие, где жил Крестный отец, и подолгу просиживала с ним за «столом откровений» (его называли так, потому что за ним частенько собирались студенты, чтобы поговорить по душам). Близоруко щурясь, я пристально всматривалась в его тонкие черты и воображала, что он вдруг замолчит, наклонится ко мне, и наши губы сольются в поцелуе, словно притянутые магнитом.

Мне эта сцена казалась гораздо трогательнее и интереснее, чем любой эпизод пьесы. Но ей не суждено было разыграться в жизни. Я была слишком молода и стеснительна. А что касается его, то он влюбился в длинноногую художницу-оформителя. Она разгуливала по сцене со связкой серебристых ключей на шее так, будто кружилась в вальсе. А когда она улыбалась, на щеках появлялись две маленькие ямочки. Она властно распоряжалась мужчинами, гоняя их по сцене туда-сюда с молотками и гвоздями. Похоже, она была большой специалисткой по театральному реквизиту и частенько звонила в Бумажную Компанию Хуэйфэн. Про себя я ее так и называла: Хуэйфэн.

Она просто околдовала Крестного отца. Накануне спектакля я видела, как они вдвоем прогуливались по залитому лунным светом бульвару, трогательно держась за руки. У меня было настроение точь-в-точь как в «Песне о роковом лунном свете».

Пьеса имела огромный успех. Я играла очень убедительно, в самые трогательные моменты слезы лились из глаз ручьем, а зал взрывался овациями.

И спустя каких-то два месяца на газоне позади памятника председателю Мао я познакомилась с тем сексуально-озабоченным коротышкой – большим знатоком Шекспира и истым христианином. Как я уже рассказывала, мы очень скоро миновали платоническую фазу, а потом мне даже пришлось использовать свои связи в Бюро общественной безопасности, чтобы избавиться от этого маньяка.

Мысли о прошлом пробудили не только приятные воспоминания, но и напомнили о моей глупости. Может, если бы тогда вместо того, чтобы связаться с фанатиком, я завела роман с Крестным отцом, моя жизнь сложилась бы иначе? Может, сейчас у меня не было бы такого множества проблем? Стала бы я так напряженно работать и вести такой странный образ жизни? Кто знает?

– Привет, Крестный отец, – я радостно пожала протянутую мне руку.

– Ты еще красивее, чем раньше, – польстил он мне. Подобные комплименты, хоть и не оригинальны, но всегда действуют на женщин. Дэн представила мне остальных присутствующих. Все собравшиеся были учредителями и членами редколлегии редакции «Левый берег» в издательстве, где она работала. Такое название мог придумать только выпускник Фуданьского университета. Но от Дэн я знала, что именно в этой редакции вышла сенсационная серия книг «Тысяча бумажных журавликов», имевшая ошеломляющий успех, побившая все рекорды продаж на Китайской национальной книжной ярмарке и уже принесшая прибыль более десяти миллионов юаней.

У меня поднялось настроение. В различные периоды жизни и в разных местах я неизменно испытываю радость при встрече с выпускниками университета Фудань. Над расположенными на его территории садом Яньюань, аудиторией Сяньхуэй, рядами зонтичных деревьев на улице Ханьдань веет дух свободолюбия, остроумия, юношеской фривольности и аристократического декадентства. Студенчество – это романтический и наивный этап жизни, который предваряет длительное путешествие по тернистому пути суровой реальности. Учеба в университете накладывает определенный отпечаток, по которому всегда безошибочно узнаешь соучеников по «альма-матер».

– Прекрасно, что вы уже знакомы. Коко, расскажи нам о романе, над которым ты сейчас работаешь, – Ден не терпелось поскорее перейти к делу.

– Я прочел твой сборник «Вскрик бабочки», он произвел на меня удивительное впечатление. Словно входишь в комнату, где вместо стен, пола и потолка – сплошные зеркала. А внутри загнанной змеей мечется свет, выхватывая то одну картину, то другую. И в центре этого хаоса – трогательное, прозорливое и странное ощущение реальности. Язык мрачноват и эротичен. Читать твои рассказы было… – Крестный отец заговорил приглушенно, -…все равно, что заниматься умопомрачительным сексом. – Он многозначительно посмотрел на меня и продолжил: – Книга такого рода оказывает гипнотическое действие, особенно на образованную читательскую аудиторию.

– Творчество – отражение личности писателя, – заметила Дэн.

– Твоя книга будет пользоваться спросом у студентов и белых воротничков, особенно у женщин, которые, возможно, отреагируют на ее публикацию довольно бурно, – предположил один из друзей Крестного отца.

– Но я пока не знаю, что получится. Я ведь еще не закончила…

– Любая страсть может служить источником вдохновения, – заметил другой.

– Спасибо на добром слове. – Я пригубила кофе, оторвала взгляд от старинного телефона, стоявшего напротив, и, сама не знаю чему улыбнувшись, тихо добавила: – Наконец то я узнала, в чем предназначение писателя. По крайней мере, творчество значит больше, чем банкнот в 100 юаней.

На улице стемнело, на стенах кафе зажглись оранжевые светильники. Крестный отец предложил пойти куда-нибудь поужинать. Дэн отказалась, ее дома ждала дочь-восьмиклассница.

– Она сейчас готовится к вступительным экзаменам в высшую школу. Времени осталось мало, так что приходится присматривать за ней, – объяснила она.

После ужина Крестный отец спросил, где я живу, и предложил подвезти меня. Я не так глупа и прекрасно понимала, к чему он клонит. Но это никуда не годилось, теперь все было иначе. И хотя он был даже более привлекателен, чем раньше, той ночью мне, как никогда, хотелось побыть одной.

Мы обнялись на прощание и разошлись в разные стороны. Я пообещала, что сразу дам знать, как только закончу роман.

– Я был очень рад повидать тебя, и мне жаль, что тогда в университете я ни разу не приглашал тебя на свидание, – полушутя-полусерьезно прошептал он мне на ухо.

Я неторопливым шагом прошлась по улице Хуайхай. Уже очень давно я не гуляла по городу просто ради удовольствия. Мне вдруг подумалось, что я все еще молода, мне только двадцать пять, я, как новенькая кредитная карточка, с которой можно долго снимать деньги, а расплачиваться предстоит лишь в отдаленном будущем. По ослепительности я ничуть не уступала неоновым фонарям, а по состоятельности – банкоматам.